В 1848-1851 годах деревенское уединение Льва Николаевича Толстого чередовалось с периодами шумной, как сам Толстой определял, «безалаберной» столичной жизни – в Москве, в Петербурге.
Литературные занятия все больше привлекают Толстого, он задумывает повесть «из цыганского быта», но рассеянная светская жизнь мешает сосредоточенному труду. Недовольство собой, желание круто переменить жизнь, сменить пустую болтовню светских гостиных на настоящее дело привели его к внезапному решению уехать на Кавказ.
Николай Николаевич, возвращаясь в полк, предложил брату ехать с ним, и они отправились. 30 мая 1851 года Толстые прибыли в казачью станицу на левом берегу Терека – Старогладковскую. Здесь началась военная служба Льва Николаевича. В те времена служба на Кавказе была опасной: шла война с отрядами горцев, объединившихся под предводительством Шамиля. Однажды Толстой чуть не попал в плен к чеченцам, когда их отряд двигался из крепости Воздвиженскую в Грозную.
Под Толстым была очень резвая лошадь, и он мог легко ускакать. Но он не оставил приятеля Садо Мисербиева, мирного чеченца, лошадь которого отставала. Они удачно отбились и прискакали в Грозную за подкреплением.
В офицерском обществе, не отличавшемся высокими духовными интересами, Лев Николаевич чувствовал себя одиноко. Его больше привлекали солдаты, в них он сумел оценить простоту, доброе сердце, стойкость и мужество. Но особенно привлекательна была для него вольная жизнь казаков. Он подружился со старым кзаком-охотником Епифаном Сехиным, слушал и записывал его рассказы, казачьи песни.Черты Епифана Сехина запечатлены в образе дяди Ерошки в «Казаках» (повесть начата на Кавказе, закончена в 1862 году).
На Кавказе Толстой испытал сильную страсть к казачке, описанной в повести «Казаки» под именем Марьяны. Здесь на Кавказе, определенно обрисовались многие черты, характеризующие зрелого Толстого как мыслителя и художника. Он много читал.
«У меня есть книги, занятия и досуг, потому что никто не приходит беспокоить меня, так что в общем я не скучаю», - писал он из Тифлиса в 1851 г.
Военная служба не могла занять Толстого всецело. Чувство смятения, недовольство собой не покидают его и на Кавказе. В день рождения 28 августа 1852 года, Толстой записывает в Дневнике: «Мне 24 года, а я еще ничего не сделал. Я чувствую, что недаром вот уже восемь лет, борюсь с сомнением и страстями. Но на что я назначен? Это откроет будущность». Случилось так, что на следующий день он получил из Петербурга письмо Н. А. Некрасова, содержащее похвалу рукописи его первой законченной повести «Детство»: «Я прочел вашу рукопись. Она имеет в себе настолько интереса, что я ее напечатаю. Не зная продолжения, не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе есть талант. Во всяком случае направление автора, простота и действительность содержания составляют неотъемлемые достоинства этого произведения».
На Кавказе Толстой сделал свой самый главный выбор в жизни – он стал писателем.
«…Помните, добрая тетенька, что когда-то вы посоветовали мне писать романы; так вот я послушался вашего совета – мои занятия, о которых я вам говорю, литературные. Не знаю, появится ли когда в свет то, что я пишу, но меня забавляет эта работа» - так писал Толстой с Кавказа в Ясную Поляну Татьяне Александровне Ергольской. Он задумал роман «Четыре эпохи развития» в котором хотел изобразить процесс духовного роста человека, «резко обозначить характеристические черты каждой эпохи жизни: в детстве теплоту и верность чувства; в отрочестве скептицизм, в юности красоту чувств, развитие тщеславия и неуверенность в самом себе».
На Кавказе написана первая часть задуманного романа – «Детство»; позднее были созданы «Отрочество» (1854) и «Юность» (1856); четвертая часть – «Молодость» осталась ненаписанной. Там же были написаны «Святочная ночь» («Как гибнет любовь»), «Записки маркера», по свежим впечатлениям, основываясь на собственном опыте, он начал писать военные рассказы: «Набег», «Рубка леса», начаты «Роман русского помещика», «Казаки», «Дневник кавказского офицера».
В период пребывания Толстого на Кавказе идея человеческого единения столкнулась в условиях войны с одним из самых глубоких и трагических противоречий исторической жизни человечества. Осмысление причин, порождающих войны, приводит Толстого к постановке вопроса о совести и нравственной чистоте (настоящей и ложной) и патриотизме (истинном и мнимом). Психология войны – в центре рассказов «Набег» и «Рубка леса». В характеристиках трех преобладающих типов солдат Толстой высвечивает начало, единящее и «покорных», и «отчаянных», и «начальствующих», проявляющееся по-разному в каждом из этих разрядов солдат. Оно заявляет о себе несокрушимым спокойствием, необычайной честностью и презрением ко всяким превратностям судьбы (в разряде «покорных»), благородством и высокими поэтическими порывами (в разряде» начальствующих»), непоколебимой веселостью, огромной способностью ко всему, благородством натуры и удалью (в разряде «отчаянных»). Именно в солдатах Толстой находит проявление силы и достоинства человеческого характера.
В истории творческой работы Толстого над кавказскими мотивами можно отметить, по нашему мнению, три периода.
К первому периоду мы относим те произведения, которые были написаны или начаты им на Кавказе, под непосредственным впечатлением виденного и пережитого там. Произведения эти следующие: "Набег" (1852), "Рубка леса" (1855), "Встреча в отряде с московским знакомым" (1856) и "Казаки" (1863). Характерная черта произведений данного периода - глубокая автобиографичность. Особенно много личных мотивов вложено в повесть "Казаки". Канва этой повести, как установлено биографами, во многом совпадает с действительными фактами жизни писателя: отъезд Оленина из Москвы, неудовлетворенность пустой светской жизнью, стремление к нравственному обновлению, приезд в гребенскую станицу, сближение с казаками, дружба с охотником Ерошкой, увлечение молодой казачкой, мечты о браке с нею и об "опрощении" - все это, не говоря о второстепенных подробностях повествования, живо напоминает нам самого Толстого.
Ко второму периоду относятся рассказы для детей, написанные в зрелую пору творчества - цикл хрестоматийпых очерков о Бульке и Мильтоне и "Кавказский пленник". В художественном отношении чрезвычайно ценен "Кавказский пленник". В этом рассказе примечательны следующие черты - ослабление автобиографических мотивов, стремление к полной объективности, усиление интереса к изображению горского быта, продолжение борьбы с романтической традицией. В самом деле, поводом к написанию этого произведения послужил подлинный случай из жизни самого Толстого - встреча с чеченцами, едва не закончившаяся пленением его и верного спутника - Садо; однако подробности личного характера здесь не подчеркнуты. Главная цель автора - правдивое описание горской жизни. Мотив любви, выступавший у Пушкина и Лермонтова в аналогичном сюжете на первый план, заменен здесь мотивом дружбы (дружба Жилина и Дины). Здесь на первом плане - изображение внешнего быта горцев, их обычаев. Толстой описывает их жилище, одежду, еду, обряд похорон, обращение с пленными и прочее.
Третий период - пора писания "Хаджи-Мурата" (1896- 1904). Образ Хаджи-Мурата давно привлекал внимание Толстого. Впервые имя кавказского героя встречаем у Толстого в письме от 23 декабря 1851 г. Л. Толстой писал своему брату Сергею Николаевичу из Тифлиса: "Если хочешь щегольнуть известиями с Кавказа, то можешь рассказывать, что второе лицо после Шамиля, некто Хаджи-Мурат, на днях передался русскому правительству. Это был первый лихач (джигит) и молодец во всей Чечне, а сделал подлость".
В Хаджи-Мурате, как видно из этих строк, Толстого поразили две особенности - героизм и способность к измене. Образ Хаджи-Мурата всплывает перед Толстым десять лет спустя, в период педагогической работы.
Лишь в 1896 г. Толстой берется за создание повести, толчком к написанию которой был известный случай, описанный им в дневнике: "Вчера иду по предвоенному черноземному пару. Пока глаз окинет, ничего, кроме черной земли, - ни одной зеленой травки; и вот на краю пыльной, серой дороги куст татарника (репья). Три отростка: один сломан, и белый, загрязненный цветок висит; другой сломан и забрызган грязью черной, стебель надломлен и загрязнен; третий отросток торчит вбок, тоже черный от пыли, но все еще жив и в серединке краснеется. Напомнил Хаджи-Мурата. Хочется написать. Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее".
"И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история, часть которой я видел, часть слышал от очевидцев и часть вообразил себе. Эта история, как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая", - говорит Толстой в прологе "Хаджи-Мурата"
Отметим ряд черт, которые сближают повесть "Хаджи-Мурат" с его ранними кавказскими произведениями и свидетельствуют об устойчивости стилистических приемов Толстого и тяготении его к излюбленным образам и идеям.
Мотив измены горца, легший в основу "Хаджи-Мурата", впервые затронут Толстым в "Кавказском пленнике".
Это большой человек! - рассказывал Жилину хозяин про одного старика. - Он первый джигит был, он много русских побил, богатый был. У него было три жены и 8 сынов. Все жили в одной деревне. Пришли русские, разорили деревню и семь сыновей убили. Один сын остался и передался русским. Старик поехал и сам передался русским. Пожил у них три месяца, нашел там своего сына, сам убил его и бежал.
"Хаджи-Мурат ответил улыбкой на улыбку, и улыбка эта поразила Полторацкого своим детским добродушием. Полторацкий никак не ожидал видеть таким этого страшного горца. Он ожидал мрачного, сухого, чуждого человека, а перед ним был самый простой человек, улыбающийся такой доброй улыбкой, что он казался давно знакомым приятелем".
Такое же впечатление эта улыбка произвела на княгиню Марью Васильевну Воронцову: "Улыбка его понравилась Марье Васильевне так же, как и Полторацкому".
Исторический уклон, не занимавший в прежних кавказских произведениях большого места, выступает в новой повести на первый план. В "Казаках" Толстой ограничился краткой справкой о причинах, повлиявших на заселение берега Терека гребенцами и на склад их характера. В Хаджи-Мурате автор стремится воспроизвести с наибольшей полнотой историческую обстановку, воскресить исторические образы с документальной правдивостью и тщательностью.
Преемственная связь "Хаджи-Мурата" с прежними кавказскими произведениями Толстого заключается, конечно, не только в этих деталях. Толстой и в последней кавказской повести продолжает борьбу с романтикой, с "марлинизмом", сохранившимися в современной ему литературе, например в кавказских романах Немировича-Данченко. Обычный романтический мотив - любовь - не имеет здесь первостепенного значения; в "Хаджи-Мурате", как и в "Кавказском пленнике" того же автора, любовь заменена дружбой Хаджи-Мурата и Марьи Дмитриевны.
Автобиографические мотивы не занимают значительного места, хотя воспоминания о Кавказе порою сильно овладевали им в пору работы над "Хаджи-Муратом". В феврале 1897 г. Толстой отмечает в дневнике: "45 лет тому назад был в сражении". Личные черты можно подметить в Бутлере, но в общем автор стремится к объективности, сильно выявленной уже в «Кавказском пленнике».
Военная служба тяготит Толстого. Но его прошение об отставке удовлетворяется лишь после службы в Дунайской армии (1854) и пребывания в осажденном Севастополе, куда его переводят в ноябре 1854 года
С Доном и его людьми судьба сталкивала Льва Николаевича Толстого не раз. В начале творческого пути он едва не замерз в верхнедонских степях в январе 1854 года, когда он покинул Кавказ, где начал службу, чтобы после побывки дома, в Ясной Поляне, отправиться на театр Крымской войны в Дунайскую армию, а потом в осажденный Севастополь.
К предстоящей поездке Лев Николаевич готовился основательно: купил шубу, шапку, тулуп, бурку, бешмет. Правда, ругал себя за «необдуманные лишние расходы». Однако зима в наших краях, через которые он ехал, выдалась суровой, с крепкими морозами, колючим ветром, затяжными метелями, и «необдуманные» покупки обернулись разумной предусмотрительностью. Запись в дневнике: «Был в дороге, 24-го в Белгородцевской, 100 верст от Черкасска, плутал целую ночь, мне пришла мысль написать рассказ «Метель». Блуждания среди расходившейся стихии и составили сюжет произведения.
Толстой помимо «Метели» создал немало произведений, так или иначе связанных с Доном и его людьми. Это «Шат и Дон», «Ермак», «Посмертные записки старца Федора Кузьмича» и другие. Немало страниц «Войны и мира» отведено донцам. В нем отмечены высокие воинские качества казаков, их лихость и отчаянная храбрость наряду с гуманностью и великодушным отношением к поверженному врагу. Характерна в этом отношении сценка с пленным молодым французским барабанщиком, которого наши земляки обогрели, накормили и на свой лад из Винсента переименовали в Ваню.
Не обойдены в творчестве писателя казачий атаман Платов, предводители казачьей вольницы Стенька Разин, Булавин. В рассказе «Как тетушка рассказывала бабушке о том, как ей разбойник Емелька Пугачев дал гривенник» можно прочесть, как добрая нянька помещичьих детей, оставленных на ее попечение, при появлении отрядов Пугачева переодела их в крестьянскую одежду и выдала за своих внучек. Пугачев, войдя в горницу, подозвал старшую девочку, взял за щеку и со словами «Вишь, белолицая какая, красавица будет» вынул из кармана горсть серебра, выбрал гривенник и дал ей.
«Гривенник тот, что дал мне Пугачев, - заключает рассказ тетушка, - я до сих пор храню».
Был у Льва Николаевича замысел написать роман об Азовском походе Петра I.
Смолоду и до последних дней Толстой интересовался Донщиной, ее самобытностью, казачьими вольностями. И в дневнике появляется такая запись.
«Вся история России сделана Казаками. Недаром нас зовут европейцы казаками. Народ Казаками желает быть»… Сказано это было в том смысле, что русский народ стремится к свободе, воле и справедливости.
И последнюю свою поездку Толстой наметил из Ясной Поляны в Ростов-на-Дону. Но не доехал: больного, его сняли с поезда на станции Астапово, где он и умер.
Весной 1851 года 22-летний Лев Николаевич Толстой принял решение покончить со своей «безалаберной, без цели и без службы» жизнью в кругу великосветской молодёжи и вместе с братом Николаем Николаевичем, офицером артиллерии, уехал на Кавказ. 30 мая 1851 года они прибыли в станицу Старогладковскую.
Величественная природа Кавказа потрясла Льва Николаевича. «Вдруг он увидал, шагах в двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту, чисто-белые громады с их снежными очертаниями и причудливую, отчётливую воздушную линию их вершин и далёкого неба. И когда он понял всю даль между им и горами и небом, всю громадность гор, и когда почувствовалась ему вся бесконечность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он встряхнулся, чтобы проснуться. Горы были всё те же».
Первыми впечатлениями об увиденном на Кавказе Толстой делится со своими московскими родственниками: «Здесь чудесные виды, начиная с той местности, где самые источники; огромная каменная гора, камни громоздятся друг на друга; иные, оторвавшись, составляют как бы гроты, другие висят на большой высоте, пересекаемые потоками горячей воды, которые с грохотом срываются в иных местах и застилают, особенно по утрам, верхнюю часть горы белым паром, непрерывно поднимающимся от этой кипящей воды. Вода до такой степени горяча, что яйца свариваются (вкрутую) в три минуты.
Женщины в большинстве красивы и хорошо сложены. Восточный их наряд прелестен, хотя и беден. Живописные группы женщин и дикая красота местности - прямо очаровательная картина, и я часто любуюсь ею».
В свои дневники и тетради Толстой записывал всё, что видел вокруг. Эти записи явились источниками будущих его произведений, стали настоящей энциклопедией о Кавказе тех лет. Историческая ценность многочисленных записей Толстого об увиденном на Кавказе состоит в том, что они выполнены лицом, непосредственно наблюдавшим описанные им события. Именно в этом и состоит особая значимость произведений Толстого, подарившего нам, его потомкам, в качестве драгоценного наследия бесценные сведения о событиях «дней минувших». Уже тогда писатель как бы предупреждал своих потомков об особенностях Кавказа и проживающих там народов, обращал внимание на проблемы взаимоотношений между ними. Уже тогда Толстой как бы предупреждал нас о том, что без справедливого разрешения этих проблем невозможно обеспечить стабильную и процветающую жизнь проживающих на Кавказе народов.
Во время пребывания на Кавказе Толстой в течение ряда лет проживал в станице Старогладковской. Именно там сформировался его особенный, «толстовский», взгляд на мир, позволивший ему затем создать литературные шедевры, признанные во всём мире. Станица вошла в историю ещё и тем, что являлась укреплением гребенских казаков.
«Станица была обнесена земляным валом и колючим терновником,- писал Толстой, - Выезжают из станицы и въезжают в неё высокими на столбах воротами с небольшою, крытою камышом крышкой, около которых стоит на деревянном лафете пушка, уродливая, сто лет не стрелявшая, когда-то отбитая казаками. Казак в форме, в шашке и ружье иногда стоит, иногда не стоит на часах у ворот, иногда делает, иногда не делает фрунт проходящему офицеру».
Читая подробно описанную дорогу между станицами, невольно ощущаешь, что это ты сам едешь по этой дороге, осматривая кордоны казаков и вышки с солдатами, что это ты сам въезжаешь через ворота в станицу и становишься участником её повседневной жизни.
«Дома казаков все подняты на столбах от земли на аршин и более, опрятно покрыты камышом, с высокими князьками. Все ежели не новы, то прямы, чисты, с разнообразными высокими крылечками и не прилеплены друг к другу, а просторно и живописно расположены широкими улицами и переулками.
Перед светлыми большими окнами многих домов, за огородками, поднимаются выше хат тёмно-зелёные раины, нежные светлолиственные акации с белыми душистыми цветами, и тут же - нагло блестящие жёлтые подсолнухи и вьющиеся лозы травянок и винограда.
На широкой площади виднеются три лавочки с красным товаром, семечком, стручками и пряниками, и за высокой оградой, из-за ряда старых раин, виднеется, длиннее и выше всех других, дом полкового командира со створчатыми окнами».
В описание станицы органически мягко и тепло вплетается обращение писателя к природе, как составной части повседневности размеренной и давно устоявшейся жизни казаков: «Был тот особенный вечер, который бывает только на Кавказе. Солнце зашло за горы, но было ещё светло. Заря охватила треть неба, и на свете зари резко отделялись беломатовые громады гор. Воздух был редок, неподвижен и звучен. Длинная, в несколько верст, тень ложилась от гор на степи».
Описание вечерней природы Толстой плавно переводит на описание вечерней жизни населения станицы: «...станица в эту пору вечера особенно оживляется. Со всех сторон продвигается пешком, верхом и на скрипучих арбах народ к станице. Девки в подоткнутых рубахах, с хворостинами, весело болтая, бегут к воротам навстречу скотине, которая толпится в облаке пыли и комаров, приведённых ею за собой из степи.
Сытые коровы и буйволицы разбредаются по улицам, и казачки в цветных бешметах снуют между ними. Слышен их резкий говор, весёлый смех и визги, перебиваемые рёвом скотины. Там казак в оружии, верхом, выпросившийся с кордона, подъезжает к хате и, перегибаясь к окну, постукивает в него, и вслед за стуком показывается красивая молодая голова казачки и слышатся улыбающиеся ласковые речи.
Визжат казачата, гоняющие кубари на улицах везде, где вышло ровное место. Через заборы, чтобы не обходить, перелезают бабы. Изо всех труб поднимается душистый дым кизяка. На каждом дворе слышится усиленная хлопотня, предшествующая тишине ночи».
На левом берегу Терека были в то время и другие станицы, между которыми в лесу была проложена дорога - кордонная линия. На правой «немирной» стороне Терека, почти напротив станицы Старогладковской, находилось чеченское селение Хамамат-Юрт. На юге, за Тереком, казацкие станицы граничили с большой Чечнёй. На севере - с Моздокской степью с её песчаными бурунами.
В районе станиц гребенских казаков «Терек, отделяющий казаков от горцев, течёт мутно и быстро, но уже широко и спокойно, постоянно нанося сероватый песок на низкий, заросший камышом правый берег и подмывая обрывистый, хотя и невысокий левый берег с его корнями столетних дубов, гниющих чинар и молодого подроста. По правом берегу расположены мирные, но ещё беспокойные аулы; вдоль по левому берегу, в полуверсте от воды, на расстоянии семи и восьми вёрст одна от другой, расположены станицы.»
Гребенцы - это старейшая казачья община, сформировавшаяся в конце 15-начале 16 веков в предгорьях Северо-Восточного Кавказа из переселившихся сюда донских казаков и беглых крестьян из областей Великого Московского княжества.
Сложившаяся община казаков заселила постепенно урочище Гребни вдоль реки Сунжи. Под давлением соседей - кумыков и чеченцев, которые стали нападать на городки казаков, отгонять их скот, лошадей и брать в плен не только мужчин, но и женщин и детей, гребенцы вынуждены были переместиться на левый берег Терека.
Новые земельные владения гребенцов лежали вдоль реки Терек, напротив впадения в него реки Сунжи, и представляли собой узкую полосу плодородной и лесистой земли: около 86 км в длину и 11-22 км в ширину. Занималось гребенское казачество земледелием, скотоводством, коневодством, рыболовством, виноградорством и виноделием.
После переселения гребенцов с правого берега на левый, из них было сформировано Гребенское казачье войско, входившее в состав иррегулярных войск Российской империи. В 1870 году из гребенцов был сформирован казачий полк в составе Терского казачьего войска.
Находясь на Кавказе, гребенцы, несмотря на удаление от России, сохранили в прежней чистоте русский язык и старую веру. Наиболее известное описание характера «воинственного, красивого и богатого староверческого русского населения, называемого «гребенскими казаками», дал Толстой. Описывая гребенцов, он отмечал их связи с горским населением.
«Живя между чеченцами, казаки перероднились с ними, и усвоили себе обычаи жизни и нравы горцев; ещё до сих пор казацкие роды считаются родством с чеченскими, и любовь к свободе, праздности, грабежам и войне составляют главные черты их характера. Щегольство в одежде состоит в подражании черкесу. Лучшее оружие казаки добывали у горцев, лучших лошадей покупали у них же»
Перенимая окружающую культуру горцев, «молодец казак, щеголяя знанием татарского языка и, разгулявшись, даже со своим братом говорит по-татарски. «Несмотря на то, этот христианский народец, закинутый в уголок земли, окружённой полудикими магометанскими племенами и солдатами, считает себя на высокой степени развития и признаёт человеком только одного казака, на всё же остальное смотрит с презрением». В своих произведениях Л. Толстой отмечал неприязнь гребенских казаков к российскому влиянию, которое «выражается только с невыгодной стороны: стеснением в выборах, снятием колоколов и войсками, которые стоят и проходят там».
Наблюдая за жизнью гребенцов, Толстой писал: «Казак, по влечению, менее ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем солдата, который стоит у него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком его хату. Он уважает врага-горца, но презирает чужого для него и угнетателя-солдата. Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видел в заходящих торгашах и переселенцах-малороссиянах, которых казаки презрительно называют шаповалами».
В год прибытия Толстого на Кавказ там продолжалась война с горцами. Русские войска под началом князя А.И. Барятинского отвоёвывали всё новые районы, вынуждая горцев уходить в горы. Многие горцы упали духом и переходили на сторону русских. В качестве добровольца Толстой участвовал в боевых операциях. Он наблюдал жизнь солдат и офицеров, узнал войну, видел тяжёлые последствия набегов на горские аулы.
Толстой полюбил Кавказ и решил остаться здесь на военной или гражданской службе, «всё равно, только на Кавказе, а не в России». Более того, он настолько полюбил быт и свободную жизнь казаков, их близость к природе, что даже серьёзно стал думать «приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться на казачке».
Жизнь на Кавказе среди простых людей и богатой природы оказала на Толстого благотворное влияние. Он чувствует себя свежим, бодрым, счастливым и удивляется, как он мог так праздно и бесцельно жить раньше. Только на Кавказе ему стало ясно, что такое счастье. Счастье - это быть близким к природе, жить для других, - решает он. Толстому нравится и общий строй жизни казачества; своей воинственностью и свободой он казался ему идеалом для жизни и всего русского народа. Но как не восхищался он и людьми, и природой Кавказа, как не хотелось ему связать свою судьбу с этими людьми, он всё же понимал, что слиться с жизнью простого народа он не сможет.
В станице Старогладковской Толстому нравятся жизнь и быт казаков, никогда не знавших крепостного права, их независимый, мужественный характер, особенно у женщин. Он изучает самый распространённый среди горцев-мусульман кумыкский язык и записывает чеченские песни, учится джигитовать. Среди горцев Толстой находит много замечательных, смелых и самоотверженных, простых и близких к природе людей.
В офицерском обществе он чувствовал себя одиноко. Его больше привлекали солдаты, в которых он сумел оценить простоту, доброе сердце, стойкость и мужество. Но особенно привлекательна была для него вольная жизнь казаков, Он подружился со старым казаком - охотником Епифаном Сехиным, слушал и записывал его рассказы, казачьи песни. Черты характера этого человека Толстой запечатлел позднее в образе дяди Ерошки в «Казаках». Он говорит про него: «Это чрезвычайно интересный, вероятно, уже последний тип гребенских казаков. Он был огромного роста, с седою как лунь широкою бородой и широкими плечами, и грудью. На нём был оборванный подоткнутый зипун, на ногах обвязанные верёвочками по онучам оленьи поршни и растрёпанная белая шапчонка. За спиной он нёс через одно плечо кобылку и мешок с курочкой и кобчиком для приманки ястреба; через другое плечо он нёс на ремне дикую убитую кошку; на спине за поясом заткнуты были мешочек с пулями, порохом и хлебом, конский хвост, чтоб отмахиваться от комаров, большой кинжал с порванными ножнами, испачканными старою кровью, и два убитые фазана». Толстой ходил на охоту с этим старым 90-летним казаком, что позволило писателю столь красочно описать его внешность и многочисленные охотничьи предметы.
28 августа 1853 года Толстой начинает писать знаменитую повесть «Казаки», над которой работал в общей сложности около десяти лет с перерывами. Заглавие точно передаёт смысл и пафос произведения, в котором утверждается красота и значительность жизни. В повести простая, близкая к природе трудовая жизнь казаков показана как социальный и нравственный идеал. Труд - необходимая и радостная основа народной жизни, но труд не на помещичьей, а на своей земле. Так решил Толстой ещё в начале 60-х годов самый злободневный вопрос эпохи. Никто сильнее его не выразил в своём творчестве эту мечту русского мужика. Ни одно из произведений Толстого не проникнуто такой верой в стихийную силу жизни и её торжество, как «Казаки».
Первая часть повести «Казаки» была напечатана в журнале «Русский вестник» в 1863 году. В этом произведении писатель соединил описание прекрасной природы Кавказа, глубоко личные переживания её героя Оленина с величавой характеристикой целого народа, его быта, веры, трудов и дней.
Работая над «Казаками», Толстой по памяти восстанавливал свои кавказские впечатления, перечитывал кавказские дневники: и беседы с Ерошкой, и похождения на охоту, и любовь к казачке, и ночные стуки в окошко, и любованье казачьими хороводами с песнями и стрельбой, и мечты купить дом и поселиться в станице.
Большое внимание Толстой уделил фольклору и этнографии народностей Кавказа и казачества гребенских станиц. Их быт, нравы, история, народное творчество и язык запечатлены Толстым во многих подробностях и с поразительной художественной точностью.
В описаниях Толстого предстают очаровательные женщины гребенских казаков - сильные, свободные, поразительно красивые и независимые в своих действиях. Они являлись полными хозяйками в своём домашнем очаге. Толстой любовался их красотой, их здоровым сложением, их восточным изящным нарядом, мужественным характером, стойкостью и решительностью. В повести «Казаки» он писал: «Постоянный мужской, тяжёлый труд и заботы дали особенно самостоятельный, мужественный характер гребенской женщине и поразительно развили в ней физическую силу, здравый смысл, решительность и стойкость характера. Женщины большею частью и сильнее, и умнее, и развитие, и красивее казаков. Красота гребенской женщины особенно поразительны соединением самого чистого типа черкесского лица с широким и могучим сложением северной женщины. Казачки носят одежду черкесскую: татарскую рубаху, бешмет и чувяки; но платки завязывают по-русски. Щегольство, чистота и изящество в одежде и убранстве хат составляют привычку и необходимость их жизни».
Под стать казачкам и гребенские казаки и мужчины. Одного из них Толстой описал в образе молодого Лукашки: «...это был высокий, красивый малый лет двадцати... Лицо и всё сложение его выражали большую физическую и нравственную силу. Взглянув на его статное сложение и чернобровое умное лицо, всякий невольно сказал бы: «Молодец малый!».
В моей небольшой работе я отметила то сильное впечатление, которое оказал Кавказ на духовное состояние Толстого. Жизнь в станице Старогладковской позволила ему познать и великолепно описать историю гребенских казаков - относительно малочисленной общины русских людей, оказавшихся на окраине России в окружении враждебных горцев, но крепко сохранивших всё русское, православную веру и преданность своему Отечеству.
Учитывая современную действительность, я полагаю возможным сделать вывод о том, что проблемы Кавказа и его народов, на что указывал писатель, главным образом в районе Чечни и Дагестана, остаются и теперь неразрешёнными, справедливо не решёнными. Вроде бы удалось замирить очередную чеченскую войну, но напряжённость в отношениях между народами этого региона России сохраняется. Нападения боевиков на представителей власти, теракты, гибель людей не прекращаются. Население продолжает находиться в состоянии страха за свою жизнь.
Остаётся недовольным казачество Юга России за несправедливое отобрание у них земель в пользу чеченцев, за вынужденное переселение, за отсутствие поддержки в этом вопросе со стороны властей. Гребенских казаков чеченцы силой и угрозами изгнали из казачьих станиц, расположенных на левом берегу Терека. Теперь весь Шелковской район, его земли, включены в состав Чечни, а бывшие станицы гребенских казаков заселены чеченцами, в том числе и станица Старогладковская, где проживал Толстой во время своего пребывания на Кавказе. Да теперь это уже и не станицы, а Старогладковская уже не Старогладковская, а Старогладовская. Это не всё равно, так как название своё первоначальное станица получила по имени первого своего атамана - Гладкова. При государственной поддержке чеченцы построили там для себя добротные дома и обзавелись хозяйством. Тех, кто пытался сопротивляться, чеченцы нередко убивали, вырезали целые семьи казаков. Необходимо отметить, что казаки гребенские и Юга России не смирились и намерены возвратить себе свои исторические земли и станицы, где чеченцы никогда не проживали, но теперь живут на исконно казачьей земле! Перспективу этой загнанной вглубь проблемы можно только предполагать. При этом ясно одно, главное, - силовым путём её не решить!
09.08.2018
Коллекционное издание произведений о Кавказе Льва Толстого пополнило фонд нашей библиотеки в нынешнем году. Сборник вышел малым тиражом – всего 3 000 экземпляров. Тем ценнее для библиотеки, носящей имя великого классика русской литературы, заполучить в свою коллекцию это удивительное издание.
Книга была издана в Пятигорске к 190-летию со дня рождения писателя. Это совместный проект издательства «СНЕГ» и Государственного мемориального и природного заповедника «Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна».
Кавказский период жизни и творчества писателя датируется с 30 мая 1851г. по 24 января 1854г. На Кавказе сформировалась социально-историческая концепция и нравственная философия Толстого. Кавказская действительность расширила кругозор писателя и явилась мощным стимулом в его творческой деятельности. На Кавказе Толстой тесно общался с широкими массами казачества, русских воинов, горцев. Здесь он осознал себя художником слова и создал свои первые произведения, вошедшие в золотой фонд русской и мировой литературы. В них молодой Толстой поставил на первое место проблему народа, русского национального характера и вопросы кризиса крепостнических отношений.
Живя на Тереке, Лев Толстой стал печататься в передовом журнале того времени «Современнике» и приобрёл широкую известность. Участие в кавказской войне привело писателя к созданию цикла кавказских военных произведений. На Кавказе были написаны «Детство», «Записки маркёра».
Военные кавказские рассказы Толстого, как и севастопольские, явились подступом к созданию народной эпопеи – романа «Война и мир». По авторитетному мнению академика В. В. Виноградова, уже в первых военных рассказах Толстого с достаточной определенностью выступил своеобразный стиль воспроизведения батальных сцен и образов военной среды, получивший свое дальнейшее развитие в «Войне и мире».
Будучи уже известным писателем, Толстой говорил о том, что, живя на Кавказе, был одинок и несчастлив, и что «здесь стал думать так, как только один раз в жизни люди имеют силу думать». Одновременно писатель называет кавказский период «мучительным и хорошим временем», отмечая, что никогда, ни прежде, ни после, не доходил до такой высоты мысли.
«И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением», – писал он впоследствии.
В сборник вошли знаменитые кавказские произведения Толстого: «Набег», «Рубка леса», «Разжалованный», «Казаки», «Кавказский пленник», «Хаджи Мурат».
Стоит отметить, что книга эта сама по себе уникальна: не было ещё юбилейных изданий со специально созданными для этого иллюстрациями. Около 80 рисунков к кавказским рассказам подготовила член Союза художников России Ольга Граблевская.
Около 80 рисунков к кавказским рассказам подготовила член Союза художников России Ольга Граблевская.
Книга помещена в жесткий подарочный футляр. В оформлении футляра – выборочная лакировка, печать золотистой краской. Бронзовый барельеф Льва Николаевича Толстого украшает переплётную крышку.
Материал подготовила А. Кузнецова,
ведущий библиограф информационно-библиографического отдела ЦГБ им. Л.Н. Толстого
Три года, проведенные молодым русским графом на Кавказе, стали не только важной вехой его личной эволюции, но и подарили миру величайшего прозаика и мыслителя.
Роль Кавказских гор как огромной кузницы художественных талантов трудно переоценить. Угодив сюда по своей или по чужой воле, из ее горнила выходили поэты, писатели и художники первой величины. В их творениях эта гордая земля обретала новую жизнь, заселялась героями эпохи и персонажами легенд, становилась центром магнетического притяжения.
И только благодаря толстовской прозе литературный Кавказ стал совсем другим - фокус внимания переключился с романтической мифологии на суть человеческого бытия. Бытия хрупкого и трепетного, но уничтожаемого чуждыми ему политическими амбициями и «государственными интересами».
Толстой на склоне лет говорил, что его жизнь можно разделить на семь периодов, и тот, который он провёл на Кавказе, был одним из самых главных. Хотя, на первый взгляд, в мае 1851 года 23-летний помещик оказался здесь почти случайно. Так и не окончив университетского курса, без должности, без определенных занятий, чуть не проиграв в карты половину наследства, Лёвушка внял уговорам старшего брата Николая - артиллерийского офицера - и отправился «за компанию» к месту службы последнего, за Кавказский хребет.
Да и действительно, жить здесь можно было гораздо экономнее, чем в Москве или Петербурге. К тому же само собой исчезало бремя хозяйственных забот, тяготивших юного владельца Ясной Поляны.
Но Толстой не был бы Толстым, если бы просто сбежал от тягот и неудобств, не имея в виду настоящей и серьезной цели. В дневнике, который он вел всю жизнь, подвергая свои поступки и побуждения беспощадному самоанализу, было дано немедленное объяснение кавказскому вояжу:
«Ехал для того, чтобы быть одному, чтобы испытать нужду, испытать себя в нужде, чтобы испытать опасность, испытать себя в опасности, чтобы искупить трудом и лишениями свои ошибки, чтобы вырваться сразу из старой колеи, начать все снова - и свою жизнь и свое счастье».
Не по Марлинскому
Станица Старогладковская на левом берегу Терека, куда прибыли братья, поначалу сильно разочаровала Льва Николаевича. Позднее он с изрядной долей самоиронии признается, что в своих представлениях о Кавказе, как и большинство соотечественников, находился под гипнотическим влиянием повестей Марлинского и романтических поэм Лермонтова. Его воображению представлялись безупречные ледяные вершины, скалы, бурные потоки, воинственные горцы в бурках и с кинжалами, чинары и голубоглазые черкешенки.
Ожидания были обмануты - ничего из этого набора штампов в станице гребенских казаков не оказалось. Как не обнаружилось и необходимых удобств в съемной квартире, куда определили Льва и Николая. В письме к любимой троюродной тетушке Татьяне Александрове Ергольской Толстой писал:
«Я ожидал, что край этот красив, а оказалось, что вовсе нет. Так как станица расположена в низине, то нет дальних видов».
Впечатление о Кавказе «исправилось» через неделю, когда Николаю было приказано отправиться в Старый Юрт - укрепление под Горячеводском - для охраны и прикрытия больных в лагере. Здесь жадному до новизны Толстому открылись и огромные каменные горы, и источники, в которых «яйца свариваются вкрутую в три минуты», и красивые татарки в «прелестных восточных нарядах». Татарами, подражая терским казакам, русские офицеры называли всех горцев-мусульман, несмотря на то, что в мирном ауле жили чеченцы.
А летом того же года Лев Николаевич принял первое боевое крещение - участвовал вместе с братом в набеге на горцев. Он не имел офицерского звания, а был всего лишь волонтером, вольноопределяющимся: формально Толстой продолжал состоять на гражданской службе в канцелярии Тульского дворянского собрания. Только в октябре ему удастся сдать экзамен на фейерверкера артиллерийской батареи, получив унтер-офицерский чин, и лишь в январе 1854-го, перед началом Крымской кампании, - на прапорщика.
Во время своего дебютного военного похода будущий автор «Войны и мира» впервые увидел вблизи будничную жизнь солдат и офицеров. Наблюдал с изумлением, как накануне битвы отряд спокойно расположился на отдых у ручья. После записал в дневнике то, что поразило его больше всего: «Ни в ком не мог заметить и тени беспокойства перед боем».
Через барьеры
После того как Толстому стал открываться настоящий Кавказ, решительно потеснив размалеванный бутафорский образ, увиделась ему с новой стороны и казачья станица Старогладковская. Гордые, свободные люди, никогда не знавшие крепостного права, их удаль, воинская стать и независимый нрав очаровали русского барина, который, казалось, еще вчера изо всех сил старался казаться «комильфо» и в кругу себе подобных подвергал насмешкам тех, в ком не было «светскости».
Теперь он вспоминал об этом со стыдом и омерзением. Настоящая, подлинная жизнь была здесь, на фоне первозданной природы, вдали от мертвящих условностей цивилизации.
«Все у вас фальчь!» - говорил новый приятель Толстого, 90-летний казак Епифан Сехин, и Лев Николаевич не мог с ним не согласиться. Бесконечные байки старого казака, совместная охота на кабанов были ему стократ интереснее пустых светских бесед. Не удивительно, что колоритный новый знакомец станет впоследствии прототипом обаятельнейшего толстовского персонажа - дяди Ерошки из повести «Казаки».
С Епифаном Сехиным был знаком и брат Льва Николаевича, Николай Николаевич. Брат писателя и сам недурно владел пером - в очерке «Охота на Кавказе» он дал дяде Епишке весьма любопытную характеристику:
«Это чрезвычайно интересный, вероятно, уже последний тип старых гребенских казаков. Епишка, по собственному его выражению, был молодец, вор, мошенник, табуны угонял на ту сторону, людей продавал, чеченцев на аркане водил; теперь он почти девяностолетний одинокий старик. Чего не видел человек этот в своей жизни! Он в казематах сидел не однажды, и в Чечне был несколько раз. Вся жизнь его составляет ряд самых странных приключений: наш старик никогда не работал; самая служба его была не то, что мы теперь привыкли понимать под этим словом. Он или был переводчиком, или исполнял такие поручения, которые исполнять мог, разумеется, только он один: например, привести какого-нибудь абрека, живого или мертвого, из его собственной сакли в город; поджечь дом Бей-булата, известного в то время предводителя горцев, привести к начальнику отряда почетных стариков или аманатов из Чечни; съездить с начальником на охоту… Охота и бражничание - вот две страсти нашего старика: они были и теперь остаются его единственным занятием; все другие его приключения - только эпизоды».
Толстой настолько полюбил быт и свободную жизнь казачества, что всерьез думал, как и его герой Оленин, «приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться на казачке». Мечты не осуществились: невидимые барьеры между русским графом и «детьми природы» оказались слишком прочны. Многие искренние порывы Льва Николаевича станичники воспринимали как господскую блажь и случайный каприз.
Однако весь строй жизни казаков еще долго казался ему идеалом для жизни русского народа. В 1857 году Толстой писал: «Будущность России - казачество: свобода, равенство и обязательная военная служба каждого».
Брат и друг
Живя в Старом Юрте, Толстой крепко сдружился с чеченским юношей Садо Мисорбиевым. Как-то граф защитил его от карточных шулеров, которые во время игры пользовались тем, что чеченец не умеет считать и записывать. Благодарный Садо подарил Льву Николаевичу кошелек: это был первый шаг, который делается на пути к куначеству.
В остроумном французском письме к Татьяне Александровне Ергольской Толстой подробно описал обряд, который он прошел, чтобы стать кунаком Садо:
«По известному обычаю этой нации отдаривать я подарил ему плохонькое ружье, купленное мною за 8 рублей. Чтобы стать кунаком, то есть другом, по обычаю, во-первых, обменяться подарками и затем принять пищу в доме кунака. И тогда становятся друзьями на живот и на смерть, и о чем бы я ни попросил его - деньги, жену, его оружие, все то, что у него есть самого драгоценного,- он должен мне отдать, и равно я ни в чем не могу отказать ему. - Садо позвал меня к себе и предложил быть кунаком. Я пошел. Угостив меня по их обычаю, он предложил мне взять, что мне понравится: оружие, коня, чего бы я ни захотел. Я хотел выбрать что-нибудь менее дорогое и взял уздечку с серебряным набором; но он сказал, что сочтет это за обиду, и принудил меня взять шашку, которой цена по крайней мере 100 рублей серебром. Отец его человек зажиточный, но деньги у него закопаны, и он сыну не дает ни копейки. Чтобы раздобыть денег, сын выкрадывает у врага коней или коров, рискует иногда двадцать раз своей жизнью, чтобы своровать вещь, не стоящую и 10 рублей; делает он это не из корысти, а из удали… У Садо то 100 рублей, а то ни копейки. После моего посещения я подарил ему Николенькины серебряные часы, и мы сделались закадычными друзьями. Часто он мне доказывал свою преданность, подвергая себя разным опасностям для меня; у них это считается за ничто - это стало привычкой и удовольствием».
Садо не зря называл себя кунаком Толстого. Однажды, когда за ними погнался отряд горцев, юноша уступил русскому другу свою лошадь - более быстроходную и выносливую, а сам отвлек внимание погони на себя.
В другой раз чеченец спас Толстого от верного позора - неуплаты карточного долга. Азартность не раз играла с корифеем русской словесности злую шутку: в юности он проиграл в карты главное строение Ясной Поляны - горячо любимый дом, в котором прошло его детство. Вместо 5000 рублей ассигнациями сосед Горохов в счет уплаты долга прихватил все здание: разобрал его по кирпичику да и увез за 30 верст.
На этот раз Садо удалось отыграться за своего кунака. Толстой сидел без денег в Тифлисе, когда чеченец принес его брату Николаю Николаевичу разорванный вексель на пятьсот рублей, давеча проигранных Лёвушкой офицеру Кноррингу. Это было недвусмысленное освобождение от долга. «Будет ли доволен брат мой?» - радостно спрашивал Садо.
Без барабанного боя
В течение кавказского периода, с 1851-го по 1854 год, Толстой написал вещи, которыми сразу заявил о себе как новая надежда русской литературы, мастер зрелый и уверенный. С небольшими интервалами в журнале «Современник» вышли повесть «Детство», рассказы «Набег», «Рубка леса», «Разжалованный», «Записки маркера».
Было ясно, что молодой автор не ищет - он уже нашел. Полностью лишенную подражательства литературную манеру Толстого отличало пристальное внимание к внутренней жизни человека. Он открыл русскому читателю то, что ранее было невыражаемо словами: диалектику души.
Литературоведы уверяют, что в ранних кавказских очерках Толстого уже видна рука создателя романа-эпопеи «Война и мир». Фирменный стиль сказывается в характере изображения батальных сцен и особой военной среды.
От детских понятий о войне как о «молодечестве», с которыми писатель приехал на Кавказ, он постепенно приходит к ее интерпретации как братоубийственной бойни, общего бедствия, противоестественного для человека состояния. Впрочем, пацифистские идеи ничуть не отменяли личного мужества артиллериста Толстого: за военные заслуги он дважды представлялся к Георгиевскому кресту, хотя ни разу его не получил. В первый раз - из-за мелкого дисциплинарного нарушения, во второй - потому что уступил его старому солдату.
«Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? - спрашивает рассказчик в «Набеге». - Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой - этим непосредственнейшим выражением красоты и добра».
Но и перед лицом зла и смерти не блекнут лучшие человеческие проявления. Толстой первым из «военных писателей» сумел разглядеть колоритные типажи русских солдат, изобразить их живые физиономии, передать подлинный язык. Он объяснил, что такое настоящая храбрость и чем она отличается от показной удали и романтической экзальтации.
«В русском, настоящем русском солдате, - пишет Толстой в «Рубке леса», - никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность, составляют отличительные черты его характера».
Образ капитана Хлопова из «Набега» воплощает лучшие черты русского офицерства. Чуждый внешним эффектам и браваде, он спокойно выполняет военное ремесло, не дергая попусту солдат, которые и без того отлично знают свое дело, а только покрикивая на них, если они без причины высовываются под неприятельские пули:
«Он был точно таким же, каким я всегда видал его: те же спокойные движения, тот же ровный голос, то же выражение бесхитростности на его некрасивом, но простом лице; только по более, чем обыкновенно, светлому взгляду можно было заметить в нем внимание человека, спокойно занятого своим делом. Легко сказать: таким же, как и всегда. Но сколько различных оттенков я замечал в других: один хочет казаться спокойнее, другой суровее, третий веселее, чем обыкновенно; по лицу же капитана заметно, что он и не понимает, зачем казаться».
«Это писал Бог»
Кавказ продолжал подпитывать творчество Толстого долгие годы, если не всегда. Отложенным во времени плодом кавказского периода становятся «Казаки», увидевшие свет в 1863 году. На рубеже 19-го и 20-го веков написан «Хаджи-Мурат» - последняя большая повесть, опубликованная уже после смерти писателя.
«Это поэма о Кавказе, не проповедь, - пояснял Толстой американскому журналисту Джеймсу Крилмену в 1903 году. - Центральная фигура - Хаджи-Мурат - народный герой, который служил России, затем сражался против нее вместе со своим народом, а в конце концов русские снесли ему голову. Это рассказ о народе, презирающем смерть».
Работая над повестью почти через 50 лет после реальных событий, положенных в основу сюжета, писатель безоговорочно отрицает всякую войну, какими бы лозунгами она ни прикрывалась. Все люди - братья, и обязаны жить в мире. Война оказывается нужной лишь двум лицам - императору Николаю Павловичу и вдохновителю «священной войны» против иноверцев имаму Шамилю. И тот, и другой в изображении автора - жестокие, коварные, властолюбивые, безнравственные деспоты, одинаково резко осуждаемые Толстым.
По свидетельству поэта Николая Тихонова, когда повесть «Хаджи-Мурат» была переведена на аварский язык, ее прочитали те, кто еще помнил Шамиля. Они никак не могли поверить, что это написал граф, русский офицер.
«Нет, это не он писал. Это писал Бог», - говорили аварцы.
Такую силу проникновения не только в характер, но в сам строй души другого народа нельзя объяснить рационально. Это то, что называют тайной художника, которая сродни творению новых миров.
Но кроме зрелого толстовского гения во всех «кавказских» произведениях разных лет властно заявляет о себе удивительная энергетика молодости - молодости чувств и красок, свежесть и сила художественного высказывания. Это сделал Толстой, и это сделал Кавказ:
«Я стал тогда думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать. У меня есть мои записи того времени, и теперь, перечитывая их, я не мог понять, чтобы человек мог дойти до такой степени умственной экзальтации, до которой я дошел тогда. Это было и мучительное, и хорошее время. Никогда - ни прежде, ни после - я не доходил до такой высоты мысли, не заглядывал туда, как в это время, продолжавшееся два года. И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением».
Ирина РОДИНА
для журнала «Вестник. Северный Кавказ»
Молодой Лев Толстой жил в Петербурге обычной жизнью отпрысков знатных родов. Кутежи и головокружительные романы он предпочитал скучной учебе в университетах, которые так и не окончил. Он мечтал стать comme il faut (комильфо), но ему не хватало раскованности и внешнего лоска. Он искал удачи в картах - семейном пристрастии Толстых, но чуть было не лишился родового имения. Катастрофический проигрыш вынудил его оставить дорогостоящий свет, чтобы поправить дела скромной жизнью в провинции.
Он хотел было удалиться в Ясную поляну, имение матери - урожденной княжны Волконской, но брат Николай, служивший на Кавказе, уговорил его приехать к нему.
Толстой попал на Кавказ в 1851 году, когда драма Хаджи-Мурада приближалась к трагической развязке. "Людям, не бывавшим на Кавказе во время нашей войны с Шамилем, трудно представить то значение, которое имел Хаджи-Мурат в глазах всех кавказцев, - писал Толстой в дневнике. - И подвиги его были самые необыкновенные… Везде, где бывало жаркое дело… везде был Хаджи-Мурат. Он являлся там, где его не ожидали, и уходил так, что нельзя было его полком окружить".
В Кизляре Толстой окунулся в новую жизнь. Здесь всегда ждали набегов, обменивали пленных, гордились экзотическими трофеями и ждали заслуженных наград. Геройского вида ветераны потрясали воображение рассказами о битвах с Шамилем, а бедовые казачки кружили голову своей полуазиатской красотой.
Война расковывала людей, обнажала их главные качества. А постоянное соседство со смертью и ждавшей за ней вечностью очищало от лицемерия и фальши. Толстовская идея «опрощения» нашла здесь самую благодатную почву
Очарованный Кавказом, Толстой решил поступить на военную службу. Сдав экзамен, граф поступил юнкером в артиллерийскую бригаду, которая дислоцировалась под Кизляром. Он показал себя храбрым солдатом, был представлен к наградам, но так ни одну и не получил. Зато опыт и впечатления, полученные на Кавказе, легли в основу его будущих произведений.
Толстой обрел много новых друзей. Одним из них был удалой чеченец Садо, считавшийся мирным. Они стали кунаками и часто бывали вместе. Летом 1853 года, направляясь из станицы Воздвиженской в Грозную, они оторвались от основного отряда, и тут на них налетел отряд горцев. До крепости было уже недалеко, и Толстой с- Садо помчались вперед. Лошадь Толстого явно отставала и плен был бы неминуем, если бы Садо не отдал графу своего коня и не убедил горцев прекратить преследование. "Едва не попал в плен, - записал Толстой в своем дневнике 23 июня 1853 года, - но в этом случае вел себя хорошо, хотя и слишком чувствительно". Случай этот, вместе с опубликованным в газете «Кавказ» сообщением о том, как офицер П. Готовницкий и солдат И. Дудатьев попали в плен к горцам, а затем бежали, лег в основу рассказа "Кавказский пленник", где горская девочка старается помочь попавшим в плен русским офицерам. А в «Набеге» Толстой писал уже о том, как русский офицер спасет раненого чеченца.
Спасший для мира великого писателя чеченец Садо этим не ограничился. Позже он сумел отыграть у офицера, которому был должен Толстой, весь его проигрыш. Об этом написал Льву брат Николай: "Приходил Садо, принес деньги. Будет ли доволен брат мой? - спрашивает".
Служба на Кавказе сделала Толстого другим человеком. Он освободился от романтического очарования героев Марлинского и Лермонтова. Его больше интересовали жизнь и сознание простого человека, не по своей воле ввергнутого в ужас вселенского братоубийства. Позже, в «Набеге» он выразит это так: "Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?.."
Но сначала написалось «Детство». Толстой дерзнул послать свое сочинение Н. Некрасову в «Современник». Рассказ напечатали. Успех был оглушительным. Имя Толстого стало известным и популярным. В промежутках между ратными делами он продолжал писать.
Толстой прослужил на Кавказе два года. Прибыв сюда мало кому известным частным лицом, он покидал его в чине офицера и в славе нового литературного дарования.
В 1853 году, когда началась Крымская война, Толстой уже сражался в Дунайской армии, а затем участвовал в тяжелой обороне Севастополя.
Под ядрами неприятеля 26-летний Толстой написал "Рубку леса". Вместе с беспощадной правдой о варварском уничтожении природы Кавказа и войне с горцами в рассказе выведены образы офицеров, мечтающих променять «романтический» Кавказ "на жизнь самую пошлую и бедную, только без опасностей и службы".
"Я начинаю любить Кавказ, хоть посмертной, но сильной любовью, - писал он в своем дневнике 9 июля 1854 года, - Действительно хорош этот край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи война и свобода".
В аду блокады Толстой начал писать и "Севастопольские рассказы", обратившие на себя внимание самого государя.
Уже на склоне лет, в мировой славе литературного гения, Толстой вернулся к своему давнему замыслу. "Хаджи Мурат" стал его последним большим произведением.
После Толстого литературный Кавказ стал другим. Фокус его повестей сосредоточился на сути человеческого бытия, уничтожаемого чуждыми ему политическими амбициями и "государственными интересами".
На Кавказе, и работая над «Хаджи-Муратом», Толстой с особенным интересом изучал ислам, видя в нем особую ступень нравственного развития человечества.
Это отразилось в его письме семье Векиловых, просивших совета о выборе вероисповедания для своих сыновей, тогда как отец их был мусульманином, а мать христианкой, и брак их был узаконен лишь по воле императора ввиду немалых заслуг картографа Векилова. "Как ни странно это сказать, - писал Толстой, для меня, ставящего выше всего христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле, для меня не может быть никакого сомнения и в том, что магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия. Так что, если человеку поставлено только два выбора: держаться церковного православия или магометанства, для всякого разумного человека не может быть сомнения в выборе, и всякий предпочтет магометанство с признаками одного догмата, единого Бога и Его пророка, вместо того сложного и непонятного богословия - Троицы, искупления, таинств, Богородицы, святых и их изображений и сложных богослужений".
Когда человечество уповало на прогресс и тешилось техническими изобретениями, Толстой думал о вечном, о всемирной любви и необходимости всеобщего просвещения.
Святейший Синод, не разделяя порывов великой души, отлучил писателя от церкви: "…Граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекшись от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви".
Богоискательство его не удовлетворило, Оптина пустынь не исцелила его душевного смятения, а всемирная слава не приносила утешения.
Ему казалось, что настоящая жизнь осталась там, в горах Кавказа.
| |
