«Мертвые души» - самое величайшее гоголевское творение, о котором до сих пор ходят множество загадок. Эта поэма задумывалась автором в трех томах, но читатель может видеть лишь только первый, так как третий том, из-за болезни, так и не был написал, хотя задумки были. Второй том самобытный писатель написал, но уже перед самой своей смертью в состоянии агонии он случайно или преднамеренно сжег рукопись. Несколько глав этого гоголевского тома все-таки сохранились и до наших дней.

Гоголевское произведение имеет жанр поэмы, под которым всегда понимался лирико-эпический текст, который написан в форме стихотворения, но имеет при этом романтическое направление. Поэма, написанная Николаем Гоголем, отступала от этих принципов, поэтому некоторые литераторы нашли использование жанра поэмы как издевательство автора, другие же решили, что самобытный писатель использовал прием скрытой иронии.

Николай Гоголь дал такой жанр своему новому произведению не ради иронии, а для того, чтобы придать ему глубокий смысл. Понятно, что гоголевское творение воплотило в себя иронию и своеобразную художественную проповедь.

У Николая Гоголя основным приемом изображения помещиков и губернских чиновников является сатира. В гоголевских образах помещиков показан развивающийся процесс деградации этого сословия, обличающий все их пороки и недостатки. Ирония помогала сказать автору о том, что находилось под литературным запретом, и позволяла обойти все цензурные преграды. Смех писателя кажется добрым и хорошим, но ведь пощады от него нет никому. Каждая фраза в поэме имеет скрытый подтекст.

Ирония присутствует в гоголевском тексте повсюду: в авторской речи, в речи героев. Ирония - основная примета гоголевской поэтики. Она помогает повествованию воспроизводить реальную картину действительности. Проанализировав первый том «Мертвых душ», можно отметить целую галерею русских помещиков, чью подробную характеристику дает автор. Основных персонажей, которые описаны автором настолько подробно, что кажется, читатель лично знаком с каждым из них, всего лишь пять.

Гоголевские пять персонажей-помещиков описаны автором так, что кажутся разными, но если вчитаться в их портреты более глубоко, то можно заметить, что у каждого из них присутствуют те черты, которые характерны для всех помещиков России.

Читатель начинает знакомство с гоголевскими помещиками с Манилова и заканчивается описанием колоритного образа Плюшкина . В таком описании есть своя логика, так как автор плавно переводит читателя от одного помещика к другому, чтобы постепенно показать ту страшную картину крепостнического мира, который загнивает и происходит его разложение. Николай Гоголь ведет от Манилова, который по авторскому описанию предстает перед читателем мечтателем, жизнь которого проходит бесследно, плавно переходя к Настасье Коробочке. Сам автор её называет «дубинноголовой».

Эту помещичью галерею продолжает Ноздрев, который предстает в авторском изображении карточным шулером, вруном и мотом. Следующий помещик - Собакевич , который всё пытается использовать в свое благо, он хозяйственный и расчетливый. Результатом этого морального разложения общества является Плюшкин, который по гоголевскому описанию выглядит, как «прореха на человечестве». Рассказ о помещиках в такой авторской последовательности усиливает сатиру, которая призвана обличать пороки помещичьего мира.

Но помещичья галерея на этом не заканчивается, так как автор описывает еще и чиновников города , который посетил . У них нет никакого развития, их внутренний мир находится в состоянии покоя. Основные пороки чиновничьего мира - подлость, чинопочитание, взяточничество, невежество и произвол властей.

Рядом с гоголевской сатирой, которая обличает помещичью российскую жизнь, автор вводит и элемент прославления русской земли. Лирические отступления показывают грусть автора о том, что какой-то отрезок пути пройден. Здесь возникает тема сожаления и надежды на будущее. Поэтому эти лирические отступления занимают особое и важное место в гоголевском произведении. Размышляет Николай Гоголь о многом: о высоком назначении человека, о судьбе народа и Родины. Но этим размышлениям противопоставлены картины русской жизни, которые угнетают человека. Они мрачны и темны.

Образ России - это высокое лирическое движение, которое у автора вызывает самые разные чувства: грусть, любовь и восхищение. Гоголь показывает, что Россия - это не только помещики и чиновники, но и русский народ с его открытой душой, который он показал в необычном образе тройке лошадей, которые быстро и без остановок несется вперед. В этой тройке содержится основная сила родной земли.

У меня болит сердце, когда я вижу, как заблуждаются люди. Толкуют о добродетели, о Боге, а между тем не делают ничего. Из письма Гоголя к матери. 1833 «Ревизор» — лучшая русская комедия. И в чтении, и в постановке на сцене она всегда интересна. Поэтому вообще трудно говорить о каком бы то ни было провале «Ревизора». Но, с другой стороны, трудно и создать настоящий гоголевский спектакль, заставить сидящих в зале смеяться горьким гоголевским смехом. Как правило, от актера или зрителя ускользает что-то фундаментальное, глубинное, на чем зиждется весь смысл пьесы. Премьера комедии, состоявшаяся 19 апреля 1836 года на сцене Александринского театра в Петербурге, по свидетельству современников, имела колоссальный успех. Городничего играл Иван Сосницкий, Хлестакова Николай Дюр — лучшие актеры того времени. «Общее внимание зрителей, рукоплескания, задушевный и единогласный хохот, вызов автора… — вспоминал князь Петр Андреевич Вяземский, — ни в чем не было недостатка». В то же время даже самые горячие поклонники Гоголя не вполне поняли смысл и значение комедии; большинство же публики восприняло ее как фарс. Многие видели в пьесе карикатуру на российское чиновничество, а в ее авторе — бунтовщика. По словам Сергея Тимофеевича Аксакова, были люди, которые возненавидели Гоголя с момента появления «Ревизора». Так, граф Федор Иванович Толстой (по прозванию Американец) говорил в многолюдном собрании, что Гоголь — «враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь». Цензор Александр Васильевич Никитенко записал в своем дневнике 28 апреля 1836 года: «Комедия Гоголя «Ревизор» наделала много шуму… Многие полагают, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается». Между тем достоверно известно, что комедия была дозволена к постановке на сцене (а следовательно, и к печати) по высочайшему разрешению. Император Николай Павлович прочел комедию в рукописи и одобрил. 29 апреля 1836 года Гоголь писал Михаилу Семеновичу Щепкину: «Если бы не высокое заступничество Государя, пьеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее». Государь Император не только сам присутствовал на премьере, но велел и министрам смотреть «Ревизора». Во время представления он хлопал и много смеялся, а выходя из ложи, сказал: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне — более всех!». Гоголь надеялся встретить поддержку царя и не ошибся. Вскоре после постановки комедии он отвечал в «Театральном разъезде» своим недоброжелателям: «Великодушное правительство глубже вас прозрело высоким разумом цель писавшего». Разительным контрастом, казалось бы, несомненному успеху пьесы звучит горькое признание Гоголя: «Ревизор» сыгран — и у меня на душе так смутно, так странно… Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при всем том чувство грустное и досадно-тягостное облекло меня. Мое же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое» (Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления «Ревизора» к одному литератору). Гоголь был, кажется, единственным, кто воспринял первую постановку «Ревизора» как провал. В чем здесь дело, что не удовлетворило его? Отчасти здесь сказалось несоответствие старых водевильных приемов в оформлении спектакля совершенно новому духу пьесы, не укладывавшейся в рамки обычной комедии. Гоголь настойчиво предупреждал: «Больше всего надобно опасаться, чтобы не впасть в карикатуру. Ничего не должно быть преувеличенного или тривиального даже в последних ролях» (Предуведомление для тех, которые пожелали бы сыграть как следует «Ревизора»). Создавая образы Бобчинского и Добчинского, Гоголь воображал их «в коже» (по его выражению) Щепкина и Василия Рязанцева — известных комических актеров той эпохи. В спектакле же, по его словам, «вышла именно карикатура». «Уже пред началом представления, — делится он своими впечатлениями, — увидевши их костюмированными, я ахнул. Эти два человечка, в существе своем довольно опрятные, толстенькие, с прилично приглаженными волосами, очутились в каких-то нескладных, превысоких седых париках, всклоченные, неопрятные, взъерошенные, с выдернутыми огромными манишками; а на сцене оказались до такой степени кривляками, что просто было невыносимо». Между тем главная установка Гоголя — полная естественность характеров и правдоподобие происходящего на сцене. «Чем меньше будет думать актер о том, чтобы смешить и быть смешным, тем более обнаружится смешное взятой им роли. Смешное обнаружится само собою именно в той сурьезности, с какою занято своим делом каждое из лиц, выводимых в комедии». Примером такой «естественной» манеры исполнения может служить чтение «Ревизора» самим Гоголем. Иван Сергеевич Тургенев, присутствовавший однажды на таком чтении, рассказывает: «Гоголь… поразил меня чрезвычайной простотой и сдержанностью манеры, какой-то важной и вместе с тем наивной искренностью, которой словно и дела нет — есть ли тут слушатели и что они думают. Казалось, Гоголь только и заботился о том, как бы вникнуть в предмет, для него самого новый, и как бы вернее передать собственное впечатление. Эффект выходил необычайный — особенно в комических, юмористических местах; не было возможности не смеяться — хорошим, здоровым смехом; а виновник всей этой потехи продолжал, не смущаясь общей веселостью и как бы внутренне дивясь ей, все более и более погружаться в самое дело — и лишь изредка, на губах и около глаз, чуть заметно трепетала лукавая усмешка мастера. С каким недоумением, с каким изумлением Гоголь произнес знаменитую фразу Городничего о двух крысах (в самом начале пиесы): «Пришли, понюхали и пошли прочь!» — Он даже медленно оглянул нас, как бы спрашивая объяснения такого удивительного происшествия. Я только тут понял, как вообще неверно, поверхностно, с каким желанием только поскорей насмешить — обыкновенно разыгрывается на сцене «Ревизор». На протяжении работы над пьесой Гоголь беспощадно изгонял из нее все элементы внешнего комизма. Смех Гоголя — это контраст между тем, что говорит герой и как он это говорит. Вот в первом действии Бобчинский и Добчинский спорят, кому из них начать рассказывать новость. Эта комическая сцена не должна только смешить. Для героев очень важно, кто именно расскажет. Вся их жизнь заключается в распространении всевозможных сплетен и слухов. И вдруг двоим досталась одна и та же новость. Это трагедия. Они из-за дела спорят. Бобчинскому все надо рассказать, ничего не упустить. Иначе Добчинский будет дополнять. Почему же — спросим еще раз — Гоголь остался недоволен премьерой? Главная причина заключалась даже не в фарсовом характере спектакля — cтремлении рассмешить публику, а в том, что при карикатурной манере игры актеров сидящие в зале воспринимали происходящее на сцене без применения к себе, так как персонажи были утрированно смешны. Между тем замысел Гоголя был рассчитан как раз на противоположное восприятие: вовлечь зрителя в спектакль, дать почувствовать, что город, обозначенный в комедии, существует не где-то, но в той или иной мере в любом месте России, а страсти и пороки чиновников есть в душе каждого из нас. Гоголь обращается ко всем и каждому. В этом и заключено громадное общественное значение «Ревизора». В этом и смысл знаменитой реплики Городничего: «Чему смеетесь? Над собой смеетесь!» — обращенной к залу (именно к залу, так как на сцене в это время никто не смеется). На это указывает и эпиграф: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». В своеобразных театрализованных комментариях к пьесе — «Театральный разъезд» и «Развязка Ревизора», — где зрители и актеры обсуждают комедию, Гоголь как бы стремится разрушить невидимую стену, разделяющую сцену и зрительный зал. Относительно эпиграфа, появившегося позднее, в издании 1842 года, скажем, что эта народная пословица разумеет под зеркалом Евангелие, о чем современники Гоголя, духовно принадлежавшие к Православной Церкви, прекрасно знали и даже могли бы подкрепить понимание этой пословицы, например, знаменитой басней Крылова «Зеркало и Обезьяна». Здесь Обезьяна, глядясь в зеркало, обращается к Медведю: «Смотри-ка, — говорит, — кум милый мой! Что это там за рожа? Какие у нее ужимки и прыжки! Я удавилась бы с тоски, Когда бы на нее хоть чуть была похожа. А ведь, признайся, есть Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть; Я даже их могу по пальцам перечесть». — «Чем кумушек считать трудиться, Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» — Ей Мишка отвечал. Но Мишенькин совет лишь попусту пропал. Епископ Варнава (Беляев) в своем капитальном труде «Основы искусства святости» (1920-е годы) связывает смысл этой басни с нападками на Евангелие, и именно такой (помимо других) был у Крылова смысл. Духовное представление о Евангелии как о зеркале давно и прочно существует в православном сознании. Так, например, святитель Тихон Задонский — один из любимых писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно, — говорит: «Христианине! что сынам века сего зеркало, тое да будет нам Евангелие и непорочное житие Христово. Они посматривают в зеркала и исправляют тело свое и пороки на лице очищают… Предложим убо и мы пред душевными нашими очами чистое сие зеркало и посмотрим в тое: сообразно ли наше житие житию Христову?» Святой праведный Иоанн Кронштадтский в дневниках, изданных под названием «Моя жизнь во Христе», замечает «нечитающим Евангелия»:»Чисты ли вы, святы ли и совершенны, не читая Евангелия, и вам не надо смотреть в это зерцало? Или вы очень безобразны душевно и боитесь вашего безобразия?..» В выписках Гоголя из святых отцов и учителей Церкви находим запись: «Те, которые хотят очистить и убелить лице свое, обыкновенно смотрятся в зеркало. Христианин! Твое зеркало суть Господни заповеди; если положишь их пред собою и будешь смотреться в них пристально, то оне откроют тебе все пятна, всю черноту, все безобразие души твоей». Примечательно, что и в своих письмах Гоголь обращался к этому образу. Так, 20 декабря (н. ст.) 1844 года он писал Михаилу Петровичу Погодину из Франкфурта:»…держи всегда у себя на столе книгу, которая бы тебе служила духовным зеркалом»; а спустя неделю — Александре Осиповне Смирновой: «Взгляните также на самих себя. Имейте для этого на столе духовное зеркало, то есть какую-нибудь книгу, в которую может смотреть ваша душа…» Как известно, христианин будет судим по Евангельскому закону. В «Развязке Ревизора» Гоголь вкладывает в уста Первому комическому актеру мысль, что в день Страшного суда все мы окажемся с «кривыми рожами»: «…взглянем хоть сколько-нибудь на себя глазами Того, Кто позовет на очную ставку всех людей, перед которыми и наилучшие из нас, не позабудьте этого, потупят от стыда в землю глаза свои, да и посмотрим, достанет ли у кого-нибудь из нас тогда духу спросить: «Да разве у меня рожа крива?». Известно, что Гоголь никогда не расставался с Евангелием. «Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии, — говорил он. -Сколько раз уже отшатывалось от него человечество и сколько раз обращалось». Невозможно, конечно, создать какое-то иное «зеркало», подобное Евангелию. Но как всякий христианин обязан жить по Евангельским заповедям, подражая Христу (по мере своих человеческих сил), так и Гоголь-драматург в меру своего таланта устраивает на сцене свое зеркало. Крыловской Обезьяной мог бы оказаться любой из зрителей. Однако получилось так, что этот зритель увидел «кумушек… пять-шесть», но никак не себя. О том же позднее говорил Гоголь в обращении к читателям в «Мертвых душах»:»Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора… И вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А кто из вас, полный христианского смирения… углубит вовнутрь собственной души сей тяжкий запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!» Реплика Городничего, появившаяся, как и эпиграф, в 1842 году, также имеет свою параллель в «Мертвых душах». В десятой главе, размышляя об ошибках и заблуждениях всего человечества, автор замечает: «Видит теперь все ясно текущее поколение, дивится заблужденьям, смеется над неразумием своих предков, не зря, что… отовсюду устремлен пронзительный перст на него же, на текущее поколение; но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также потом посмеются потомки». В «Ревизоре» Гоголь заставил современников смеяться над тем, к чему они привыкли и что перестали замечать. Но самое главное, они привыкли к беспечности в духовной жизни. Зрители смеются над героями, которые погибают именно духовно. Обратимся к примерам из пьесы, которые показывают такую гибель. Городничий искренне считает, что «нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так Самим Богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят». На что судья Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин возражает: «Что же вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело». Судья уверен, что взятки борзыми щенками и за взятки считать нельзя, «а вот, например, если у кого-нибудь шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль…» Тут Городничий, поняв намек, парирует: «Зато вы в Бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я по крайней мере в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются». На что Аммос Федорович отвечает: «Да ведь сам собою дошел, собственным умом». Гоголь — лучший комментатор своих произведений. В «Предуведомлении…» он замечает о Судье: «Он даже не охотник творить неправду, но велика страсть ко псовой охоте… Он занят собой и умом своим, и безбожник только потому, что на этом поприще есть простор ему выказать себя». Городничий полагает, что он в вере тверд; чем искреннее он высказывает это, тем смешнее. Отправляясь к Хлестакову, он отдает распоряжение подчиненным: «Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась». Поясняя образ Городничего, Гоголь говорит: «Он чувствует, что грешен; он ходит в церковь, думает даже, что в вере тверд, даже помышляет когда-нибудь потом покаяться. Но велик соблазн всего того, что плывет в руки, и заманчивы блага жизни, и хватать все, не пропуская ничего, сделалось у него уже как бы просто привычкой». И вот, идя к мнимому ревизору, Городничий сокрушается: «Грешен, во многом грешен… Дай только, Боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску». Мы видим, что Городничий попал как бы в замкнутый круг своей греховности: в его покаянных размышлениях незаметно для него возникают ростки новых грехов (купцы заплатят за свечу, а не он). Как Городничий не чувствует греховности своих действий, потому что все делает по застарелой привычке, так и другие герои «Ревизора». Например, почтмейстер Иван Кузьмич Шпекин вскрывает чужие письма исключительно из любопытства: «Смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтереснейшее чтение. Иное письмо с наслаждением прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских Ведомостях»!» Судья замечает ему: «Смотрите, достанется вам когда-нибудь за это». Шпекин с детской наивностью восклицает: «Ах, батюшки!» Ему и в голову не приходит, что он занимается противозаконным делом. Гоголь разъясняет: «Почтмейстер — простодушный до наивности человек, глядящий на жизнь как на собрание интересных историй для препровождения времени, которые он начитывает в распечатываемых письмах. Ничего больше не остается делать актеру, как быть простодушну сколько возможно». Простодушие, любопытство, привычное делание всякой неправды, вольнодумство чиновников при появлении Хлестакова, то есть по их понятиям, ревизора, вдруг сменяются на мгновение приступом страха, присущего преступникам, ожидающим сурового возмездия. Тот же закоренелый вольнодумец Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин, находясь пред Хлестаковым, говорит про себя: «Господи Боже! не знаю, где сижу. Точно горячие угли под тобою». А Городничий, в том же положении, просит о помиловании: «Не погубите! Жена, дети маленькие… не сделайте несчастным человека». И далее: «По неопытности, ей-Богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар». Гоголь особенно остался недоволен тем, как играли Хлестакова. «Главная роль пропала, — пишет он, — так я и думал. Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков». Хлестаков не просто фантазер. Он сам не знает, что говорит и что скажет в следующий миг. Словно за него говорит некто, сидящий в нем, искушающий через него всех героев пьесы. Не есть ли это сам отец лжи, то есть дьявол? Кажется, что Гоголь это именно и имел в виду. Герои пьесы в ответ на эти искушения, сами того не замечая, раскрываются во всей своей греховности. Искушаемый лукавым Хлестаков сам как бы приобретает черты беса. 16 мая (н. ст.) 1844 года Гоголь писал Аксакову: «Все это ваше волнение и мысленная борьба есть больше ничего, как дело общего нашего приятеля, всем известного, именно — чорта. Но вы не упускайте из виду, что он щелкопер и весь состоит из надуванья… Вы эту скотину бейте по морде и не смущайтесь ничем. Он — точно мелкий чиновник, забравшийся в город будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечет, раскричится. Стоит только немножко струсить и податься назад — тут-то он и пойдет храбриться. А как только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из него великана… Пословица не бывает даром, а пословица говорит: Хвалился чорт всем миром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти» . В этом описании так и видится Иван Александрович Хлестаков. Герои пьесы все больше и больше ощущают чувство страха, о чем свидетельствуют реплики и авторские ремарки (вытянувшись и дрожа всем телом). Страх этот как бы распространяется и на зал. Ведь в зале сидели те, кто боялся ревизоров, но только настоящих — государевых. Между тем Гоголь, зная это, призывал их, в общем-то христиан, к страху Божиему, к очищению совести, которой не страшен будет никакой ревизор, но даже Страшный суд. Чиновники, как бы ослепленные страхом, не могут увидеть настоящего лица Хлестакова. Они смотрят всегда себе под ноги, а не в небо. В «Правиле жития в мире» Гоголь так объяснял причину подобного страха: «…все преувеличивается в глазах наших и пугает нас. Потому что мы глаза держим вниз и не хотим поднять их вверх. Ибо если бы подняли их на несколько минут вверх, то увидели бы свыше всего только Бога и свет, от Него исходящий, освещающий все в настоящем виде, и посмеялись бы тогда сами слепоте своей». Главная идея «Ревизора» — мысль о неизбежном духовном возмездии, которого должен ожидать каждый человек. Гоголь, недовольный тем, как ставится «Ревизор» на сцене и как воспринимают его зрители, попытался эту идею раскрыть в «Развязке Ревизора». «Всмотритесь-ка пристально в этот город, который выведен в пьесе! — говорит Гоголь устами Первого комического актера. — Все до единого согласны, что этакого города нет во всей России… Ну, а что, если это наш же душевный город и сидит он у всякого из нас?.. Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба. Будто не знаете, кто этот ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот — наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повеленью он послан и возвестится о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса подымется волос. Лучше ж сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, в начале жизни, а не в конце ее». Речь здесь идет о Страшном суде. И теперь становится понятной заключительная сцена «Ревизора». Она есть символическая картина именно Страшного суда. Появление жандарма, извещающего о прибытии из Петербурга «по именному повелению» ревизора уже настоящего, производит ошеломляющее действие на героев пьесы. Ремарка Гоголя: «Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно излетает из дамских уст; вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении». Гоголь придавал исключительное значение этой «немой сцене». Продолжительность ее он определяет в полторы минуты, а в «Отрывке из письма…» говорит даже о двух-трех минутах «окаменения» героев. Каждый из персонажей всей фигурой как бы показывает, что он уже ничего не может изменить в своей судьбе, шевельнуть хотя бы пальцем, — он перед Судией. По замыслу Гоголя, в этот момент в зале должна наступить тишина всеобщего размышления. В «Развязке» Гоголь предложил не новое толкование «Ревизора», как иногда думают, а лишь обнажил его главную мысль. 2 ноября (н. ст.) 1846 года он писал Ивану Сосницкому из Ниццы: «Обратите ваше внимание на последнюю сцену «Ревизора». Обдумайте, обмыслите вновь. Из заключительной пиесы «Развязка Ревизора» вы постигнете, почему я так хлопочу об этой последней сцене и почему мне так важно, чтобы она имела полный эффект. Я уверен, что вы взглянете сами другими глазами на «Ревизора» после этого заключения, которого мне, по многим причинам, нельзя было тогда выдать и только теперь возможно». Из этих слов следует, что «Развязка» не придавала нового значения «немой сцене», но лишь разъясняла ее смысл. Действительно, в пору создания «Ревизора» в «Петербургских записках 1836 года» появляются у Гоголя строки, прямо предваряющие «Развязку»: «Спокоен и грозен Великий пост. Кажется, слышен голос: «Стой, христианин; оглянись на жизнь свою». Однако данное Гоголем истолкование уездного города как «душевного города», а его чиновников как воплощения бесчинствующих в нем страстей, сделанное в духе святоотеческой традиции, явилось неожиданностью для современников и вызвало неприятие. Щепкин, которому предназначалась роль Первого комического актера, прочитав новую пьесу, отказался играть в ней. 22 мая 1847 года он писал Гоголю: «…до сих пор я изучал всех героев «Ревизора» как живых людей… Не давайте мне никаких намеков, что это-де не чиновники, а наши страсти; нет, я не хочу такой переделки: это люди, настоящие живые люди, между которыми я взрос и почти состарился… Вы из целого мира собрали несколько лиц в одно сборное место, в одну группу, с этими людьми в десять лет я совершенно сроднился, и вы хотите их отнять у меня». Между тем гоголевское намерение вовсе не предполагало того, чтобы сделать из «живых людей» — полнокровных художественных образов — некую аллегорию. Автор только обнажил главную мысль комедии, без которой она выглядит как простое обличение нравов. «Ревизор» — «Ревизором», — отвечал Гоголь Щепкину около 10 июля (н. ст.) 1847 года, — а примененье к самому себе есть непременная вещь, которую должен сделать всяк зритель изо всего, даже и не «Ревизора», но которое приличней ему сделать по поводу «Ревизора». Во второй редакции окончания «Развязки» Гоголь разъясняет свою мысль. Здесь Первый комический актер (Михал Михалч) на сомнение одного из героев, что предложенная им трактовка пьесы отвечает авторскому замыслу, говорит: «Автор, если бы даже и имел эту мысль, то и в таком случае поступил бы дурно, если бы ее обнаружил ясно. Комедия тогда бы сбилась на аллегорию, могла бы из нее выйти какая-нибудь бледная нравоучительная проповедь. Нет, его дело было изобразить просто ужас от беспорядков вещественных не в идеальном городе, а в том, который на земле… Его дело изобразить это темное так сильно, чтобы почувствовали все, что с ним надобно сражаться, чтобы кинуло в трепет зрителя — и ужас от беспорядков пронял бы его насквозь всего. Вот что он должен был сделать. А это уж наше дело выводить нравоученье. Мы, слава Богу, не дети. Я подумал о том, какое нравоученье могу вывести для самого себя, и напал на то, которое вам теперь рассказал». И далее на вопросы окружающих, почему только он один вывел столь отдаленное по их понятиям нравоучение, Михал Михалч отвечает: «Во-первых, почему вы знаете, что это нравоученье вывел один я? А во-вторых, почему вы считаете его отдаленным? Я думаю, напротив, ближе всего к нам собственная наша душа. Я имел тогда в уме душу свою, думал о себе самом, потому и вывел это нравоученье. Если бы и другие имели в виду прежде себя, вероятно, и они вывели бы то же самое нравоученье, какое вывел и я. Но разве всяк из нас приступает к произведенью писателя, как пчела к цветку, затем, чтоб извлечь из него нужное себе? Нет, мы ищем во всем нравоученья для других, а не для себя. Мы готовы ратовать и защищать все общество, дорожа заботливо нравственностью других и позабывши о своей. Ведь посмеяться мы любим над другими, а не над собой…» Нельзя не заметить, что эти размышления главного действующего лица «Развязки» не только не противоречат содержанию «Ревизора», но в точности соответствуют ему. Более того, высказанные здесь мысли органичны для всего творчества Гоголя. Идея Страшного суда должна была получить развитие и в «Мертвых душах», так как она вытекает из содержания поэмы. Один из черновых набросков (очевидно, к третьему тому) прямо рисует картину Страшного суда: «»Зачем же ты не вспомнил обо Мне, что Я на тебя гляжу, что Я твой? Зачем же ты от людей, а не от Меня ожидал награды и вниманья, и поощренья? Какое бы тогда было тебе дело обращать внимание, как издержит твои деньги земной помещик, когда у тебя Небесный Помещик? Кто знает, чем бы кончилось, если бы ты до конца дошел, не устрашившись? Ты бы удивил величием характера, ты бы наконец взял верх и заставил изумиться; ты бы оставил имя, как вечный памятник доблести, и роняли бы ручьи слез, потоки слезные о тебе, и как вихорь ты бы развевал в сердцах пламень добра». Потупил голову, устыдившись, управитель, и не знал, куды ему деться. И много вслед за ним чиновников и благородных, прекрасных людей, начавших служить и потом бросивших поприще, печально понурили головы». В заключение скажем, что тема Страшного суда пронизывает все творчество Гоголя, которое соответствовало его духовной жизни, его стремлению к иночеству. А монах и есть человек, покинувший мир, готовящий себя к ответу на Суде Христовом. Гоголь остался писателем и как бы иноком в миру. В своих сочинениях он показывает, что не человек плох, а действующий в нем грех. То же всегда утверждало и православное монашество. Гоголь верил в силу художественного слова, могущего указать путь к нравственному возрождению. С этой верой он и создавал «Ревизора».

«Гоголь верил в чудеса, в таинственные события»

Окруженное полемикой при жизни, творчество Гоголя и по сей день вызывает споры у литературоведов, историков, философов, деятелей искусства. В юбилейном 2009 году вышло в свет Полное собрание сочинений и писем Гоголя в семнадцати томах, беспрецедентное по объему. В него включены все художественные, критические, публицистические и духовно-нравственные произведения Гоголя, а также записные книжки, материалы по фольклору, этнографии, выписки из творений святых отцов, обширная переписка, включающая ответы адресатов. О наследии Гоголя, загадках его личности и творчества мы побеседовали с одним из составителей издания, профессором МГУ, председателем Гоголевской комиссии при Научном совете РАН «История мировой культуры» Владимиром Воропаевым. культура: Как удалось осуществить этот проект - 17-томное собрание сочинений и писем? Воропаев: К 200-летнему юбилею писателя оказалось, что полное собрание так и не издано: последний по времени четырнадцатитомник вышел в свет в начале 50-х годов прошлого века, и естественно, советская цензура тогда многое не пропустила. Я ходил по различным инстанциям, но никто не взялся за это дело - ведь проект не коммерческий. Игорь Золотусский, покойный Савва Ямщиков -члены Комитета по празднованию 200-летия Гоголя - обращались к нашим министрам культуры, сначала к Александру Соколову, потом к Александру Авдееву. Но толку не было. Наконец, за дело взялся иеромонах Симеон (Томачинский), директор издательства Сретенского монастыря, кандидат филологических наук - кстати, из моего университетского гоголевского семинара. Он выступил координатором совместного российско-украинского проекта. Нашлись и спонсоры на Украине. Воропаев: Издание вышло по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и Блаженнейшего Митрополита Киевского и всея Украины Владимира. Благословение пришло, когда я совершал поездку по гоголевским местам: Нежин, Полтава, Миргород, Васильевка… Мы с Игорем Виноградовым, моим учеником, ныне известным ученым-литературоведом, доктором филологических наук, взялись за дело. Спали мало, работали много… Значительный массив текстов напечатан по рукописям. Среди них «Тарас Бульба», «Старосветские помещики», отдельные главы «Выбранных мест из переписки с друзьями», черновые наброски второго тома «Мертвых душ» и многое другое. Впервые по автографам напечатаны народные песни (русские и малороссийские), собранные Гоголем. Наше издание не академическое (нет свода вариантов по разным редакциям), но полное. Причем мы стремились к максимальной полноте: учтены не только все редакции произведений Гоголя, но даже расписки банкирам, домовладельцам, альбомные записи, дарственные надписи на книгах, пометы и записи на принадлежавшей Гоголю Библии и прочее, и прочее. Все тома сопровождены комментариями и сопроводительными статьями. Издание иллюстрированное. Здесь впервые напечатан гербарий Гоголя. Мало кто знает, что Николай Васильевич увлекался ботаникой. Вот, например, его запись на полях: «Дрок. Когда бешеная собака укусит». культура: Сколько бы мы ни изучали Гоголя, представления о нем кажутся однобокими. Одни считают его мистиком, другие - бытописателем. Кто он, по-Вашему, на самом деле? Воропаев: Гоголь не вмещается ни в одно из определений, он целая Вселенная. Был ли он мистиком? Этот вопрос задают часто. Гоголь был мистиком в православном смысле этого слова. Он верил в чудеса - без этого нет веры. Но в чудеса не сказочные, не в фантастические истории, а в таинственные и великие события, творимые Богом. Однако Гоголь не был мистиком в смысле приписывания себе неоправданных духовных достоинств, таким, которому кажется, будто Бог общается с ним ежеминутно, что у него пророческие сны, видения… Ни в одном из писем Гоголя нет и следа мистической экзальтации. По его собственному признанию, многие недоразумения произошли оттого, что он слишком рано стал говорить о том, что ясно было ему самому и чего не в силах был выразить темными речами… культура: А как же упыри, черти, «Вий» и «Страшная месть»? Воропаев: Да, в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» есть бесовщина, но и здесь смысл проступает другой. Вспомните, когда кузнец Вакула бежит топиться, кто у него за спиной? Бес. Он и рад толкать человека на противное действие. Все раннее творчество Гоголя духовно назидательно: это не просто собрание веселых рассказов в народном духе, но и обширное религиозное поучение, в котором происходит борьба добра со злом и добро неизменно побеждает, а грешники наказываются. культура: А разве Гоголь не любил лукавого поминать? «Черт знает, что такое!» - одна из самых частых присказок у его героев. Воропаев: Да, герои Гоголя часто чертыхаются. Помню, как-то раз много лет назад владыка Питирим, возглавлявший в ту пору Издательский отдел Московской патриархии, в разговоре о Гоголе заметил, что у него было свойство беспечно заигрывать с нечистой силой и что он, видимо, не вполне чувствовал опасность такой игры. Как бы там ни было, Гоголь шел вперед, не останавливался в своем духовном развитии. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» одна из глав так и называется: «Христианин идет вперед». культура: Но, вероятно, это еще и попросту средство речевой характеристики героев? Воропаев: Конечно, и это тоже. культура: Гоголь получил при жизни много тумаков за то, что создавал идеальных героев, сочинял некие утопии. Ему пеняли за «Выбранные места из переписки с друзьями», за «Развязку «Ревизора», за второй том «Мертвых душ». Воропаев: На мой взгляд, никаких утопий Гоголь не создавал. Что касается дошедших до нас глав второго тома «Мертвых душ», то в них нет «идеальных» героев. Да и Чичикова Гоголь вовсе не намеревался сделать «добродетельным человеком». По всей вероятности, автор хотел провести своего героя через горнило испытаний и страданий, в результате которых он должен был осознать неправедность своего пути. Этим внутренним переворотом, из которого Чичиков вышел бы другим человеком, и должны были, по-видимому, завершиться «Мертвые души». Кстати, даже Набоков, будучи противником гоголевских христианских идей, считал, что герои второго тома в художественном отношении ничем не уступают героям первого. Вот и Чернышевский, который также никогда не разделял убеждений Гоголя, говорил, к примеру, что речь генерал-губернатора из второго тома - это лучшее из всего, что написал Гоголь. «Выбранные места из переписки с друзьями» - отдельная тема. В чем причина неприятия их публикой? О духовных вопросах заговорил человек во фраке, а не в рясе! Гоголь как бы обманул ожидания своих прежних читателей. Он высказал свои взгляды на веру, Церковь, царскую власть, Россию, слово писателя. Гоголь указал на два условия, без которых никакие благие преобразования в России невозможны. Прежде всего, нужно любить Россию. Но что значит - любить Россию? Писатель поясняет: тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, - нужно иметь много любви к человеку вообще и сделаться истинным христианином во всем смысле этого слова. Второе - никакие преобразования нельзя делать без благословения Церкви. Заметьте, это говорил светский писатель. Все вопросы жизни - бытовые, общественные, государственные, литературные - имеют для Гоголя религиозно-нравственный смысл. культура: А между тем в «Ревизоре» или в «Мертвых душах» дана такая беспощадно критическая, убийственно негативная картина российской жизни, что, будь Гоголь нашим современником, его бы обвинили в «чернухе». Воропаев: Это только верхний пласт. Гоголь, например, был очень недоволен постановкой «Ревизора» на сцене. Ему не нравились карикатурно исполненные роли, стремление актеров во что бы то ни стало рассмешить зрителей. Он хотел, чтобы люди смотрели не на монстров, а видели, как в зеркале, самих себя. Глубокий морально-дидактический смысл комедии Гоголь разъяснил в «Развязке «Ревизора»: «…страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба». Главная идея «Ревизора» - мысль о неизбежном духовном возмездии, которое ждет каждого человека. Эта идея выражена и в заключительной «немой сцене», которая представляет собой аллегорическую картину Страшного суда. Каждый из персонажей всей фигурой как бы показывает, что он уже ничего не может изменить в своей судьбе, шевельнуть хотя бы пальцем, - он перед Судией. По замыслу Гоголя в этот момент в зале должна наступить тишина всеобщего размышления. Такой же глубокий подтекст имеет и главное творение Гоголя - поэма «Мертвые души». На внешнем уровне она представляет собой череду сатирических и бытовых характеров и ситуаций, тогда как в окончательном виде книга должна была показать путь к возрождению души падшего человека. Духовный смысл замысла раскрыт Гоголем в предсмертной записи: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…» культура: В литературоведении много раз обсуждались так называемые депрессии Гоголя. Одни подозревали, что писатель был болен шизофренией, другие склонялись к мысли, что у него была слишком тонкая и ранимая душевная организация. Воропаев: Есть много бесспорных свидетельств тому, что писатель считал свои телесные и душевные недуги ниспосланными свыше и принимал их со смирением. Известно, что умер Гоголь в состоянии духовного просветления и последними его словами, сказанными в полном сознании, были: «Как сладко умирать!» культура: Но как же то обстоятельство, что он в последние дни не ложился спать? Говорили, что он с детства боялся Страшного суда и в период предсмертного недуга этот страх обострился. Воропаев: Вы имеете в виду, что он спал, сидя в кресле? Тут, полагаю, другая причина. Не та, что Гоголь сидел в креслах из страха умереть в постели. Скорее, это было в некотором роде подражанием монашескому обычаю проводить ночной отдых не на ложе, а на стуле, то есть вообще сидя. Так Гоголь поступал и прежде, например, в бытность свою в Риме. Об этом сохранились свидетельства современников. культура: И все же есть нечто мистическое даже в гоголевской «жизни после смерти». Все эти истории с погребением заживо, с исчезнувшим из гроба черепом… Что Вы об этом думаете? Воропаев: С 1931 года, когда останки писателя перенесли на Новодевичье кладбище, поползли самые невероятные слухи. Например, что Гоголя похоронили живым. Этот слух отчасти основан на словах из завещания Гоголя, опубликованного в книге «Выбранные места из переписки с друзьями»: «Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться…» Опасения не оправдались. После смерти тело писателя осматривали опытные врачи, которые не могли допустить такой грубой ошибки. Кроме того, Гоголя отпевали. Между тем не известно ни одного случая, чтобы после церковного отпевания человек возвращался к жизни. Это невозможно в силу духовных причин. Для тех же, кому этот довод кажется неубедительным, можно привести свидетельство скульптора Николая Рамазанова, снимавшего посмертную маску с Гоголя. Вообще в этой истории с перезахоронением останков писателя много странного, неясного. Нет даже полной уверенности, что могилу нашли и прах Гоголя действительно перенесли на кладбище Новодевичьего монастыря. Так ли это, мы не знаем. Но зачем заниматься гробокопательством?

«Гоголю можно все, и проповедовать тоже».

Часть 1

Интервью с председателем Гоголевской комиссии РАН, профессором МГУ Владимиром Алексеевичем Воропаевым.

Рыцарский роман о религиозной войне

— Владимир Алексеевич, какое произведение Гоголя Вы читаете, когда Вам хочется отдохнуть, для души? — Никакого. — А в данный момент? — Сейчас столько забот… — А какое произведение Гоголя у Вас любимое? — У Гоголя всё отличное, всё классическое, нет чего-то одного любимого. — А какое произведение Гоголя было первым? — По-моему, повесть «Шинель». Был такой фильм советский, я его несколько раз смотрел. И когда произносились слова: «А шинелька-то моя!», я забирался под одеяло и очень тяжело переживал. Мне всегда было очень жалко Акакия Акакиевича. — Недавно на экраны вышел фильм «Тарас Бульба». Как Вы его оцениваете? — Скорее положительно, чем даже нейтрально. Фильм полезный. Он, правда, в голливудской манере сделан, красочный такой, и мне кажется, интерес к Гоголю он возбуждает, хотя там и есть такие сюжетные моменты, которых у Гоголя нет. И понятно, для чего они сделаны режиссёром: чтобы объяснить мотивы поступков Тараса Бульбы и войны вообще. У Гоголя описана война религиозная. А здесь режиссёр пытается придать некий личный характер поступкам и действиям многих запорожцев, в частности Тараса Бульбы. Если помните, у Гоголя нет никакого момента, связанного со смертью его жены. А здесь показывается смерть жены, убитой поляками, и у Тараса Бульбы как бы появляется еще один мотив мести. — Да, вряд ли можно поверить в то, что казаки, люди, для которых воевать было профессией, убегая от поляков, везли с собой десятки километров труп женщины… — Да, это момент неправдоподобный и для понимания ничего не даёт. Или, например, сюжетная линия любви Андрия, сына Тараса Бульбы, к красавице-полячке. У Гоголя эта любовь описана совсем иначе: один из источников этого эпизода — книга Есфирь (Гоголь хорошо знал Библию), и именно как соблазн трактуются отношения героев. А в фильме у них рождается ребёнок, получается, что это уже любовь, благословение от Бога. Но у Гоголя это всё-таки соблазн, соблазн и измена, предательство. — В Вашем юбилейном докладе говорится о том, что «Тарас Бульба» в некотором роде рыцарский роман. А где же в нем идеал, ради которого, по-видимому, режиссёр снимал фильм, ради которого Гоголь писал это произведение? — Многих смущают запорожцы. Их трактуют как бражников, пьяниц, убийц. У Гоголя, конечно, всё не так. Подвиг запорожцев заключается в том, что они душу свою за други своя отдают, они сражаются за веру и за Родину, за Отечество. И в этом святость их подвига, хотя они совершенно не идеальные герои. И Тарас Бульба — это не лучший представитель казачества, а его самый характерный, типичный представитель. Он такой же грешник, как и все остальные, но жизнь свою и душу за други своя отдаёт. В этом и его подвиг, и подвиг других запорожцев. Вообще, центральный вопрос, который поднимал Гоголь в «Тарасе Бульбе», — это видно из его черновых записей и выписок из святых Отцов Церкви — можно ли защищать силой оружия святыни веры? Помните Ивана Ильина, его известную книгу «О сопротивлении злу силою»? Это вопрос очень важный, вопрос исторический, философский, богословский. Именно его Гоголь и поднимает, о нём размышляет. Об этом говорят и выписки из творений святых Отцов. Одни говорят, что непозволительно убивать христианину, что меч — это прежде всего духовный меч, это бдение, пост. Другие же выписки говорят, что хотя непозволительно убивать христианину, но убивать на поле брани позволительно и похвалы достойно. Гоголь идёт этим путём. В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» он приводит в пример прп. Сергия Радонежского, который благословлял иноков на битву с татарами. Они взяли в руки мечи, как пишет Гоголь, противные христианину. Для Бульбы этот вопрос был решён. Долг христианина — защищать свою Родину, семью, веру. Ничего общего с непротивлением злу насилием в христианстве нет, это толстовство. А Гоголь был человеком глубокой веры. Не будучи духовным лицом, он вступил на путь проповеди, духовных размышлений, правильно давал ответы на все эти упрёки. Гоголь писал от глубины верующего сердца. Такому художнику, как Гоголь, можно всё, я считаю. И проповедовать тоже.

Учитель и проповедник или сумасшедший?..

— Вот Вы сказали о проповедничестве Гоголя. Ведь многие духовные лица его времени, например, святитель Игнатий Брянчанинов, отец Матфей, с которым Гоголь много общался, отрицательно относились к его роли учителя и проповедника. — Знаете, это вопрос довольно сложный. Дело в том, что принципиальных расхождений у Гоголя со святителем Игнатием не было. И тот, и другой несли в мир свет Христов. У святителя Игнатия есть довольно критический отзыв: он утверждает, что книга Гоголя «Выбранные места…» издает и свет, и тьму, советует своим чадам читать прежде всего святых Отцов, а не Гоголя. Но Гоголь так и говорил, что писал свою книгу для тех, кто не ходит в Церковь, для тех людей, которые ещё только стоят на этом пути. И для него искусство — это незримые ступени к христианству. Он говорил, что если после прочтения книги человек возьмёт в руки Евангелие — это и есть высший смысл его творчества. Вот его цель как писателя. И в этом смысле он очень многого достиг. Многие нецерковные люди через книгу Гоголя пришли к Православию. — Есть такие свидетельства? — Конечно, и это бесспорно. Например, Климент Зедергольм, друг Константина Леонтьева. Он был сыном немецкого пастора и сам говорил послушнику Оптиной Пустыни Леониду Каверину, который впоследствии стал архимандритом, настоятелем Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, что именно книга Гоголя привела его к Православию, после того как он прочитал её впервые. Я, кстати, в своей последней книжке «Николай Гоголь: Опыт духовной биографии» привожу примеры такого благотворного влияния книги Гоголя. Она подействовала, но на немногих, конечно. — Известно, что современники, читавшие «Выбранные места из переписки с друзьями», не поняли эту книгу и не приняли ее; советы Гоголя, как надо управлять Россией, как нужно ее любить, что нужно делать мужчинам, женщинам, священникам и прочее, вызвали у них резкое неприятие… В чём, на Ваш взгляд, была основная причина? — Не приняли, во-первых, потому, что не ожидали этого от Гоголя. От него ожидали художественных произведений, а он ступил на путь духовной проповеди. Человек не в рясе вдруг стал проповедовать — это многим казалось странным. Вы, наверное, знаете, что Гоголя после его книги многие называли сумасшедшим, а Белинский прямо утверждал, что ему нужно спешить лечиться. И многие другие считали, что он просто сошёл с ума. Почитайте, например, воспоминания Ивана Сергеевича Тургенева. Он пишет, что когда ехал к Гоголю с актёром Щепкиным, другом Гоголя (это было осенью 1851-го года, всего за несколько месяцев до смерти Гоголя), то они ехали к нему как к человеку, у которого что-то помешалось в голове. Вся Москва была о нём такого мнения. — Получается, что даже друзья его не поняли… Это следствие того, что Гоголь написал не то, что от него ожидали, или неприятие его религиозной точки зрения? — Я думаю, что Гоголь немножко опередил своё время, как и положено гениальному писателю. Когда Лев Толстой в 1847-м году прочитал «Выбранные места…», то был страшно раздражён. Через 40 лет, в 1887-м году, он перечитал эту книгу, включил отдельные главы в свой сборник избранных мыслей великих людей и написал одному своему корреспонденту о Гоголе, что сорок лет лежал под спудом наш Паскаль и пошлые люди ничего не поняли. И что он всеми силами пытается говорить то, что сказал до него Гоголь. Толстой называл её великой оклеветанной книгой. Вот такой полный разворот. Блок писал в одной из своих статей, что мы опять стоим перед этой книгой, и она скоро пойдёт в жизнь и в дело.

Что значит «любить Россию»?

Эта книга сейчас, может быть, более современна и актуальна для нас, чем для современников Гоголя. Есть у нас такой философ — Виктор Николаевич Тростников, известный церковный публицист. Вот он однажды написал, что современники считали Гоголя сумасшедшим, а сейчас мы начинаем понимать, что Гоголь был одним из немногих здравых людей своего времени. И его книга сейчас гораздо более актуальна, чем то, что писал, например, Александр Солженицын. Тоже очень талантливый писатель, классик, можно сказать, и болел за Россию. Помните его брошюру «Как нам обустроить Россию»? Она же миллионными тиражами была издана. И что? Где эти идеи? Сбылось хоть что-нибудь из того, что предлагал Солженицын? А Гоголь современен и актуален. В своей последней книге он указал на два условия, без которых никакие благие преобразования в России невозможны. Прежде всего, нужно любить Россию. А во-вторых, не должно также ничего делать без благословения Церкви. — Но и Белинский любил Россию. — Наверное, по-своему. Но что значит «любить Россию»? У Гоголя есть ответ и на этот вопрос. Он говорил: «Тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, — нужно иметь много любви к человеку вообще и сделаться истинным христианином во всем смысле этого слова». Все революционеры историческую Россию, Святую Русь, ненавидели. Для Гоголя патриотизм имеет духовный смысл. Он даже писал одному из своих друзей, графу Александру Петровичу Толстому, что жить нужно не в России, а в Боге. Если мы будем жить по Божьим заповедям, то Господь и о России позаботится, и всё будет в порядке. Очень правильные слова, точные. Многие наши патриоты этого не понимают. И в книге «Выбранные места из переписки с друзьями» об этом откровенно сказано. Вот что прежде всего вызвало раздражение Белинского и других. Для Гоголя христианство выше цивилизации. Об отходе образованного общества от Церкви, о падении религиозного духа в народе писали многие наши святители: и Феофан Затворник, и Игнатий Брянчанинов. Это важнейшая тема. А из светских писателей говорил об этом со всей силой своего слова Гоголь. Он видел, что ждёт Россию, предчувствовал страшную катастрофу. — Гоголь, наверное, был первым учителем в русской литературе. После него были и Толстой, и Достоевский. Потом возникла известная формула, что поэт в России — больше, чем поэт… Эта учительская функция, которую взяла на себя русская литература, свойственна литературе, как Вы считаете? Не привела ли она в конце концов к духовному краху, к революции? — Литература здесь ни при чём. Хотя Константин Леонтьев и писал, что Гоголь был вреден, пусть и несознательно. Помните, как у Ленина: декабристы разбудили Герцена. А кто разбудил Белинского? Гоголь, наверное.

Часть 2

Кто, как не председатель Гоголевской комиссии РАН, профессор МГУ Владимир Алексеевич Воропаев, может рассказать, действительно ли «все мы вышли из «Шинели» Гоголя», куда пропала голова Гоголя в 1931 году, и почему подросткам полезно читать гоголевские размышления о Литургии.

Писатель должен учить, если он писатель

— Писатель должен учить, если он писатель — Получается, что наши писатели взяли на себя это бремя — всех учить — вот и научили… — Вы знаете, в общем, смотря кто будет учить. Когда Гоголя упрекали в учительстве, он отвечал, что пока не монах, а писатель. А писатель должен учить — учить понимать жизнь. Назначение искусства — служить незримой ступенью к христианству. По Гоголю, литература должна выполнять ту же задачу, что и сочинения духовных писателей, — просвещать душу, вести ее к совершенству. И в этом для него — единственное оправдание искусства. — Но здесь может возникнуть проблема: наши представления о пути к совершенству несколько разнятся… — У Гоголя правильные критерии совершенства, духовные. Он говорил, что если кто-нибудь только помыслит о том, чтобы сделаться лучшим, то он уже непременно потом встретится со Христом, увидевши ясно как день, что без Христа нельзя сделаться лучшим. В издательстве Сретенского монастыря, в серии «Письма о духовной жизни» вышел сборник писем Гоголя, в которых заключен богатейший церковно-аскетический опыт писателя. По словам С.Т. Аксакова, Гоголь выражается совершенно в своих письмах, в этом отношении они гораздо важнее его печатных сочинений. Это первый светский автор, удостоившийся чести напечататься в этой серии, кстати, очень популярной среди читателей. Такие творцы, как Гоголь, по своему значению в истории слова подобны Святым Отцам в Православии. Так что в учительстве Гоголя, мне кажется, нет ничего душевредного, соблазнительного. Писатель должен учить, если он писатель. Зачем еще нужна литература, если она не научает, не развивает человека… — Ну, одно дело развивать, а другое — быть учителем жизни. Даже будучи христианами, все мы имеем чем-то различающиеся точки зрения на какие-то предметы. — На самые главные предметы мы имеем общую точку зрения, да единомыслием исповемы. — Но если мы все имеем одинаковые представления, тогда зачем нужен писатель как учитель? «А «Мёртвые души»? Разве это не учительная литература?». — Не одинаковые представления — у нас есть критерии добра и зла, правды и лжи. И Гоголь, и Достоевский, и все русские писатели понимали это прекрасно. «Если Бога нет, то всё позволено» — очень точная и справедливая формула Достоевского. Всё позволено — кредо многих современных писателей. Иногда думают, что Гоголь учительствовал только в своей публицистике, в духовной прозе. Это не так. А «Мёртвые души»? Разве это не учительная литература? Многие не понимают, кто такие мёртвые души. Это мы с вами мёртвые души. Гоголь в своей предсмертной записке раскрыл сокровенный смысл названия своей поэмы: «Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…». Герои Гоголя мертвы духовно, потому что живут без Бога. Это про нас всех сказано… А «Ревизор»… «Страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба», — говорил Гоголь. Вот смысл знаменитой комедии.

Мертвые души, женские образы и размышления о Литургии

— Как Вам видится, почему Гоголь не смог написать второй том «Мёртвых душ»? Может быть, потому что ему не удалось создать положительный образ? — Положительный образ — где его взять-то? Нет в природе положительного человека. Человек грешен, он греховное существо. Гоголь обличал не человека, а грех в человеке. Русская пословица назидает: «С грехом борись, а с грешником мирись». Вот Гоголь и боролся с грехом… — Считалось также, что у Гоголя нет положительных женских образов, что он боялся женщин и потому никогда не был женат… — У Гоголя вообще нет положительных образов. Героические есть. Например, Тарас Бульба. Да и может ли писатель создать положительный образ? Очень сомнительно. — Но есть же в литературе после Гоголя положительные образы, скажем, князя Андрея Болконского, Наташи Ростовой… — Условно положительные, конечно. Как говорит один из героев Гоголя: «Все бабы на базаре в Киеве — ведьмы». У Гоголя немножко народное отношение к этому. Он не боялся женщин, как иногда думают. У него были очень интересные и дружеские отношения, и в переписке он состоял со многими замечательными женщинами своего времени, с Александрой Осиповной Смирновой, например. Он себя осознавал в роли ее наставника, многие говорили, что он был влюблён. Но, думаю, это неправда — здесь были другие отношения. И с графиней Анной Михайловной Виельгорской, которую он учил быть русской. Ведь это были люди аристократического круга, в них было мало русского. Гоголь это понимал и по мере своих сил старался воздействовать на них. Так что Гоголь не боялся женщин. Он очень заботился о матери и сёстрах. — Таким образом, можно сказать, что нет какой-то отдельной проблемы положительных женских образов? — Да. Хотя Гоголь пытался создать во втором томе «Мёртвых душ» положительный образ Улиньки (Ульяны), невесты одного из героев, Тентетникова. Многие считают, что это искусственный образ, хотя из того, что дошло до нас, на мой взгляд, образ получился удачным. Положительный образ вообще трудно создать, тем более женский. — А о чем же он намеревался написать второй том?.. — Герои второго тома — это не добродетельные герои. Как говорил Гоголь, они должны были быть значительнее героев первого тома. Чичиков должен был в конце концов осознать ложность своего пути. Прийти к пониманию евангельской истины, что нет пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит. — Почему же тогда второй том не получился? — Потому что цели, которые Гоголь поставил перед собой как писатель, выходили за рамки художественной литературы. Не случайно одним из последних его произведений стали «Размышления о Божественной Литургии». Гоголь говорил, что в «Мёртвых душах» он хотел показать читателю путь ко Христу, чтобы он был ясен для всех. Этот путь давно всем указан. И Гоголь писал, что для того, кто хочет идти вперёд и становиться лучше, необходимо как можно чаще посещать Божественную Литургию. Она нечувствительно строит и создаёт человека. И это единственный путь. Ничего лучше нельзя сделать писателю, как дать вот такое лирическое толкование, объяснение, подобное гоголевским «Размышлениям…». На мой взгляд, это один из лучших образцов русской духовной прозы, недооценённый до сих пор. Но мысль в этой книге та же самая, что и в «Мёртвых душах». — Но в наше время есть иные толкования Литургии, более профессиональные, что ли… — Толкования есть, конечно, и другие, и профессиональнее, как Вы говорите. Но нет такого, как у Гоголя, художественного, проникнутого «лирическим взглядом на предмет» (как говорили оптинские иноки, первые слушатели этого сочинения). Не случайно книга Гоголя была любимой у наших царственных страстотерпцев. Уже в заточении, в Тобольске, императрица Александра Феодоровна вместе с царевичем Алексием читали именно ее. Для детского и юношеского возраста это лучшая книга.

Голова Гоголя

— Большой вопрос — загадка смерти Гоголя, а также перезахоронения его останков в 1931 году. История прямо-таки мистическая… — В этой истории очень много путаного, неясного. Как известно, очевидцы, участники перезахоронения, дают совершенно разные свидетельства. Говорят, что до позднего вечера не могли принять никакого решения, и только когда совсем стемнело, получили разрешение вышестоящих органов перевезти то, что нашли после вскрытия могилы, на Новодевичье кладбище. Но что они перевозили, неизвестно до сих пор. Есть версия, что могилу вообще не нашли, и до сих пор неясно, что же захоронено на Новодевичьем кладбище. Да не стоит в этом и разбираться, лучше поставить крест на могиле Гоголя. Это надо сделать бесспорно. На месте прежнего захоронения в Свято-Даниловом монастыре тоже стоит поставить какой-либо памятный знак или крест. Я думаю, проблемы-то здесь особенно нет. А выяснить сейчас всё с достоверностью вряд ли возможно. Существуют разные, исключающие друг друга, версии этой истории. — Вы считаете, весь этот интерес к смерти Гоголя стал несколько нездоровым? — Конечно. Но сам Гоголь дал повод для этого, когда в своём завещании, опубликованном в книге «Выбранные места из переписки с друзьями», просил тела его не погребать до тех пор, пока не появятся явные признаки разложения». Он писал это во время болезни, как бы предчувствуя смерть. И всё же Гоголь действительно умер. Его осматривали лучшие врачи, они не могли сделать такой грубой ошибки. Есть и духовное объяснение: после церковного отпевания душа уже не может вернуться в тело, это невозможно по духовным причинам. Для некоторых людей это не является аргументом, им можно привести материалистические доказательства. Скульптор Рамазанов, который снимал посмертную маску, вынужден был проделать эту процедуру дважды, при этом была даже повреждена кожа носа, видны были признаки разложения. Ещё, если помните, в 70-х годах была поэма Андрея Вознесенского «Похороны Гоголя Николая Васильевича», где автор в поэтических красках описал это событие, что тоже придало некий стимул и импульс разного рода слухам и разговорам. — Была ещё легенда, что голова Гоголя при вскрытии могилы отсутствовала. Вспоминается знаменитый булгаковский сюжет с головой Берлиоза… — Да, он безусловно связан. Слухи в Москве ходили очень упорные, и Булгаков, конечно, о них знал. У меня нет сомнения, что этот эпизод имеет прямую связь с разговорами о голове Гоголя, но как было на самом деле, повторяю, установить сейчас практически невозможно. Самое полное исследование, где эти события освещены, — книга Петра Паламарчука «Ключ к Гоголю», переизданная, кстати, в нынешнем году. — Есть такое выражение «все мы вышли из «Шинели» Гоголя». А почему именно из «Шинели» Гоголя, а не из «Онегина» Пушкина, или из чего-то ещё? — Это гуманистический пафос, внимание к обыкновенному человеку, которое столь явно проявилось в повести Гоголя. Конечно, гуманистический пафос не исчерпывает гоголевской повести, в ней заложена и очень глубокая христианская мысль. Но главное, после Гоголя нельзя было писать так, как будто Гоголя не было. — Но ведь гуманистический пафос был и до того. Почему именно из «Шинели» и именно из Гоголя? — У Гоголя действительно есть такие произведения, которые имеют особое значение для истории литературы. Вы помните андреевский памятник, который сейчас стоит во дворе дома, где умер Гоголь и где сейчас создан музей? Когда в 1909-м году этот памятник открывали, то говорили, что скульптор отразил в нём два произведения Гоголя — «Нос» и «Шинель». Само название — «Шинель» — звучит как выстрел, без него невозможно представить нашу литературу. Едва ли не впервые в качестве названия использована вещь. Мне кажется, что это правильная мысль — о том, что русская литература, пусть не вся, вышла из «Шинели». Из «Мёртвых душ» мало кто вышел, да и произведение незавершённое… — То есть главное — внимание Гоголя к «маленькому» человеку? — Он раскрывал проблемы этих людей. Ведь в «Шинели» ощутимы традиции святоотеческой литературы. Гоголь очень хорошо знал агиографическую, житийную литературу, этот пласт очень заметен в его творчестве. Существует целая литература по агиографической традиции в «Шинели». Никакое произведение Гоголя не сводимо к однозначному смыслу. — А что Вы подразумеваете под гуманистическим пафосом? — Внимание к человеку. Ведь любой гоголевский герой написан про нас. Для многих из нас вещь становится самым главным в жизни. Как писал один из критиков, современник Гоголя: «В образе Акакия Акакиевича поэт начертал последнюю грань обмеленья Божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, со­здан­ного по образу и подобию Вечного…». — В школе нас учили, что Гоголь — зачинатель натуральной школы. А как сейчас считают литературоведы? — При жизни Гоголя ценили прежде всего как юмориста и сатирика. Многое в его творчестве стало понятно позднее. И сейчас любое литературное направление или течение может по праву видеть в нём своего предтечу. И конечно, Гоголь стал отцом так называемой натуральной школы. Появился целый ряд писателей, которые стали подражателями Гоголя. Они описывали действительность с натуры, как она есть, хотя и без гениальности Гоголя, у которого в такого рода описании была бездна духовного смысла. Гоголь действительно породил эту школу, и целый период в литературе справедливо называют гоголевским. Повторяю, после Гоголя нельзя было писать так, как будто Гоголя не было. — Сейчас у нас идет год Гоголя. Какие-то из мероприятий кажутся Вам удавшимися? — Конечно. Прежде всего, впервые в России появился музей Гоголя. Как ни странно, до сих пор у нас не было ни одного музея Гоголя. Это полноценный музей, в котором сейчас образован культурно-просветительский центр, в доме, где жил и умер Гоголь, на Никитском бульваре. — Он уже работает? — Да. Сейчас он уже открыт, можно прийти, посмотреть. Музей пока находится в стадии становления, меняются экспозиции, что-то дорабатывается, но с конца апреля он открыт для посетителей. Кроме того, прошла юбилейная конференция, посвящённая 200-летию со дня рождения Гоголя, которую проводил Московский университет, наш филологический факультет, совместно с открывшимся музеем и с Гоголевской комиссией при Научном совете «История мировой культуры» РАН. На форум съехались ученые со всего мира, около 70-ти участников из 30-ти стран. Это было центральное событие празднования юбилейных торжеств. На конференции была презентация целого ряда гоголевских изданий. Так что гоголеведение развивается.

Будьте же исполнители слова, а не слышатели только, обманывающие самих себя. Ибо, кто слушает слово и не исполняет, тот подобен человеку, рассматривающему природные черты лица своего в зеркале: он посмотрел на себя, отошел и тотчас забыл, каков он.

Иак. 1,22-24

У меня болит сердце, когда я вижу, как заблуждаются люди. Толкуют о добродетели, о Боге, а между тем не делают ничего.

Из письма Н. В. Гоголя к матери. 1833

"Ревизор" - лучшая русская комедия. И в чтении, и в постановке на сцене она всегда интересна. Поэтому вообще трудно говорить о каком бы то ни было провале "Ревизора". Но, с другой стороны, трудно и создать настоящий гоголевский спектакль, заставить сидящих в зале смеяться горьким гоголевским смехом. Как правило, от актера или зрителя ускользает что-то фундаментальное, глубинное, на чем зиждется весь смысл пьесы.

Премьера комедии, состоявшаяся 19 апреля 1836 года на сцене Александрийского театра в Петербурге, по свидетельству современников, имела колоссальный успех. Городничего играл Иван Сосницкий, Хлестакова - Николай Дюр, лучшие актеры того времени. "...Общее внимание зрителей, рукоплескания, задушевный и единогласный хохот, вызов автора... - вспоминал князь Петр Андреевич Вяземский, - ни в чем не было недостатка".

В то же время даже самые горячие поклонники Гоголя не вполне поняли смысл и значение комедии; большинство публики восприняло ее как фарс. Многие видели в пьесе карикатуру на российское чиновничество, а в ее авторе - бунтовщика. По словам Сергея Тимофеевича Аксакова, были люди, которые возненавидели Гоголя с самого появления "Ревизора". Так, граф Федор Иванович Толстой (по прозванию Американец) говорил при многолюдном собрании, что Гоголь - "враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь". Цензор Александр Васильевич Никитенко записал в своем дневнике 28 апреля 1836 года: "Комедия Гоголя "Ревизор" наделала много шуму. <...> Многие полагают, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается".

Между тем достоверно известно, что комедия была дозволена к постановке на сцене (а, следовательно, и к печати) вследствие высочайшего разрешения. Император Николай Павлович прочел комедию в рукописи и одобрил; по другой версии, "Ревизор" был прочитан царю во дворце. 29 апреля 1836 года Гоголь писал известному актеру Михаилу Семеновичу Щепкину: "Если бы не высокое заступничество Государя, пьеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее". Государь император не только сам был на премьере, но велел и министрам смотреть "Ревизора". Во время представления он хлопал и много смеялся, а, выходя из ложи, сказал: "Ну, пьеска! Всем досталось, а мне - более всех!"

Гоголь надеялся встретить поддержку царя и не ошибся. Вскоре после постановки комедии он отвечал в "Театральном разъезде" своим недоброжелателям: "Великодушное правительство глубже вас прозрело высоким разумом цель писавшего".

Разительным контрастом, казалось бы, несомненному успеху пьесы звучит горькое признание Гоголя: "...Ревизор" сыгран - и у меня на душе так смутно, так странно... Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при всем том чувство грустное и досадно-тягостное облекло меня. Мое же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое" ("Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления "Ревизора" к одному литератору").

Гоголь был, кажется, единственным, кто воспринял первую постановку "Ревизора" как провал. В чем здесь дело, что не удовлетворило его? Отчасти несоответствие старых водевильных приемов в оформлении спектакля совершенно новому духу пьесы, не укладывавшейся в рамки обычной комедии. Гоголь настойчиво предупреждает: "Больше всего надобно опасаться, чтобы не впасть в карикатуру. Ничего не должно быть преувеличенного или тривиального даже в последних ролях" ("Предуведомление для тех, которые пожелали бы сыграть как следует "Ревизора").

Почему же, спросим еще раз, Гоголь остался недоволен премьерой? Главная причина заключалась даже не в фарсовом характере спектакля - стремлении рассмешить публику, - а в том, что при карикатурной манере игры сидящие в зале воспринимали происходящее на сцене без применения к себе, так как персонажи были утрированно смешны. Между тем замысел Гоголя был рассчитан как раз на противоположное восприятие: вовлечь зрителя в спектакль, дать почувствовать, что город, обозначенный в комедии, существует не где-то, но в той или иной мере в любом месте России, а страсти и пороки чиновников есть в душе каждого из нас. Гоголь обращается ко всем и каждому. В этом и заключено громадное общественное значение "Ревизора". В этом и смысл знаменитой реплики Городничего: "Чему смеетесь? Над собой смеетесь!" - обращенной к залу (именно к залу, так как на сцене в это время никто не смеется). На это указывает и эпиграф: "На зеркало неча пенять, коли рожа крива". В своеобразных театрализованных комментариях к пьесе - "Театральный разъезд" и "Развязка «Ревизора»", - где зрители и актеры обсуждают комедию, Гоголь как бы стремится разрушить стену, разделяющую сцену и зрительный зал.

Относительно эпиграфа, появившегося позднее, в издании 1842 года, скажем, что эта народная пословица разумеет под зеркалом Евангелие, о чем современники Гоголя, духовно принадлежавшие к Православной Церкви, прекрасно знали и даже могли бы подкрепить понимание этой пословицы, например, знаменитой басней Крылова "Зеркало и Обезьяна".

Епископ Варнава (Беляев) в своем капитальном труде "Основы искусства святости" (1920-е годы) связывает смысл этой басни с нападками на Евангелие, и именно такой (помимо других) был у Крылова смысл. Духовное представление о Евангелии как о зеркале давно и прочно существует в православном сознании. Так, например, святитель Тихон Задонский - один из любимых писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно, - говорит: "Христианине! Что сынам века сего зеркало, тое да будет нам Евангелие и непорочное житие Христово. Они посматривают в зеркала, и исправляют тело свое и пороки на лице очищают. <...> Предложим убо и мы пред душевными нашими очами чистое сие зеркало и посмотрим в тое: сообразно ли наше житие житию Христову?"

Святой праведный Иоанн Кронштадтский в дневниках, изданных под названием "Моя жизнь во Христе", замечает "нечитающим Евангелия": "Чисты ли вы, святы ли и совершенны, не читая Евангелия, и вам не надо смотреть в это зерцало? Или вы очень безобразны душевно и боитесь вашего безобразия?.."

В выписках Гоголя из святых отцов и учителей Церкви находим запись: "Те, которые хотят очистить и убелить лице свое, обыкновенно смотрятся в зеркало. Христианин! Твое зеркало суть Господни заповеди; если положишь их пред собою и будешь смотреться в них пристально, то оно откроют тебе все пятна, всю черноту, все безобразие души твоей". Примечательно, что и в своих письмах Гоголь обращался к этому образу. Так, 20 декабря (н.ст.) 1844 года он писал Михаилу Петровичу Погодину из Франкфурта: "...держи всегда у себя на столе книгу, которая бы тебе служила духовным зеркалом"; а спустя неделю - Александре Осиповне Смирновой: "Взгляните также на самих себя. Имейте для этого на столе духовное зеркало, то есть какую-нибудь книгу, в которую может смотреть ваша душа..."

Как известно, христианин будет судим по Евангельскому закону. В "Развязке «Ревизора»" Гоголь вкладывает в уста Первому комическому актеру мысль, что в день Страшного Суда все мы окажемся с "кривыми рожами": "...взглянем хоть сколько-нибудь на себя глазами Того, Кто позовет на очную ставку всех людей, перед Которым и наилучшие из нас, не позабудьте этого, потупят от стыда в землю глаза свои, да и посмотрим, достанет ли у кого-нибудь из нас тогда духу спросить: «Да разве у меня рожа крива?»".

Известно, что Гоголь никогда не расставался с Евангелием. "Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии, - говорил он. - Сколько раз уже отшатывалось от него человечество и сколько раз обращалось".

Невозможно, конечно, создать какое-то иное "зеркало", подобное Евангелию. Но как всякий христианин обязан жить по Евангельским заповедям, подражая Христу (по мере своих человеческих сил), так и Гоголь-драматург по мере своего таланта устраивает на сцене свое зеркало. Крыловской Обезьяной мог бы оказаться любой из зрителей. Однако получилось так, что этот зритель увидел "кумушек... пять-шесть", но никак не себя. О том же позднее говорил Гоголь в обращении к читателям в "Мертвых душах": "Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора. <...> И вы прибавите: "А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!" А кто из вас, полный христианского смирения, <...> углубит вовнутрь собственной души сей тяжкий запрос: "А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?" Да, как бы не так!"

Реплика Городничего, появившаяся, как и эпиграф, в 1842 году, также имеет свою параллель в "Мертвых душах". В десятой главе, размышляя об ошибках и заблуждениях всего человечества, автор замечает: "Видит теперь все ясно текущее поколение, дивится заблужденьям, смеется над неразумием своих предков, не зря, что <...> отовсюду устремлен пронзительный перст на него же, на текущее поколение; но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также потом посмеются потомки".

В "Ревизоре" Гоголь заставил современников смеяться над тем, к чему они привыкли, и что перестали замечать. Но самое главное, они привыкли к беспечности в духовной жизни. Зрители смеются над героями, которые погибают именно духовно. Обратимся к примерам из пьесы, которые показывают такую гибель.

Городничий искренне считает, что "нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так Самим Богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят". На что Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин возражает: "Что же вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам - рознь. Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело".

Судья уверен, что взятки борзыми щенками и за взятки считать нельзя, "а вот, например, если у кого-нибудь шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль..." Тут Городничий, поняв намек, парирует: "Зато вы в Бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы... О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются". На что Аммос Федорович отвечает: "Да ведь сам собою дошел, собственным умом".

Гоголь - лучший комментатор своих произведений. В "Предуведомлении..." он замечает о Судье: "Он даже не охотник творить неправду, но велика страсть ко псовой охоте. <...> Он занят собой и умом своим, и безбожник только потому, что на этом поприще есть простор ему выказать себя".

Городничий полагает, что он в вере тверд; чем искреннее он высказывает это, тем смешнее. Отправляясь к Хлестакову, он отдает распоряжение подчиненным: "Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась".

Поясняя образ Городничего, Гоголь говорит: "Он чувствует, что грешен; он ходит в церковь, думает даже, что в вере тверд, даже помышляет когда-нибудь потом покаяться. Но велик соблазн всего того, что плывет в руки, и заманчивы блага жизни, и хватать все, не пропуская ничего, сделалось у него уже как бы просто привычкой".

И вот, идя к мнимому ревизору, Городничий сокрушается: "Грешен, во многом грешен... Дай только, Боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску". Мы видим, что Городничий попал как бы в замкнутый круг своей греховности: в его покаянных размышлениях незаметно для него возникают ростки новых грехов (купцы заплатят за свечу, а не он).

Как и Городничий не чувствует греховности своих действий, потому что все делает по застарелой привычке, так и другие герои "Ревизора". Например, почтмейстер Иван Кузьмич Шпекин вскрывает чужие письма исключительно из любопытства: "Смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтереснейшее чтение. Иное письмо с наслаждением прочтешь - так описываются разные пассажи... а назидательность какая... лучше, чем в "Московских Ведомостях"!"

Простодушие, любопытство, привычное делание всякой неправды, вольнодумство чиновников при появлении Хлестакова, то есть, по их понятиям, ревизора, вдруг сменяются на мгновение приступом страха, присущего преступникам, ожидающим сурового возмездия. Тот же закоренелый вольнодумец Аммос Федорович, находясь пред Хлестаковым, говорит про себя: "Господи Боже! не знаю, где сижу. Точно горячие угли под тобою". А Городничий в том же положении просит о помиловании: "Не погубите! Жена, дети маленькие... не сделайте несчастным человека". И далее: "По неопытности, ей-Богу по неопытности. Недостаточность состояния... Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар".

Гоголь особенно остался недоволен тем, как играли Хлестакова. "Главная роль пропала, - пишет он, - так я и думал. Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков". Хлестаков не просто фантазер. Он сам не знает, что говорит и что скажет в следующий миг. Словно за него говорит некто, сидящий в нем, искушающий через него всех героев пьесы. Не есть ли это сам отец лжи, то есть дьявол? Кажется, что Гоголь это именно и имел в виду. Герои пьесы в ответ на эти искушения, сами того не замечая, раскрываются во всей своей греховности.

Искушаемый лукавым Хлестаков сам как бы приобретал черты беса. 16 мая (н.ст.) 1844 года Гоголь писал Аксакову: "Все это ваше волнение и мысленная борьба есть больше ничего, как дело общего нашего приятеля, всем известного, именно - чорта. Но вы не упускайте из виду, что он щелкопер и весь состоит из надуванья. <...> Вы эту скотину бейте по морде и не смущайтесь ничем. Он - точно мелкий чиновник, забравшийся в город будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечет, раскричится. Стоит только немножко струсить и податься назад - тут-то он и пойдет храбриться. А как только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из него великана. <...> Пословица не бывает даром, а пословица говорит: Хвалился чорт всем миром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти". В этом описании так и видится Иван Александрович Хлестаков.

Герои пьесы все больше и больше ощущают чувство страха, о чем говорят реплики и авторские ремарки ("вытянувшись и дрожа всем телом"). Страх этот как бы распространяется и на зал. Ведь в зале сидели те, кто боялся ревизоров, но только настоящих - государевых. Между тем Гоголь, зная это, призывал их, в общем-то христиан, к страху Божьему, к очищению совести, которой не страшен будет никакой ревизор, ни даже Страшный Суд. Чиновники, как бы ослепленные страхом, не могут увидеть настоящего лица Хлестакова. Они смотрят всегда себе под ноги, а не в небо. В "Правиле жития в мире" Гоголь так объяснял причину подобного страха: "Все преувеличивается в глазах наших и пугает нас. Потому что мы глаза держим вниз и не хотим поднять их вверх. Ибо, если бы подняли их на несколько минут вверх, то увидели бы свыше всего только Бога и свет, от Него исходящий, освещающий все в настоящем виде, и посмеялись бы тогда сами слепоте своей".

Главная идея "Ревизора" - идея неизбежного духовного возмездия, которого должен ожидать каждый человек. Гоголь, недовольный тем, как ставится "Ревизор" на сцене и как воспринимают его зрители, попытался эту идею раскрыть в "Развязке Ревизора".

"Всмотритесь-ка пристально в этот город, который выведен в пьесе! - говорит Гоголь устами Первого комического актера. - Все до единого согласны, что этакого города нет во всей России. <...> Ну, а что, если это наш же душевный город, и сидит он у всякого из нас? <...> Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба. Будто не знаете, кто этот ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот - наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повеленью он послан и возвестится о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса подымется волос. Лучше ж сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, в начале жизни, а не в конце ее".

Речь здесь идет о Страшном Суде. И теперь становится понятной заключительная сцена "Ревизора". Она есть символическая картина именно Страшного суда. Появление жандарма, извещающего о прибытии из Петербурга "по именному повелению" ревизора уже настоящего, производит ошеломляющее действие. Ремарка Гоголя: "Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно излетает из дамских уст; вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении".

Гоголь придавал исключительное значение этой "немой сцене". Продолжительность ее он определяет в полторы минуты, а в "Отрывке из письма..." говорит даже о двух-трех минутах "окаменения" героев. Каждый из персонажей всей фигурой как бы показывает, что он уже ничего не может изменить в своей судьбе, шевельнуть хотя бы пальцем, - он перед Судией. По замыслу Гоголя, в этот момент в зале должна наступить тишина всеобщего размышления.

Идея Страшного Суда должна была получить развитие и в "Мертвых душах", так как она действительно вытекает из содержания поэмы. Один из черновых набросков (очевидно, к третьему тому) прямо рисует картину Страшного Суда: "«Зачем же ты не вспомнил обо Мне, что Я на тебя гляжу, что Я твой? Зачем же ты от людей, а не от Меня ожидал награды и вниманья, и поощренья? Какое бы тогда было тебе дело обращать внимание, как издержит твои деньги земной помещик, когда у тебя Небесный Помещик? Кто знает, чем бы кончилось, если бы ты до конца дошел, не устрашившись? Ты бы удивил величием характера, ты бы наконец взял верх и заставил изумиться; ты бы оставил имя, как вечный памятник доблести, и роняли бы ручьи слез, потоки слезные о тебе, и как вихорь ты бы развевал в сердцах пламень добра». Потупил голову, устыдившись, управитель, и не знал, куды ему деться. И много вслед за ним чиновников и благородных, прекрасных людей, начавших служить и потом бросивших поприще, печально понурили головы".

В заключение скажем, что тема Страшного Суда пронизывает все творчество Гоголя, которое соответствовало его духовной жизни, его стремлению к иночеству. А монах и есть человек, покинувший мир, готовящий себя к ответу на Суде Христовом. Гоголь остался писателем и как бы иноком в миру. В своих сочинениях он показывает, что не человек плох, а действующий в нем грех. То же всегда утверждало и православное монашество. Гоголь верил в силу художественного слова, могущего указать путь к нравственному возрождению. С этой верой он и создавал "Ревизора".

ПРИМЕЧАНИЕ

Здесь Гоголь, в частности, отвечает писателю Михаилу Николаевичу Загоскину, который особенно негодовал против эпиграфа, говоря при этом: "Да где же у меня рожа крива?"

Эта пословица имеет в виду евангельский эпизод, когда Господь позволил бесам, покинувшим гадаринского бесноватого, войти в стадо свиней (см.: Мк. 5, 1-13).

В святоотеческой традиции, основанной на Священном Писании, город - образ души.

---