Белов В И

Привычное дело

В.И. БЕЛОВ

ПРИВЫЧНОЕ ДЕЛО

Глава первая 1. Прямым ходом 2. Сваты 3. Союз Земли и Воды 4. Горячая любовь

Глава вторая

1. Детки 2. Бабкины сказки 3. Утро Ивана Африкановича 4. Жена Катерина

Глава третья

На бревнах

Глава четвертая

1. И пришел сенокос 2. Фигуры 3. Что было дальше 4. Митька действует 5. На всю катушку

Глава пятая

1. Вольный казак 2. Последний прокос 3. Три часа сроку

Глава шестая

Рогулина жизнь

Глава седьмая

1. Ветрено. Так ветрено... 2. Привычное дело 3. Сорочины

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1. ПРЯМЫМ ХОДОМ

Парме-ен? Это где у меня Парменко-то? А вот он, Парменко. Замерз? Замерз, парень, замерз. Дурачок ты, Парменко. Молчит у меня Парменко. Вот, ну-ко мы домой поедем. Хошь домой-то? Пармен ты, Пармен...

Иван Африканович еле развязал замерзшие вожжи.

Ты вот стоял? Стоял. Ждал Ивана Африкановича?

Ждал, скажи. А Иван Африканович чего делал? А я, Пармеша, маленько выпил, выпил, друг мой, ты уж меня не осуди. Да, не осуди, значит. А что, разве русскому человеку и выпить нельзя? Нет, ты скажи, можно выпить русскому человеку? Особенно ежели он сперва весь до кишков на ветру промерз, после проголодался до самых костей? Ну, мы, значит, и выпили по мерзавчику. Да. А Мишка мне говорит: "Чего уж, Иван Африканович, от одной только в ноздре разъело. Давай,-говорит,-вторительную". Все мы, Парменушко, под сельпом ходим, ты уж меня не ругай. Да, милой, не ругай. А ведь с какого места все дело пошло? А пошло, Пармеша, с сегодняшнего утра, когда мы с тобой посуду пустую сдавать повезли. Нагрузили да и повезли.

Мне продавщица грит: "Свези, Иван Африканович, посуду, а обратно товару привезешь. Только,-грит,- накладнуюто не потеряй". А когда это Дрынов накладную терял? Не терял Иван Африканович накладную. "Вон,- говорю,Пармен не даст мне соврать, не терял накладную". Свезли мы с тобой посуду? Свезли! Сдали мы ее, курву? Сдали!

Сдали и весь товар в наличности получили! Так это почему нам с тобой выпить нельзя? Можно нам выпить, ей-богу, можно. Ты, значит, у сельпа стоишь, у высокого-то крылечка, а мы с Мишкой. Мишка. Этот Мишка всем Мишкам Мишка. Я те говорю. Дело привычное. "Давай,- говорит,-Иван Африканович, на спор, не я буду,- грит,- ежели с хлебом все вино из блюда не выхлебаю". Я говорю: "Какой ты, Мишка, шельма. Ты ведь,- говорю,-шельма! Ну кто вино с хлебом ложкой хлебает? Ведь это,- говорю,- не шти какие-либо, не суп с курой, чтобы его, вино-то, ложкой, как тюрю, хлебать".- "А вот,- говорит,-давай на спор".-"Давай!" Меня, Пармеша, этот секрет разобрал. "На что,-Мишка меня спрашивает,-на что,- спрашивает,- на спор идешь?" Я и говорю, что ежели выхлебаешь не торопясь, так ставлю еще одну белоглазую-то, а ежели проиграешь, дак с тебя. Ну, взял он у сторожихи блюдо. Хлеба накрошил с полблюда.

"Лей,- говорит.-Большое блюдо-то, малированное". Ну я и ухнул всю бутылку белого в это блюдо. Начальство, какое тут изладилось, заготовители эти и сам председатель сельпа Василей Трифонович глядят, затихли, значит. И что бы ты, Парменушко, сказал, ежели этот пес, этот Мишка, всю эту крошенину ложкой выхлебал? Хлебает да крякает, хлебает да. крякает. Выхлебал, дьявол, да еще и ложку досуха облизал. Ну, правда, только хотел он закурить, газетку у меня оторвал, рожу-то и повело у него; видно, его и прижало тутотка. Выскочил из-за стола да на улицу.

кто говорит, что я проспорил, а кто говорит, что Мишка слово не выдержал. А Василей-то Трифонович, председатель сельпа-то, встал на мою сторону да и говорит:

"Твоя взяла, Иван Африканович. Потому как выхлебать-то он, конешно, выхлебал, а в нутре-то не удержал". Я Мишке говорю: "Ладно, шут с тобой! Давай пополам купим. Чтобы никому не обидно было". Чего? Ты что, Пармен? Чего встал-то? А-а, ну давай, давай. Я тоже с тобой побрызгаю за компанию. За компанию-то оно, Пармеша, всегда... Тпрры!

Пармен? Кому говорят? Тпрры! Ты, значит, меня не подождал, пошел? Я тебя сейчас вожжами-то. Тпрры!

Будешь ты знать Ивана Африкановича! Ишь ты! Ну вот и стой по-людски, где у меня, эти... пуговицы-то... Да, кх, хм.

Нам недолго погулять, А только до девятого.

Оставайся, дорогая, Наживай богатого.

Вот теперь поехали, поехали с орехами, поскакали с колпаками...

Иван Африканович надел рукавицы и опять уселся на груженные сельповским товаром дровни. Мерин без понукания в бок сдернул прикипающие к снегу полозья, он споро волок тяжелый воз, изредка фыркал и прядал ушами, слушая хозяина.

Да, брат Парменко. Вон оно как дело-то у нас с Мишкой обернулось. Ведь налелькались. Налелькались.

Пошел он в клуб к девкам, девок-то тут у сельпа побольше, какая в пекарне, какая на почте, вот он и пошел к девкамто. И девки все экие толстопятые, хорошие, не то что у нас в деревне, у нас-то все разъехались. Весь первый сорт по замужьям разобрали, остался один второй да третий. Дело привычное. Я говорю: "Поехали, Миша, домой" - нет, к девкам пошел. Ну, дело понятное, мы тоже, Пармеша, были молоденькие, это уж теперь-то нам все сроки вышли и соки вытекли, дело привычное, да... А как думаешь, Парменко, попадет нам от бабы-то? Попадет, ей-богу, попадет, это уж точно! Ну, ее бабье дело такое, ей тоже надо скидку делать, бабе-то, скидку, Парменко. Ведь у ее робетешек-то сколько? А у ее их, этих клиентов-то, чур будь, ей тоже не мед, бабе-то, ведь их восемь... Али девять? Нет, Пармен, вроде восемь... А с этим, который... Ну, этот, что... которой в брюхе-то... Девять? Аль восемь? Хм... Значит, так:

Анатошка у меня второй, Танька первая. Васька за Анатошкой был, первого мая родила, как сейчас помню, за Васькой Катюшка, после Катюшки Мишка. После, значит.

Мишка. П-п-погоди, а Гришку куда? Гришку-то я и забыл, он-то за кем? Васька за Анатошкой, первого мая родился, за Васькой Гришка, после Гришки... Вот ведь, унеси леший, сколько накопил! Мишка, значит, за Катюшкой, за Мишкой Володя еще, да и Маруся, эта меньшуха, родилась в межумолоки... А перед Катюшкой-то кто был? Значит, так, Антошка у меня второй, Танька первая. Васька первого мая родился, Гришка... А, шут с ним, все вырастут!

Нам недолго погулять... А только до девятого...

Тпрры, стой, Парменко, тут нам потихоньку надо, как бы не окувыркнуться.

Иван Африканович слез на дорогу. Он с такой серьезностью поддерживал воз и дергал за вожжи, что мерин как-то даже снисходительно, нарочно для Ивана Африкановича замедлил ход. Уж кому-кому, а Пармену-то была хорошо известна вся эта дорога... - Ну, вот так, давай, вроде проехали мостик-то,- приговаривал ездовой.-Нам бы только с тобой накладнуюто не ухайдакать, накладную-то... А ведь я тебя, Парменко, еще вот каким помню. Ведь ты тогда еще у матки титьку сосал, вот я тебя каким помню. И матку твою помню, звали Пуговкой, до того мала была да кругла, сгонили покойную головушку на колбасу, матку-то. Я, бывало, на ней за сеном ездил в масленицу, на старые стожья, дорога-то была вся через пень-колоду, дак она, матка-то твоя, как ящерка с возом-то, где ползком, где скоком, до того послушна была в оглоблях. Не то что ты теперешней. Ведь ты, дурак, и не пахивал, и в извозе дальше сельпа не езживал, ты ведь одно вино да начальство возишь, у тебя жизнь-то как у Христа за пазухой. Я ведь тебя еще каким помню? Ну, конешно дело, тебе тоже досталось. Помнишь, как семенной горох возили, а ты из оглобель-то вывернулся! Да как мы тебя, прохвоста, всем миром из канавы на ноги ставили? А ведь я тебя еще вот эконьким помню-то,- бывало, бежишь по мосту, весь празднишной, дак копыткати у тебя так и брякают, так и брякают, и никакой-то заботушки у тебя тогда не было. А теперь что? Ну, возишь ты вина вдоволь, ну там кормят тебя, поят, а дальше что? Вот сдадут тебя тоже на колбасу, в любой момент могут, а ты что? Да ничего, пойдешь как миленькой. Вот ты говоришь, баба. Баба, она, конешно, баба и есть. Только у меня баба не такая, она и отряховку даст кому хошь. А мне ни-ни с пьяным. Пьяного она меня пальцем не тронет, потому что знает Ивана Африкановича, век прожили. Тут уж, ежели я выпил, мне встречь слова не говори и под руку не попадай, у меня рука кому хошь копоти нагонит. Верно я говорю, Пармен? То-то, это уж точно я говорю, это уж как в аптеке, нагоню копоти. Чево?

Нам недолго погулять, А только до де...

Я говорю, что Дрынова хто зажмет? Нихто Дрынова не зажмет. Дрынов сам кого хошь зажмет. Куда? Это ты куда, дурак старый, воротишь-то? Ведь ты не на ту дорогу воротишь! Ведь мы с тобой век прожили, а ты, понимаешь, куда воротишь? Это тебе домой дорога-то, что ли? Это тебе дорога не домой, а на вырубку. Я тут сто раз ездил, я тебе...

Что? Я тебе полягаюсь, я вот тебе полягаюсь! Ты дорогу лучше меня знаешь? Ты, прохвост, вожжей захотел? Н-на!

Едет на дровнях мужик Иван Африканович Дрынов. Напился с трактористом Мишкой Петровым и теперь с мерином Пармёном беседует. Везет из сельпо товар для магазина, а заехал спьяну не в ту деревню, значит, домой только - к утру… Дело привычное. А ночью по дороге нагоняет Ивана Африкановича все тот же Мишка. Ещё выпили. И тут решает Иван Африканович сосватать Мишке свою троюродную сестру, сорокалетнюю Нюшку-зоотехницу. Она, правда, с бельмом, зато если с левого боку глядеть, так и не видно… Нюшка прогоняет друзей ухватом, и ночевать им приходится в бане.

И как раз в это время у жены Ивана Африкановича Катерины родится девятый, Иван. А Катерина, хоть и запретила ей фельдшерица строго-настрого, после родов - сразу на работу, тяжело больная. И вспоминает Катерина, как в Петров день наблудил Иван с бойкой бабенкой из их села Дашкой Путанкой и потом, когда Катерина простила его, на радостях обменял доставшуюся от деда Библию на «гармонью» - жену веселить. А сейчас Дашка не хочет ухаживать за телятами, так Катерине приходится работать и за нее (а иначе семью и не прокормишь). Измученная работой и болезнью, Катерина внезапно падает в обморок. Её увозят в больницу. Гипертония, удар. И только больше чем через две недели она возвращается домой.

А Иван Африканович тоже вспоминает про гармонь: не успел он научиться даже и на басах играть, как её отобрали за недоимки.

Приходит время сенокоса. Иван Африканович в лесу, тайком, за семь верст от деревни косит по ночам. Если трех стогов не накосишь, корову кормить нечем: десяти процентов накошенного в колхозе сена хватает самое большее на месяц. В одну из ночей Иван Африканович берет с собой малолетнего сына Гришку, а тот потом по глупости рассказывает районному уполномоченному, что ходил с отцом ночью в лес косить. Ивану Африкановичу грозят судом: ведь он депутат сельсовета, а потом тот же уполномоченный требует «подсказать», кто ещё в лесу по ночам косит, написать список… За это он обещает «не обобществлять» личные стога Дрынова. Иван Африканович договаривается с соседским председателем и вместе с Катериной ходит в лес на чужую территорию косить по ночам.

В это время в их деревню приезжает из Мурманска без копейки денег Митька Поляков, брат Катерины. Недели не прошло, как он напоил всю деревню, начальство облаял, Мишке сосватал Дашку Путанку, да и корову сеном обеспечил. И все будто походя. Дашка Путанка поит Мишку приворотным зельем, и его потом долго рвет, а через день по Митькиному наущению они едут в сельсовет и расписываются. Вскоре Дашка срывает с Мишкиного трактора репродукцию картины Рубенса «Союз земли и воды» (там изображена голая баба, по общему мнению, вылитая Нюшка) и сжигает «картинку» в печи из ревности. Мишка в ответ чуть не сбрасывает трактором Дашку, моющуюся в бане, вместе с баней прямо в речку. В результате - трактор поврежден, а на чердаке бани обнаружено незаконно скошенное сено. Сено заодно начинают искать у всех в деревне, доходит очередь и до Ивана Африкановича. Дело привычное.

Митьку вызывают в милицию, в район (за соучастие в порче трактора и за сено), но по ошибке пятнадцать суток дают не ему, а другому Полякову, тоже из Сосновки (там полдеревни Поляковы). Мишка же свои пятнадцать суток отбывает прямо в своей деревне, без отрыва от производства, по вечерам напиваясь с приставленным к нему сержантом.

После того как у Ивана Африкановича отбирают все накошенное тайком сено, Митька убеждает его бросить деревню и уехать в&n-

bsp;Заполярье на заработки. Не хочет Дрынов покидать родные места, да ведь если Митьку послушать, то другого выхода-то и нет… И Иван Африканович решается. Председатель не хочет давать ему справку, по которой можно получить паспорт, но Дрынов в отчаянии угрожает ему кочергой, и председатель вдруг сникает: «Хоть все разбегитесь…»

Теперь Иван Африканович - вольный казак. Он прощается с Катериной и вдруг весь сжимается от боли, жалости и любви к ней. И, ничего не говоря, отталкивает её, словно с берега в омут.

А Катерине после его отъезда приходится косить одной. Там-то, во время косьбы, и настигает её второй удар. Еле живую, её привозят домой. И в больницу в таком состоянии нельзя - умрет, не довезут.

А Иван Африканович возвращается в родную деревню. Наездился. И рассказывает он чуть знакомому парню из дальней заозерной деревни, как поехали было с Митькой, да он лук продавал и вовремя в поезд вскочить не успел, а билеты-то все у него и остались. Высадили Ивана Африкановича и потребовали, чтобы он в течение трех часов уехал назад, в деревню, а штраф, мол, в колхоз пришлют, да только как ехать, если не на что, - не сказали. И вдруг - поезд подошел и с него слез Митька. Так тут Иван Африканович и взмолился: «Не надо мне ничего, отпусти ты меня только домой». Продали они лук, купили обратный билет, и поехал, наконец, Дрынов домой.

А парень в ответ на рассказ сообщает новость: в деревне Ивана Африкановича баба померла, ребятишек много осталось. Парень уходит, а Дрынов вдруг падает на дорогу, зажимает руками голову и перекатывается в придорожную канаву. Бухает кулаком в луговину, грызет землю…

Рогуля, корова Ивана Африкановича, вспоминает свою жизнь, будто удивляясь ей, косматому солнцу, теплу. Она всегда была равнодушна к себе, и очень редко нарушалась её вневременная необъятная созерцательность. Приходит мать Катерины Евстолья, плачет над своей ведерницей и велит всем детям обнять Рогулю, проститься. Дрынов просит Мишку зарезать корову, сам не может. Мясо обещают принять в столовую. Иван Африканович перебирает Рогулины потроха, и на его окровавленные пальцы капают слезы.

Детей Ивана Африкановича, Митьку и Ваську, отдают в приют,

Антошку - в училище. Митька пишет, чтобы посылали Катюшку к нему в Мурманск, только больно мала-то. Остаются Гришка с Марусей да два младенца. И то трудно: Евстолья стара, руки стали худые. Она вспоминает, как Катерина перед смертью, уже без памяти, звала мужа: «Иван, ветрено, ой, Иван, ветрено как!»

После смерти жены Иван Африканович не хочет жить. Ходит обросший, страшный да курит горький сельповский табак. А Нюшка берет на себя заботу о его детях.

Иван Африканович идет в лес (ищет осину для новой лодки) и вдруг видит на ветке платок Катерины. Глотая слезы, вдыхает горький, родимый запах её волос… Надо идти. Идти. Постепенно он понимает, что заблудился. А без хлеба в лесу каюк. Он много думает о смерти, все больше слабеет и лишь на третий день, когда уже на карачках ползет, вдруг слышит тракторный гул. А спасший своего друга Мишка поначалу думает, что Иван Африканович пьян, да так ничего и не понимает. Дело привычное.

…Через два дня, на сороковой день после Катерининой смерти, Иван Африканович, сидя на могиле жены, рассказывает ей о детях, говорит, что худо ему без нее, что будет ходить к ней. И просит ждать… «Милая, светлая моя… вон рябины тебе принес…»

Он весь дрожит. Горе пластает его на похолодевшей, не обросшей травой земле. И никто этого не видит.

Хороший пересказ? Расскажи друзьям в соц.сети, пусть тоже подготовятся к уроку!

Белов В И

Привычное дело

В.И. БЕЛОВ

ПРИВЫЧНОЕ ДЕЛО

Глава первая 1. Прямым ходом 2. Сваты 3. Союз Земли и Воды 4. Горячая любовь

Глава вторая

1. Детки 2. Бабкины сказки 3. Утро Ивана Африкановича 4. Жена Катерина

Глава третья

На бревнах

Глава четвертая

1. И пришел сенокос 2. Фигуры 3. Что было дальше 4. Митька действует 5. На всю катушку

Глава пятая

1. Вольный казак 2. Последний прокос 3. Три часа сроку

Глава шестая

Рогулина жизнь

Глава седьмая

1. Ветрено. Так ветрено... 2. Привычное дело 3. Сорочины

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1. ПРЯМЫМ ХОДОМ

Иван Африканович еле развязал замерзшие вожжи.

Ты вот стоял? Стоял. Ждал Ивана Африкановича?

Пармен? Кому говорят? Тпрры! Ты, значит, меня не подождал, пошел? Я тебя сейчас вожжами-то. Тпрры!

Будешь ты знать Ивана Африкановича! Ишь ты! Ну вот и стой по-людски, где у меня, эти... пуговицы-то... Да, кх, хм.

Нам недолго погулять, А только до девятого.

Оставайся, дорогая, Наживай богатого.

Вот теперь поехали, поехали с орехами, поскакали с колпаками...

Да, брат Парменко. Вон оно как дело-то у нас с Мишкой обернулось. Ведь налелькались. Налелькались.

Нам недолго погулять... А только до девятого...

Тпрры, стой, Парменко, тут нам потихоньку надо, как бы не окувыркнуться.

Повесть Василия Ивановича Белова «Привычное дело» относится к главным произведениям его творчества. Сюжет переносит читателя в то время, когда начинался кризис в деревне. Эту повесть можно смело отнести к «деревенской прозе».

Анализ произведения

Произведение «Привычное дело», краткое содержание которого находится в данной статье, было написано в 1966 году. В центре внимания писателя оказывается крестьянская жизнь. Для людей, которые так живут, она и есть привычное дело. Уже в самом названии автор использует такое выразительное средство, как метафора. И в этом есть некий контекст, причем трагического характера.

Что же для крестьян может быть привычным делом? Анализ произведение показал, что это умение этих людей боготворить и любить свою небольшую крестьянскую избу. А смысл существования для этих людей заключен лишь только в том, чтобы создать семью, все делать для ее блага и чтобы она постоянно росла, ведь именно дети являются продолжением рода. Привычным делом для крестьян оказывается и работа целыми днями, они совсем не думают об отдыхе. Привыкли эти люди и ничего не иметь в этой жизни, а прозябать в нищете.

В произведении «Привычное дело» Белова, краткое содержание которого дано в этой статье, показана жизнь крестьян: работают постоянно, спят всего лишь два часа в сутки и по ночам вынуждены косить траву для своей коровы, которая для всей семьи является кормилицей. Если вдруг с животным что-то случится, то тогда вся семья может умереть с голода. А это сено, которое с таким трудом и силами было скошено и убрано, затем еще и конфискуют. И приходится тогда мужчинам ехать на заработки, иначе все умрут.

И теперь, как показывает автор Белов В.И., больная и умирающая жена ходит косить и умирает прямо на косьбе. А в семье воспитывают девять детей, которые после смерти матери остаются сиротами. И вот тогда какая-нибудь дальняя родственница, как, например, в повести - троюродная сестра хозяина семьи, берет этих ребятишек к себе, чтобы о них заботиться.

«Привычное дело» Белова: краткое содержание первой главы

В первую главу автор поместил четыре части: «Прямым ходом», «Сваты», «Союз земли и воды» и «Горячая любовь». Главный герой - Иван Африкантович Дрынов - пытался довезти товар, который нужно было сдать в сельпо. Загрузив товар, он немного выпил, поэтому сначала по дороге долго разговаривал со своим мерином. Парменко он знал еще жеребенком, поэтому всегда жалел его.

Когда герою уже не хотелось говорить, он замолчал и равнодушно наблюдал за дорогой. Но уже на полдороги он встретил Мишку. Распив еще одну бутылку, они заехали в Сосновку к троюродной сестре героя, чтобы посватать Мишку. Но Нюшка ловко и быстро их вытолкнула. А наутро о неудачном сватовстве Мишки Петрова уже знала все в деревне. Но никто не видел самого Ивана Дрынова, а он уже бежал в соседнюю деревню, где его жена Катерина рожала девятого ребенка.

Вместе с женой они упросили доктора, чтобы отпустили женщину с новорожденным сыном домой, так как Иван никак не мог жить без нее.

Вторую главу своей повести «Привычное дело» Белов (краткое содержание будет интересно поклонникам литературного творчества автора) разделил на четыре части: «Детки», «Бабкины сказки», «Утро Ивана Африкановича» и «Жена Катерина». Сначала автор понемногу рассказывает о каждом ребенке в семье Ивана и Катерины. Знакомит он и с тещей, которая за этими ребятишками ходит. Она следит и за домашним хозяйством. А последняя глава посвящена Катерине, которая встает в три часа ночи, чтобы управиться по дому, помогая матери, а потом бежит на ферму. А ведь только вчера она родила, и ей отлежаться надо. Вот и случился приступ.

Основное содержание третьей главы

Третья глава повести «Привычное дело» состоит из одной части - «На бревнах». После сердечного приступа, который случился с Катериной на ферме, пробыла она две недели в больнице. А Иван за это время извелся совсем, так как холодным ему казался этот дом.

Но когда Катерина вернулась, Иван опять сидел на бревнах, где проходила вся жизнь деревни, с Куровым и Мишкой Петровым, обсуждая союзников и рассказывая о том, какие истории с ним происходили на войне.

Основные события четвертой главы

Белов В.И. в четвертую главу своего произведения включил следующие части: «И пришел сенокос», «Фигуры», «Что было дальше», «Митька действует» и «На всю катушку». Корова была самой ценной в семье Дрынова. Но сена колхоз выделял мало, приходилось по ночам Ивану косить, чтобы три стожка на зиму запасти. Однажды он взял с собой Гришку на покос, а мальчишка уснул. Но пока Иван был на работе, а к ним в дом по делам заходил председатель, тот сам и выложил все про сено.

Потом Гришка и дорогу показал, чтобы могли уполномоченные увезти это сено. Долго ругали Ивана за сено, сделали предупреждение, что если еще такое повторится, то посадят его. Договорился тогда Иван с соседским председателем, чтобы косить. Четыре ночи он с женой ездил на покос, чтобы его председатель не видел. А когда приехал шурин Митька, то они с Мишкой за одну ночь перевезли это сено. Вскоре и Митьку с Мишкой забрали за сено в милицию и дали им работ по пятнадцать суток.

Главные действия пятой главы

В пятую главу произведение Белова, которое относится к деревенской прозе, вошли несколько частей: «Вольный казак», «Последний прокос» и «Три часа сроку». Уговорил Митька уехать Ивана в Мурманск, чтобы заработать. Не соглашался долго он, но слишком много аргументов приводил хитрый парень. И вот стал Иван и сам задумываться о жизни и о том, какое будущее он может дать своим детям. Пошел к председателю, все документы сделал и поехал вместе с Митькой, хотя Катерина была против такого решения.

Только он уехал, как разрешили деревенским жителям в выходной день не выходить на покос, а заняться своими делами. Катерина отправилась вместе с Катюшкой и Гришкой. Мальчик следил за огнем, лазил по деревням. А девочка наравне с матерью училась косить. И тут Катерине стало плохо, упала на землю. Ее заметил Гришка, стал плакать, и это привлекло внимание людей. Когда Катерину привезли домой, вызвали врача, то оказалось, что опять у нее приступ. Но вот в больницу уже везти ее нельзя было.

А вскоре вернулся и Иван, который и в милицию успел попасть из-за Митьки, и даже в аварии поучаствовать. Но домой его тянуло.

"Привычное дело" Белова: краткое содержание шестой главы

В шестую главу автор поместил лишь только одну часть - «Рогулина жизнь». Корова для семьи в деревни была главной ценностью. Жизнь Рогулины, кормилицы семьи, описывает Белов в этой главе. Он рассказывает о ее рождении, о том, как она взрослела, как впервые встретилась с быком и какую горечь утраты испытала, когда унесли ее теленочка, которого она родила и облизала ночью, пока все спали. Схватка с медведем и ласка хозяйки описывается в этой главе.

Но страшные последние сцены, так как Иван не смог сам забить Рогулину. Он даже в дом ушел, чтобы этого не видеть. А корова недоумевала, что же с нею сделали. И даже после того, как ей нанесли первый удар. Она не знала, что хозяйка умерла и ходить больше за ней некому.

Сюжет седьмой главы

В седьмой главе читатель может познакомиться с тремя частями: «Ветрено. Так ветрено», «Привычное дело» и «Сорочины». Мать Катерины и Степановна решили, что Иван должен сойтись с Нюшкой. Но как сказать ему об этом, пока еще не придумали. А Иван, решив построить новую лодку, пошел на Черную речку и заблудился. Два дня он пробыл в лесу, и, когда уже совсем выбился из сил, голодный, услышал трактор Мишки Петрова, пополз на дорогу и тот его чуть не задавил.

На сорок дней он пошел на кладбище к жене, куда он так ни разу еще и не сходил. Рассказал о детях, о корове, попросил прощения у жены, что не берег ее. И заплакал, пытаясь вылить всю свою боль от потери.

В. И. Белов

ПРИВЫЧНОЕ ДЕЛО

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1. ПРЯМЫМ ХОДОМ

Иван Африканович еле развязал замерзшие вожжи.

Ты вот стоял? Стоял. Ждал Ивана Африкановича?

Ждал, скажи. А Иван Африканович чего делал? А я, Пармеша, маленько выпил, выпил, друг мой, ты уж меня не осуди. Да, не осуди, значит. А что, разве русскому человеку и выпить нельзя? Нет, ты скажи, можно выпить русскому человеку? Особенно ежели он сперва весь до кишков на ветру промерз, после проголодался до самых костей? Ну, мы, значит, и выпили по мерзавчику. Да. А Мишка мне говорит: «Чего уж, Иван Африканович, от одной только в ноздре разъело. Давай, - говорит, - вторительную». Все мы, Парменушко, под сельпом ходим, ты уж меня не ругай. Да, милой, не ругай. А ведь с какого места все дело пошло? А пошло, Пармеша, с сегодняшнего утра, когда мы с тобой посуду пустую сдавать повезли. Нагрузили да и повезли.

Мне продавщица грит: «Свези, Иван Африканович, посуду, а обратно товару привезешь. Только, - грит, - накладнуюто не потеряй». А когда это Дрынов накладную терял? Не терял Иван Африканович накладную. «Вон, - говорю, Пармен не даст мне соврать, не терял накладную». Свезли мы с тобой посуду? Свезли! Сдали мы ее, курву? Сдали!

Сдали и весь товар в наличности получили! Так это почему нам с тобой выпить нельзя? Можно нам выпить, ей-богу, можно. Ты, значит, у сельпа стоишь, у высокого-то крылечка, а мы с Мишкой. Мишка. Этот Мишка всем Мишкам Мишка. Я те говорю. Дело привычное. «Давай, - говорит, - Иван Африканович, на спор, не я буду, - грит, - ежели с хлебом все вино из блюда не выхлебаю». Я говорю: «Какой ты, Мишка, шельма. Ты ведь, - говорю, - шельма! Ну кто вино с хлебом ложкой хлебает? Ведь это, - говорю, - не шти какие-либо, не суп с курой, чтобы его, вино-то, ложкой, как тюрю, хлебать». - «А вот, - говорит, - давай на спор». - «Давай!» Меня, Пармеша, этот секрет разобрал. «На что, - Мишка меня спрашивает, - на что, - спрашивает, - на спор идешь?» Я и говорю, что ежели выхлебаешь не торопясь, так ставлю еще одну белоглазую-то, а ежели проиграешь, дак с тебя. Ну, взял он у сторожихи блюдо. Хлеба накрошил с полблюда.

«Лей, - говорит. - Большое блюдо-то, малированное». Ну я и ухнул всю бутылку белого в это блюдо. Начальство, какое тут изладилось, заготовители эти и сам председатель сельпа Василей Трифонович глядят, затихли, значит. И что бы ты, Парменушко, сказал, ежели этот пес, этот Мишка, всю эту крошенину ложкой выхлебал? Хлебает да крякает, хлебает да. крякает. Выхлебал, дьявол, да еще и ложку досуха облизал. Ну, правда, только хотел он закурить, газетку у меня оторвал, рожу-то и повело у него; видно, его и прижало тутотка. Выскочил из-за стола да на улицу.

Вышибло его, шельму, из избы-то. Крылечко-то у сельпа высокое, как он рыгнет с крылечка-то! Ну да ты тут у крылечка и стоял, ты его видел, мазурика. Заходит он обратно, в лице-то кровинушки нет, а хохотнул! У нас, значит, с ним конфликт. Все мненья пополам разделились: кто говорит, что я проспорил, а кто говорит, что Мишка слово не выдержал. А Василей-то Трифонович, председатель сельпа-то, встал на мою сторону да и говорит:

«Твоя взяла, Иван Африканович. Потому как выхлебать-то он, конешно, выхлебал, а в нутре-то не удержал». Я Мишке говорю: «Ладно, шут с тобой! Давай пополам купим. Чтобы никому не обидно было». Чего? Ты что, Пармен? Чего встал-то? А-а, ну давай, давай. Я тоже с тобой побрызгаю за компанию. За компанию-то оно, Пармеша, всегда… Тпрры!

Пармен? Кому говорят? Тпрры! Ты, значит, меня не подождал, пошел? Я тебя сейчас вожжами-то. Тпрры!

Будешь ты знать Ивана Африкановича! Ишь ты! Ну вот и стой по-людски, где у меня, эти… пуговицы-то… Да, кх, хм.

Нам недолго погулять, А только до девятого.

Оставайся, дорогая, Наживай богатого.

Вот теперь поехали, поехали с орехами, поскакали с колпаками…

Да, брат Парменко. Вон оно как дело-то у нас с Мишкой обернулось. Ведь налелькались. Налелькались.

Пошел он в клуб к девкам, девок-то тут у сельпа побольше, какая в пекарне, какая на почте, вот он и пошел к девкамто. И девки все экие толстопятые, хорошие, не то что у нас в деревне, у нас-то все разъехались. Весь первый сорт по замужьям разобрали, остался один второй да третий. Дело привычное. Я говорю: «Поехали, Миша, домой» - нет, к девкам пошел. Ну, дело понятное, мы тоже, Пармеша, были молоденькие, это уж теперь-то нам все сроки вышли и соки вытекли, дело привычное, да… А как думаешь, Парменко, попадет нам от бабы-то? Попадет, ей-богу, попадет, это уж точно! Ну, ее бабье дело такое, ей тоже надо скидку делать, бабе-то, скидку, Парменко. Ведь у ее робетешек-то сколько? А у ее их, этих клиентов-то, чур будь, ей тоже не мед, бабе-то, ведь их восемь… Али девять? Нет, Пармен, вроде восемь… А с этим, который… Ну, этот, что… которой в брюхе-то… Девять? Аль восемь? Хм… Значит, так: Анатошка у меня второй, Танька первая. Васька за Анатошкой был, первого мая родила, как сейчас помню, за Васькой Катюшка, после Катюшки Мишка. После, значит.

Мишка. П-п-погоди, а Гришку куда? Гришку-то я и забыл, он-то за кем? Васька за Анатошкой, первого мая родился, за Васькой Гришка, после Гришки… Вот ведь, унеси леший, сколько накопил! Мишка, значит, за Катюшкой, за Мишкой Володя еще, да и Маруся, эта меньшуха, родилась в межумолоки… А перед Катюшкой-то кто был? Значит, так, Антошка у меня второй, Танька первая. Васька первого мая родился, Гришка… А, шут с ним, все вырастут!

Нам недолго погулять… А только до девятого…

Тпрры, стой, Парменко, тут нам потихоньку надо, как бы не окувыркнуться.

Иван Африканович слез на дорогу. Он с такой серьезностью поддерживал воз и дергал за вожжи, что мерин как-то даже снисходительно, нарочно для Ивана Африкановича замедлил ход. Уж кому-кому, а Пармену-то была хорошо известна вся эта дорога… - Ну, вот так, давай, вроде проехали мостик-то, - приговаривал ездовой. - Нам бы только с тобой накладнуюто не ухайдакать, накладную-то… А ведь я тебя, Парменко, еще вот каким помню. Ведь ты тогда еще у матки титьку сосал, вот я тебя каким помню. И матку твою помню, звали Пуговкой, до того мала была да кругла, сгонили покойную головушку на колбасу, матку-то. Я, бывало, на ней за сеном ездил в масленицу, на старые стожья, дорога-то была вся через пень-колоду, дак она, матка-то твоя, как ящерка с возом-то, где ползком, где скоком, до того послушна была в оглоблях. Не то что ты теперешней. Ведь ты, дурак, и не пахивал, и в извозе дальше сельпа не езживал, ты ведь одно вино да начальство возишь, у тебя жизнь-то как у Христа за пазухой. Я ведь тебя еще каким помню? Ну, конешно дело, тебе тоже досталось. Помнишь, как семенной горох возили, а ты из оглобель-то вывернулся! Да как мы тебя, прохвоста, всем миром из канавы на ноги ставили? А ведь я тебя еще вот эконьким помню-то, - бывало, бежишь по мосту, весь празднишной, дак копыткати у тебя так и брякают, так и брякают, и никакой-то заботушки у тебя тогда не было. А теперь что? Ну, возишь ты вина вдоволь, ну там кормят тебя, поят, а дальше что? Вот сдадут тебя тоже на колбасу, в любой момент могут, а ты что? Да ничего, пойдешь как миленькой. Вот ты говоришь, баба. Баба, она, конешно, баба и есть. Только у меня баба не такая, она и отряховку даст кому хошь. А мне ни-ни с пьяным. Пьяного она меня пальцем не тронет, потому что знает Ивана Африкановича, век прожили. Тут уж, ежели я выпил, мне встречь слова не говори и под руку не попадай, у меня рука кому хошь копоти нагонит. Верно я говорю, Пармен? То-то, это уж точно я говорю, это уж как в аптеке, нагоню копоти. Чево?

Государство