Греческая оперная певица, обладающая трёхоктавным диапазоном голоса. Настоящая фамилия – Калогеропулос. Каллас – псевдоним, избранный для гастролей в США.
Мария начала слушать классическую музыку с детства, в пять начала заниматься фортепиано, а к восьми годам - вокалом. В 14-летнем возрасте Мария Каллас начала учиться в Афинской консерватории.
В 1951 году Мария Каллас вступила в труппу миланского театра «Ла Скала», став его примадонной.
«В 1951 г. Мария заключила контракт со знаменитым театром Ла Скала. Первое время с ней на равных правах выступала и другая примадонна - Рената Тебальди, но Каллас поставила руководство перед выбором: она или соперница. Тебальди была вынуждена уйти. Администрации театра ни на одну минуту не пришлось усомниться в правильности выбора - в жизни Ла Скала началась новая эпоха. Благодаря инициативе и авторитету Марии Каллас стали создаваться новые спектакли, к работе привлекались лучшие режиссёры драматической сцены, прекрасные дирижеры. Афиши театра необычайно обогатилась. На сцену вернулись многие оперы, которые долгое время были забыты: «Альцеста» Глюка , «Орфей и Эвридика Гайдна , «Армнда» Госсини, «Весталка» Сионтини, «Сомнамбула» Беллини. «Медея» Керубини, «Анна Болейн» Доницетти.
Главные роли в них с блеском исполняла Мария. Публика была очарована ею. Несмотря на то, что примадонна была очень полной и не слишком привлекательной, завораживал и покорял её потрясающий голос - сильный и страстный.
Каллас без остатка отдавалась искусству: «Всё или ничего», «Я помешана на совершенствовании», - часто повторяла она. Для того, чтобы больше соответствовать ролям, она в 1954 г. похудела со 100
килограммов до 60
. […]
Она гастролировала по Европе и Америке, покоряя одну за другой сцены театров мира. Вместе с известностью к Каллас пришло и богатство. Певица много выступала, репетировала, подписывала новые контракты.
С каждым днём она становилась всё более нервной и раздражительной - сказывалось и резкое похудение, которое отразилось на состоянии нервной системы.
Мария была требовательна как к своей прислуге, так и к администрации театра, без конца ссорилась с коллегами и становилась зачинщицей многих скандалов.
Один из них произошёл в 1958 г. в Риме, когда Каллас прервала своё выступление в «Норме» и ушла за кулисы. Певице изменил голос, и она не пожелала давать какие-либо объяснения публике, несмотря на то, что в зале присутствовал президент Италии Гронки с супругой. После этого в Рим она не возвращалась, в основном гастролируя по Америке и Европе».
«После представления «Нормы» в Риме в 1958 году Мария была представлена судостроительному магнату Аристотелю Онассису. Каллас и её муж Менегини были приглашены на его яхту. Общественность с интересом следила за отношениями между певицей и магнатом, читая статьи об их мелодраматических ссорах, расставаниях и романтических примирениях. Многие годы в журналах печатались фотографии, где эта пара изображалась на яхте Онассиса в окружении таких знаменитостей, как Уинстон Черчилль , Элизабет Тейлор и Грета Гарбо . Они целовались, пили шампанское, танцевали и обедали в Париже, Монте-Карло и Афинах. Каллас говорила: «Аристо был полон жизни, я стала другой женщиной».
Ради Онассиса она пожертвовала карьерой. Каллас забеременела от него в сорок три года. Однако Онассис настоял, чтобы она избавилась от ребёнка. Каллас была сломлена. «Мне потребовалось четыре месяца, чтобы прийти в себя. Подумайте, как бы наполнилась моя жизнь, если бы я устояла и сохранила ребёнка». Друг и биограф Каллас Надя Станикова спросила певицу, что заставило её прервать беременность? «Я боялась потерять Аристо», - горестно вздохнула Мария.
Каллас мечтала о свадьбе с Аристотелем. Она рассталась с Менегини. После развода он сказал: «Я создал Каллас, а она отплатила мне, нанеся удар ножом в спину».
Но свадьба с Онассисом так и не состоялась. Мария спела свою последнюю оперу, «Норму», в 1965 году в Париже, где она жила после того, как её бросил миллиардер.
«Мария была без ума от этого чудовища, - вспоминал Дзеффирелли . - Я думаю, что он был первым мужчиной, с которым она испытала оргазм. До него она испытывала оргазм только тогда, когда пела. Но через четыре года Мария осталась одна и без денег. Потому что, будучи в компании грека, бросила заниматься».
Каллас жила отшельницей в своей парижской квартире. Мучилась бессонницей, проводила целые ночи, слушая свои пластинки. То есть жила воспоминаниями, среди алкоголя и таблеток, окружив себя греками. Быть может, она стала жертвой медленного отравления.
Мария Каллас умерла 16 сентября 1977 года. Ей было всего 54 года. Средства массовой информации объявили: «Голос столетия замолчал навсегда». Прах её был развеян над Эгейским морем».
Мусский И.А., 100 великих кумиров XX века, М., «Вече», 2007 г., с. 222.
Мария Каллас - женщина, голос которой называют феноменом. Оперная певица, исполнение которой заставляло и заставляет слушателя затаить дыхание, а «Каста Диво», «Бахиана» и «Аве Мария» до сих пор любимы поклонниками классической оперы. После смерти Марии Каллас известный музыкальный критик того времени Пьер-Жан Реми напишет:
«После Каллас опера никогда не будет такой же, как раньше».
Однако мало кто знает, что помимо аплодисментов и всеобщего обожания биография Марии Каллас была наполнена болью разочарований и потерь.
Детство и юность
Мария Сесилия Каллас, крещеная как Мария Анна София Кекилия Калогеропулу, родилась 2 декабря 1923 года в Нью-Йорке. Рождению девочки предшествовала трагедия в семье: родители потеряли единственного сына Базиля. Страшное потрясение толкнуло Георгеса, отца Марии, принять решение о переезде из Греции в Соединенные Штаты. Мать Марии, Евангелия, на тот момент носила третьего ребенка (в семье уже была старшая дочь Синтия). Женщина мечтала родить мальчика, который заменил бы умершего сына.
Рождение второй дочери стало для Евангелии ударом: мать отказывалась даже смотреть в сторону новорожденной в течение нескольких дней после родов. Достаточно быстро стало понятно, что девочка родилась одаренной. Мария с трех лет слушала классическую музыку, игрушки девочке заменяли пластинки с оперными ариями. Мария Каллас часами вслушивалась в музыкальные произведения, не чувствуя скуки. В пять лет девочка стала осваивать фортепиано, а в восемь - брать уроки пения. Уже в десять лет Мария производила впечатление на слушателей необыкновенным голосом.
Мать Марии как будто старалась исправить разочарование от рождения девочки, постоянно настаивая на том, чтобы та добивалась совершенства, заслуживая хорошее отношение со стороны родительницы. В 13 лет девочка участвовала в популярном радио-шоу, а также в детском вокальном конкурсе в Чикаго.
Постоянная требовательность матери оставила неизгладимый след в характере Марии: до последнего часа певица будет стремиться к совершенству, превозмогая саму себя и внешние обстоятельства. Позже сестра Каллас будет вспоминать, что красивая и талантливая Мария считала себя толстой, бесталанной и неуклюжей.
Нелюбовь матери заставляла девочку искать изъяны в себе и стремиться доказать собственную значимость. Эта детская травма останется с Каллас на всю жизнь. Уже будучи знаменитой, женщина признается журналистам:
«Я никогда не уверена в самой себе, меня постоянно гложут разнообразные сомнения и опасения».
Когда Марии исполнилось 13 лет, мать девочки, поссорившись с мужем, забрала дочерей и вернулась в родные Афины. Там женщина приложила максимум усилий, чтобы устроить дочь учиться в Королевскую консерваторию. Загвоздка оказалась в том, что прием был разрешен только с 16 лет, поэтому Мария солгала о возрасте. Так начался серьезный творческий путь Марии Каллас.
Музыка
Училась Мария с удовольствием, делая успехи. В 16 лет девушка окончила консерваторию, завоевав главный приз в традиционном выпускном консерваторском конкурсе. С тех пор юная дива начала зарабатывать деньги необыкновенным голосом. В военные годы это пришлось как нельзя более кстати: у семьи не было денег. Когда девушке было 19, она спела свою первую партию в опере «Тоска». Гонорар по тем временам оказался царским - 65 долларов.
В 1945-м Мария Каллас отправилась в Нью-Йорк. Встреча с любимым отцом омрачилась присутствием новой жены мужчины: той не понравилось пение Марии. Следующие два года отмечены для Каллас постоянными кастингами и пробами в Нью-Йорке, Чикаго и Сан-Франциско.
Наконец, в 1947-м Марии предложили контракт на выступления в итальянской Вероне. Там певицу ждал триумф: партии в «Джоконде» и «Пуританах» потрясли музыкальную общественность. Каллас постоянно приглашали на новые роли, благодаря чему Мария побывала в Венеции, Турине, Флоренции.
Италия стала для женщины новым домом, подарившим Каллас признание, восхищение и любящего мужа. Карьера певицы шла в гору, от приглашений не было отбоя, а фото Марии Каллас украшали многочисленные афиши и плакаты.
В 1949-м Мария выступает в Аргентине, в 1950-м - в Мехико. Постоянные разъезды стали не лучшим образом сказываться на здоровье дивы: женщина набирала вес, который грозил стать препятствием для дальнейших выступлений. Однако тоска по близким людям и ставшей родной Италии заставляли Марию «заедать» переживания.
Наконец, вернувшись в Италию, Мария дебютировала в культовом оперном театре «Ла Скала». Женщине досталась «Аида». Успех оказался колоссальным - Каллас признали гениальной певицей. Однако строжайшим критиком для Марии по-прежнему была она сама. Детский страх быть отверженной матерью постоянно жил внутри Каллас, заставляя стремиться к совершенству. Лучшей наградой стало приглашение в официальную труппу «Ла Скала» в 1951-м.
В 1952-м Каллас исполняет «Норму» в лондонской Королевской опере. 1953-й отмечен «Медеей» в «Ла Скала». Непопулярная до той поры, «Медея» становится, как сейчас сказали бы, хитом: чувственное исполнение Марии Каллас подарило музыкальному произведению новую жизнь.
Мария Каллас в спектакле "Норма" Несмотря на потрясающий успех, Каллас страдала из-за постоянных депрессий. Женщина пыталась похудеть, стресс из-за недоедания дополнялся утомительными переездами из города в город и длительными репетициями. Начало сказываться нервное истощение, Каллас стала отменять выступления.
Это не могло не отразиться на мнении общественности: за певицей закрепилась слава взбалмошной и капризной женщины. Отмены представлений влекли за собой судебные разбирательства, а разгромные статьи в прессе только усугубляли стресс Марии.
Последовавшие за этим события в личной жизни еще больше подорвали репутацию Марии Каллас. В 1960-м и 1961-м певица выступила лишь несколько раз. Последнюю партию дива исполнила в опере «Норма» в 1965-м в Париже.
В 1970 году певица согласится на съемки в фильме: Марию Каллас пригласили на роль Медеи. Режиссером был гениальный Пазолини. Позже мастер скажет о Марии:
«Вот женщина, в каком-то смысле самая современная из женщин, но в ней живет древняя женщина - странная, мистическая, волшебная, с ужасными внутренними конфликтами».
Личная жизнь
Первым мужем Марии Каллас стал мужчина по имени Джованни Баттиста Менегини. Каллас познакомилась с ним в Италии. Джованни страстно любил оперу, и не менее страстно полюбил Марию. Будучи состоятельным человеком, Менегини отказался от успешного бизнеса, чтобы посвятить жизнь возлюбленной. Менегини был вдвое старше Каллас, и возможно, благодаря разнице в возрасте, мужчине удалось стать для супруги любовником и другом, чутким отцом и внимательным менеджером.
В 1949 году влюбленные венчались в католической церкви. Спустя 11 лет этот факт станет препятствием для союза Марии с новым возлюбленным: ортодоксальная греческая церковь откажет женщине в разводе. Первые годы брака с Менегини оказались счастливыми, Мария даже подумывала оставить сцену, родить ребенка и посвятить жизнь семье. Однако этому не суждено было сбыться.
В 1957-м Мария познакомилась с Аристотелем Онассисом, состоятельным судовладельцем и бизнесменом из Греции. Спустя два года медики рекомендовали певице проводить больше времени на море: морской воздух должен был помочь женщине справиться с усталостью и нервным истощением. Так Мария снова встречается с Онассисом, приняв приглашение совершить круиз на яхте миллиардера.
Эта поездка стала последней точкой в браке Каллас. Между Марией и Аристотелем завязались страстные отношения. Привлекательный мужчина вскружил голову оперной диве, которая позже признавалась, что порой не могла дышать от переполнявшего чувства к Аристотелю.
После круиза Мария перебирается в Париж, чтобы быть ближе к возлюбленному. Онассис развелся с женой, готовый жениться на Марии, однако венчание в католической церкви не позволило женщине разорвать предыдущий брак, тем более, что Менегини приложил массу усилий для отсрочки развода.
Несмотря на бурю чувств, личная жизнь Марии Каллас оказалась вовсе не безоблачной. В 1966-м женщина забеременела от Аристотеля, однако тот оказался категоричен: аборт. Мария была сломлена. Женщина избавилась от ребенка из-за страха потерять возлюбленного, однако до последнего жалела об этом решении.
В отношениях начал назревать разлад, пара постоянно ссорилась. Мария Каллас пыталась сохранить любовь, отказываясь от концертов и отменяя выступления, только чтобы быть рядом с Аристотелем. К сожалению, как часто случается, жертвы оказались напрасными. Пара распалась, а в 1968-м Аристотель женился на . После разрыва с Онассисом Мария Каллас так и не смогла найти свое счастье.
Смерть
Уход возлюбленного, окончание карьеры и предыдущие нервные потрясения подкосили жизненную волю и здоровье Марии. Последние годы жизни бывшая звезда провела в одиночестве, не желая ни с кем общаться.
Мария Каллас умерла в 1977 году, женщине было 53 года. Причиной смерти медики назовут остановку сердца, к которой привел дерматомиозит (серьезное заболевание соединительной ткани и гладкой мускулатуры), диагностированный певице незадолго до смерти.
Существует также версия, что смерть Марии Каллас не случайна. Якобы певицу отравила Вассо Деветци, подруга Марии. Однако эта история не нашла подтверждения. Прах дивы, согласно завещанию Марии, развеян над Эгейским морем.
В 2002 году Франко Дзеффирелли, бывший другом Марии, снял фильм «Каллас навсегда». Певицу сыграла неподражаемая .
Партии Марии Каллас
- 1938 - Сантуцца
- 1941 - Тоска
- 1947 - Джоконда
- 1947 - Изольда
- 1948 - Турандот
- 1948 - Аида
- 1948 - Норма
- 1949 - Брунгильда
- 1949 - Эльвира
- 1951 - Елена
Одна из выдающихся певиц прошедшего века Мария Каллас при жизни стала настоящей легендой. К чему бы ни прикоснулась артистка, все озарялось каким‑то новым, неожиданным светом. Она умела взглянуть на многие страницы оперных партитур новым, свежим взглядом, открыть в них доселе неизведанные красоты.
Мария Каллас (настоящее имя Мария Анна София Цецилия Калогеропулу) родилась 2 декабря 1923 года в Нью‑Йорке, в семье греческих эмигрантов. Несмотря на небольшой достаток, родители решили дать ей певческое образование. Необыкновенный талант Марии проявился еще в раннем детстве. В 1937 году вместе с матерью она приезжает на родину и поступает в одну из афинских консерваторий, «Этникон одеон», к известному педагогу Марии Тривелла.
Под ее руководством Каллас подготовила и исполнила в студенческом спектакле свою первую оперную партию – роль Сантуццы в опере «Сельская честь» П. Масканьи. Столь знаменательное событие произошло в 1939 году, который стал своеобразным рубежом в жизни будущей певицы. Она переходит в другую афинскую консерваторию, «Одеон афион», в класс выдающейся колоратурной певицы испанки Эльвиры де Идальго, которая завершила шлифовку голоса и помогла Каллас состояться как оперной певице.
В 1941 году Каллас дебютировала в Афинской опере, исполнив партию Тоски в одноименной опере Пуччини. Здесь она работает до 1945 года, постепенно начиная осваивать ведущие оперные партии. Ведь в голосе Каллас заключалась гениальная «неправильность». В среднем регистре у нее слышался особый приглушенный, даже как бы несколько сдавленный тембр. Знатоки вокала считали это недостатком, а слушатели видели в этом особое очарование. Не случайно говорили о магии ее голоса, о том, что она завораживает аудиторию своим пением. Сама певица называла свой голос «драматической колоратурой».
Открытие Каллас произошло 2 августа 1947 года, когда никому не известная двадцатичетырехлетняя певица появилась на сцене театра «Арена ди Верона», самого большого в мире оперного театра под открытым небом, где выступали почти все величайшие певцы и дирижеры XX века. Летом здесь проводится грандиозный оперный фестиваль, во время которого и выступила Каллас в заглавной роли в опере Понкьелли «Джоконда».
Спектаклем дирижировал Туллио Серафин, один из лучших дирижеров итальянской оперы. И вновь личная встреча определяет судьбу актрисы. Именно по рекомендации Серафина Каллас приглашают в Венецию. Здесь под его руководством она исполняет заглавные партии в операх «Турандот» Дж. Пуччини и «Тристан и Изольда» Р. Вагнера.
Казалось, что в оперных партиях Каллас проживает кусочки своей жизни. Одновременно она отражала и женскую судьбу вообще, любовь и страдания, радость и печаль. В самом знаменитом театре мира – миланском «Ла Скала» – Каллас появилась в 1951 году, исполнив партию Елены в «Сицилийской вечерне» Дж. Верди.
Знаменитый певец Марио Дель Монако вспоминает: "Я познакомился с Каллас в Риме, вскоре после ее прибытия из Америки, в доме маэстро Серафина, и помню, что она спела там несколько отрывков из «Турандот». Впечатление у меня сложилось не самое лучшее. Разумеется, Каллас легко справлялась со всеми вокальными трудностями, но гамма ее не производила впечатления однородной. Середина и низы были гортанными, а крайние верхи вибрировали.
Однако с годами Мария Каллас сумела превратить свои недостатки в достоинства. Они стали составной частью ее артистической личности и в каком‑то смысле повысили исполнительскую оригинальность. Мария Каллас сумела утвердить свой собственный стиль. Впервые я пел с ней в августе 1948 года в генуэзском театре «Карло Феличе», исполняя «Турандот» под управлением Куэсты, а год спустя мы вместе с ней, а также с Росси‑Леменьи и маэстро Серафином отправились в Буэнос‑Айрес…
…Вернувшись в Италию, она подписала с «Ла Скала» контракт на «Аиду», но и у миланцев не вызвала большого энтузиазма. Столь гибельный сезон сломил бы кого угодно, только не Марию Каллас. Ее воля могла сравниться с ее талантом. Помню, например, как, будучи сильно близорукой, она спускалась по лестнице в «Турандот», нащупывая ступени ногой столь естественно, что никто и никогда не догадался бы о ее недостатке. При любых обстоятельствах она держала себя так, будто вела схватку со всеми окружающими.
Как‑то февральским вечером 1951 года, сидя в кафе «Биффи Скала» после спектакля «Аида» под управлением Де Сабаты и при участии моей партнерши Константины Араухо, мы разговаривали с директором «Ла Скала» Гирингелли и генеральным секретарем театра Ольдани о том, какой оперой лучше всего открыть следующий сезон… Гирингелли спросил, считаю ли я «Норму» подходящей для открытия сезона, и я ответил утвердительно. Но Де Сабата все никак не решался выбрать исполнительницу главной женской партии… Суровый по характеру, Де Сабата, так же как Гирингелли, избегал доверительных отношений с певцами. Все же он повернулся ко мне с вопросительным выражением лица.
«Мария Каллас» – не колеблясь ответил я. Де Сабата, помрачнев, напомнил о неуспехе Марии в «Аиде». Однако я стоял на своем, говоря, что в «Норме» Каллас станет подлинным открытием. Я помнил, как она победила неприязнь публики театра «Колон», отыгравшись за свою неудачу в «Турандот». Де Сабата согласился. Видимо, кто‑то другой уже называл ему имя Каллас, и мое мнение оказалось решающим.
Сезон решено было открыть также «Сицилийской вечерней», где я не участвовал, поскольку она непригодна для моего голоса. В тот же год феномен Марии Менегини‑Каллас вспыхнул новой звездой на мировом оперном небосводе. Сценический талант, певческая изобретательность, необычайное актерское дарование – все это самой природой было даровано Каллас, и она сделалась ярчайшей величиной. Мария встала на путь соперничества с молодой и столь же агрессивной звездой – Ренатой Тебальди. 1953 год положил начало этому соперничеству, продлившемуся целое десятилетие и разделившему оперный мир на два лагеря".
Великий итальянский режиссер Л. Висконти услышал Каллас впервые в роли Кундри в вагнеровском «Парсифале». Восхищенный талантом певицы, режиссер вместе с тем обратил внимание на неестественность ее сценического поведения. На артистке, как он вспоминал, была огромнейшая шляпа, поля которой раскачивались в разные стороны, мешая ей видеть и двигаться. Висконти сказал себе: «Если я когда‑нибудь буду работать с ней, ей не придется так мучиться, я позабочусь об этом».
В 1954 году такая возможность представилась: в «Ла Скала» режиссер, уже достаточно знаменитый, поставил свой первый оперный спектакль – «Весталку» Спонтини с Марией Каллас в главной роли. За ним последовали новые постановки, в числе которых и «Травиата» на той же сцене, ставшая началом всемирной славы Каллас. Сама певица писала позднее: «Лукино Висконти означает новый важный этап в моей артистической жизни. Никогда не забуду третьего действия „Травиаты", поставленной им. Я выходила на сцену подобно рождественской елке, наряженная как героиня Марселя Пруста. Без слащавости, без пошлой сентиментальности. Когда Альфред бросал мне в лицо деньги, я не пригибалась, не убегала: оставалась на сцене с распростертыми руками, как бы говоря публике: „Перед вами бесстыдница".
Именно Висконти научил меня играть на сцене, и я храню к нему глубокую любовь и благодарность. На моем рояле только две фотографии – Лукино и сопрано Элизабет Шварцкопф, которая из любви к искусству учила всех нас. С Висконти мы работали в атмосфере истинного творческого содружества. Но, как я говорила много раз, важнее всего другое: он первый дал мне доказательство, что мои предшествующие искания были верными. Ругая меня за различные жесты, казавшиеся публике красивыми, но противоречившие моей природе, он заставил меня многое передумать, утвердить основной принцип: максимальная исполнительская и вокальная выразительность с минимальным использованием движений».
Восторженные зрители наградили Каллас титулом La Divina – Божественная, который сохранился за ней и после смерти. Быстро осваивая все новые партии, она выступает в Европе, Южной Америке, Мексике. Перечень ее ролей поистине невероятен: от Изольды в опере Вагнера и Брунхильды в операх Глюка и Гайдна до распространенных партий своего диапазона – Джильды, Лючии в операх Верди и Россини. Каллас называли возродительницей стиля лирического бельканто.
Примечательна ее интерпретация роли Нормы в одноименной опере Беллини. Каллас считается одной из лучших исполнительниц этой роли. Вероятно, осознавая свое духовное родство с этой героиней и возможности своего голоса, Каллас пела эту партию на многих своих дебютах – в «Ковент‑Гарден» в Лондоне в 1952 году, затем на сцене «Лирик‑опера» в Чикаго в 1954 году.
В 1956 году ее ждет триумф в городе, где она родилась, – в «Метрополитен‑опера» специально подготовили для дебюта Каллас новую постановку «Нормы» Беллини. Эту партию наряду с Лючией ди Ламмермур в одноименной опере Доницетти критики тех лет причисляют к высшим достижениям артистки. Впрочем, не так‑то просто выделить лучшие работы в ее репертуарной веренице. Дело в том, что Каллас к каждой своей новой партии подходила с чрезвычайной и даже несколько необычной для оперных примадонн ответственностью. Спонтанный метод был ей чужд. Она трудилась настойчиво, методично, с полным напряжением духовных и интеллектуальных сил. Ею руководило стремление к совершенству, и отсюда бескомпромиссность ее взглядов, убеждений, поступков. Все это приводило к бесконечным столкновениям Каллас с администрацией театров, антрепренерами, а порой и партнерами по сцене.
На протяжении семнадцати лет Каллас пела практически не жалея себя. Исполнила около сорока партий, выступив на сцене более 600 раз. Кроме того, непрерывно записывалась на пластинки, делала специальные концертные записи, пела на радио и телевидении. Каллас регулярно выступала в миланском «Ла Скала» (1950–1958, 1960–1962), лондонском театре «Ковент‑Гарден» (с 1962), Чикагской опере (с 1954), нью‑йоркской «Метрополитен‑опера» (1956–1958). Зрители шли на ее спектакли не только для того, чтобы услышать великолепное сопрано, но и для того, чтобы увидеть настоящую трагическую актрису. Исполнение таких популярных партий, как Виолетта в «Травиате» Верди, Тоска в опере Пуччини или Кармен, принесло ей триумфальные успехи. Однако не в ее характере была творческая ограниченность. Благодаря ее художественной пытливости ожили на сцене многие забытые образцы музыки XVIII–XIX веков – «Весталка» Спонтини, «Пират» Беллини, «Орфей и Эвридика» Гайдна, «Ифигения в Авлиде», и «Альцеста» Глюка, «Турок в Италии» и «Армида» Россини, «Медея» Керубини…
«Пение Каллас было поистине революционным, – пишет Л.О. Акопян, – она сумела возродить почти забытый со времен великих певиц XIX века – Дж. Пасты, М. Малибран, Джулии Гризи – феномен „безграничного", или „свободного", сопрано (итал. soprano sfogato), со всеми присущими ему достоинствами (такими, как диапазон в две с половиной октавы, богато нюансированное звучание и виртуозная колоратурная техника во всех регистрах), а также своеобразными „недостатками" (чрезмерной вибрацией на самых высоких нотах, не всегда естественным звучанием переходных нот). Помимо голоса уникального, мгновенно узнаваемого тембра, Каллас обладала огромным талантом трагической актрисы. Из‑за чрезмерного напряжения сил, рискованных экспериментов с собственным здоровьем (в 1953 году она за 3 месяца похудела на 30 кг), а также из‑за обстоятельств личной жизни карьера певицы оказалась недолгой. Каллас оставила сцену в 1965 году после неудачного выступления в роли Тоски в „Ковент‑Гардене"».
«У меня выработались какие‑то стандарты, и я решила, что настало время расстаться с публикой. Если возвращусь, то начну все сначала», – говорила она в ту пору.
Имя Марии Каллас тем не менее вновь и вновь появлялось на страницах газет и журналов. Всех, в частности, интересуют перипетии ее личной жизни – брак с греческим мультимиллионером Онассисом. Ранее, с 1949 по 1959 год, Мария замужем за итальянским адвокатом Дж.‑Б. Менегини и некоторое время выступала под двойной фамилией – Менегини‑Каллас. С Онассисом у Каллас были неровные отношения. Они сходились и расходились, Мария даже собиралась родить ребенка, но не смогла его сохранить. Однако их отношения так и не закончились браком: Онассис женился на вдове президента США Дж. Кеннеди – Жаклин.
Еще при жизни ее имя стало легендарным. Ею восхищались, ее боялись. Однако при всей своей гениальности и противоречивости она всегда оставалась женщиной, желающей быть любимой и нужной.
Чего добилась и что потеряла Мария Каллас – одна из самых выдающихся оперных певиц XX века?
В детстве Мария была толстой и некрасивой. Зато у этой девочки вдруг нежданно-негаданно проявился настоящий талант. В восемь лет она села за фортепиано, и сразу стало понятно: она рождена, чтобы быть связанной с музыкой. Не успев еще толком освоить нотную грамоту, она могла уже весьма успешно подбирать различные мелодии на пианино.
В десять Мария спела свои первые арии из оперы «Кармен» Бизе. Немало удивив тем самым свою мать, в прошлом несостоявшуюся пианистку. Евангелия стала поощрять выступления своей младшей дочери на всевозможных детских концертах и утренниках.
В 1934 году десятилетняя Мария приняла участие в национальном радиоконкурсе певцов-любителей, заняв второе место и получив в подарок наручные часы.
Первый успех
Считая, что в Америке преуспеть будет тяжело, мать перевозит тринадцатилетнюю Марию в Грецию. Там Каллас быстро изучает совершенно незнакомый ей греческий язык и, приврав, что ей уже исполнилось шестнадцать, поступает сначала в Национальную консерваторию, а спустя еще два года – в Афинскую. Ее новым педагогом становится известная певица, обладательница прекрасного колоратурного сопрано Эльвира де Гидальго, впоследствии заменившая ей и мать, и первых подруг.
В 1940 году состоялся дебют Каллас на сцене Афинской Национальной оперы. Одна из ведущих певиц театра неожиданно заболела, и Марии предложили главную партию в опере Пуччини «Тоска». В момент выхода на сцену один из работников громко произнес: «Разве такой слонихе под силу будет спеть Тоску?» Мария отреагировала немедленно.
Никто и опомниться не успел, как на разорванную рубашку обидчика уже хлестала кровь из его же собственного носа. В отличие от глупого работника публика была в восторге, услышав прекрасное исполнение. Ей вторили и критики, поместив на следующий день в своих газетах хвалебные отзывы и восторженные заметки.
В 1945 году Мария решила вернуться в Америку, где ее ждали отец и… неопределенность.
Миллионер из Вероны
Успех в Греции оказался практически ничем для американских продюсеров. После двух лет неудач она знакомится с Джованни Зенателло, который предложил ей партию Джоконды в одноименной опере. И на долгое время жизнь Марии оказалась связана с Италией.
Именно в Вероне она познакомилась с местным промышленником Джованни Батистой Менегини. Он был вдвое старше ее и страстно любил оперу, а вместе с ней и Марию. В течение всего сезона он каждый вечер приносил ей огромные букеты цветов. Затем последовали выходы в свет и объяснения в любви. Джованни полностью продал свой бизнес и посвятил себя Каллас.
В 1949 году Мария Каллас расписалась с веронским миллионером. Батиста стал для Марии всем – и верным супругом, и любящим отцом, и преданным менеджером, и щедрым продюсером. Менегини также договорился с известным дирижером Туллио Серафином взять на обучение его супругу. Именно Туллио открыл Каллас для мировой сцены и последующих поколений любителей классической музыки. В 1950 году о ней говорил уже весь мир. Ее приглашает легендарный миланский театр «Ла Скала», за ним – лондонский «Ковент-Гарден» и нью-йоркская «Метрополитен-опера».
Противоречивый образ
С приходом популярности Каллас начинает формировать свой новый сценический образ, который станет ее визитной карточкой на протяжении последующих двадцати лет.
Она садится на беспрецедентную диету, в результате которой ей удается похудеть на тридцать пять килограммов. Метаморфозам подвергся и ее характер.
Каллас всегда была трудолюбива и дотошна, когда дело касалось искусства. Ее приводило в бешенство, если она видела, что кто-то отдает искусству меньше, чем она. Именно тогда за Каллас закрепилась репутация скандалистки.
Ситуация осложнялась из-за администраторов: они считали, что Мария должна быть всегда в форме. Скандал разразился, когда на постановку «Нормы» в Риме явился президент республики. Еще до начала спектакля Мария почувствовала себя плохо и предложила заменить ее на другую исполнительницу, но администрация театра настояла на выступлении. Пропев кое-как первый акт, она почувствовала себя еще хуже. Чтобы окончательно не лишиться голоса, Мария отказалась продолжать спектакль. Однако газетчики все представили по-своему.
«Не обращая внимания на мое здоровье, они стали вовсю говорить о моем скверном характере»,
– скажет позже Каллас.
Переломный момент
Скандал в Риме стал началом заката карьеры великой певицы. За день до премьеры оперы Беллини «Пират» Каллас перенесла операцию. Восстановительный период проходил очень тяжело. Мария ничего не ела и практически полностью перестала спать. Несмотря на всю тяжесть своего состояния, она вышла на сцену «Ла Скала» и, как всегда, была бесподобна. Публика принялась приветствовать свою богиню. Но дирекция театра думала иначе.
В самый кульминационный момент, когда Мария готова была выйти из-за кулис, на сцену обрушился противопожарный железный занавес, полностью оградив ее от восторженных зрителей. Для Каллас это стало недвусмысленным знаком.
«Мне словно говорили: «Убирайся прочь! Представление окончено!»
– признавалась она в одном из интервью. С тяжелым сердцем она покидает Италию и концентрирует свои силы на выступлениях в Америке.
Кризис в профессиональной деятельности совпал для Марии с не менее драматичными событиями в личной жизни. Батиста Менегини оказался хорошим импресарио, но не самым удачным мужем. Его отношение к Каллас больше напоминало отеческую заботу, нежели полноценную любовь мужчины к женщине.
Золотой грек
В 1958 году Мария была приглашена с мужем на ежегодный венецианский бал, устраиваемый графиней Кастельбарко. Среди прочих гостей там также присутствовал и греческий танкерный король Аристотель Онассис со своей женой Тиной. Всегда любивший все красивое и всемирно знаменитое, Ари был заинтригован оперной дивой.
Пытаясь очаровать Каллас, Онассис прибегнул к излюбленной тактике – пригласил Марию с мужем на свою шикарную яхту «Кристина». Каллас заметила, что с радостью приняла бы данное приглашение, но вынуждена пока повременить из-за своего плотного гастрольного графика. Например, сейчас она будет выступать в лондонском «Ковент-Гардене». Всегда питавший презрение к опере, Аристотель немало удивил свою жену, когда быстро вымолвил: «Мы будем там обязательно!»
Услышав это, Джованни испытал какое-то странное чувство страха и сожаления, словно предвещающее начало конца их семейной жизни. Слишком уж много общего было между родственными греческими душами Аристотеля и Марии. Казалось, они нашли друг друга в этом бесконечном вихре суетливой жизни.
Предчувствия не обманули синьора Менегини. Как Ари и обещал, он присутствовал на премьере, организовав после спектакля шикарный банкет в честь оперной богини. Сто шестьдесят человек – наиболее значимых и влиятельных людей Соединенного Королевства – получили приглашение, в котором значилось: «Мистер и миссис Онассис имеют честь пригласить Вас на ужин, который состоится в отеле «Дорчестер» 17 июня в 23 часа 15 минут». Сорока же наиболее именитым гостям Ари выслал также билеты на сам спектакль, которые ценились в то время на вес золота.
Торжество продолжалось до самого утра. В конце банкета Мария, все-таки уступив напору Онассиса, согласилась принять его приглашение на круиз по Средиземноморью. Ступив на палубу «Кристины», Мария сделала шаг в новую эпоху своей жизни.
Шикарная яхта, больше походившая на плавучий музей, нежели на транспортное средство, отчалила от пристани в Монте-Карло и направилась в трехнедельное роскошное плавание. Каллас была не единственной почетной гостьей в этом круизе.
Помимо нее также присутствовал великий Уинстон Черчилль со своей супругой Клементиной, дочерью Сарой, личным врачом лордом Мораном и любимой канарейкой Тоби. Когда «Кристина» причалила в Дельфах, именитая компания совершила приятную прогулку к храму Аполлона. Все были в приятном расположении духа, томясь в ожидании знаменитых пророчеств.
Но на этот раз Дельфийский оракул поразил всех молчанием. Да и что он мог предсказать? Патриарха мировой политики сэра Уинстона Черчилля ждало завершение жизненного пути, Тину – развод с Аристотелем, самого Онассиса – смерть сына и неудачный брак с Жаклин Кеннеди, Марию – трагическое завершение звездной карьеры, Джованни же Менегини, пожертвовавшего всем ради своей супруги, – скандальный развод и грустные воспоминания о прежнем счастье. Что и говорить, Дельфийский оракул поступил мудро.
В ходе круиза Онассис использовал все свое обаяние для обольщения Марии. И она сдалась… И сразу же, не привыкшая скрывать свои мысли и чувства, сообщила об этом мужу:
«Между нами все кончено. Я без ума от Ари».
Во власти Эроса
Взаимоотношения с Аристотелем Онассисом были самыми волнующими в жизни оперной богини. Он стал ее первой любовью, настолько же сильной, насколько и запоздалой.
Мария пыталась вникнуть во все аспекты жизни своего любимого. В отличие от его первой жены Мария могла без всякого предупреждения зайти на камбуз до начала обеда и лично посмотреть, как идет процесс приготовления пищи.
Подобная навязчивость вызывала немало беспокойства у шеф-повара Онассиса Клемента Мираля. Особенно он приходил в ужас, когда Каллас с видом искушенного гурмана приподнимала крышку какого-нибудь изысканного блюда и, макнув туда кусок хлеба, пробовала его на вкус. На изумленный вопрос Мираля, что он скажет своему шефу, когда тот обнаружит у себя в тарелке куски хлеба, она беззаботно отвечала:
«Скажите, что это вина его новой любовницы!»
Когда информация об отношениях между Каллас и Онассисом просочилась в прессу, разразился светский скандал.
Жена Онассиса Тина тут же забрала своих детей – 12-летнего Александра и 9-летнюю Кристину – и исчезла в неизвестном направлении. Загнанный в угол, внешне Онассис сохранял спокойствие и отвечал на вопросы репортеров:
«Я моряк, и такие вещи могут случаться с моряками время от времени».
В глубине же души Ари был немало обеспокоен сложившейся ситуацией. Узнав по своим каналам, что Тина скрывается у своего отца – греческого судовладельца Ставроса Ливаноса, Аристотель стал осаждать свою жену, пытаясь объяснить, что Каллас для него всего лишь умная и преданная подруга, помогающая ему в решении деловых вопросов. Вряд ли Тину могла убедить явная ложь. Да и Менегини стал нервничать, когда понял, что Мария больше не вернется к нему. Оставленные супруги – Джованни и Тина – подали заявления на развод.
В великосветский скандал были втянуты многие влиятельные друзья Аристотеля. Даже близкого друга Онассиса Уистона Черчилля пытались привлечь к некрасивым разборкам. Но тот лишь недовольно фыркал и бормотал что-то не совсем понятное себе под нос. Вопросы семьи и брака всегда мало значили в жизни патриарха мировой политики, с наступлением же старости, отягощенной меланхолией и депрессией, им совершенно не осталось места.
Это были не самые лучшие времена как для Онассиса, так и для Марии. Аристотель метался между двумя женщинами, Мария же пыталась привыкнуть к новой для себя роли любовницы. Их чувства словно проверяли на прочность.
И они с честью выдержали данное испытание. В 1960 году оба стали свободны.
Свободное плавание
Мария с оптимизмом смотрела на произошедшие перемены. Наконец-то она принадлежала себе и кому-то еще, очень ценному и горячо любимому. Она признавалась:
«Я слишком долго жила с человеком намного старше себя, мне даже стало казаться, что я старею раньше времени. Моя жизнь проходила словно в клетке, и только когда я впервые познакомилась с Аристо и его друзьями, излучающими все многообразие жизни, я стала совершенно другой женщиной».
Перед ней открылись новые жизненные горизонты. А вскоре Каллас обнаружила, что беременна. В книге ее жизни началась новая глава, отличительными особенностями которой должны были стать домашний уют, веселые детские крики и нежные объятия любимого мужчины. И работа – ее любимая работа – не могла не отомстить певице за такое невнимание. Неожиданно ее незабываемый голос стал меняться, и она ничего не могла с этим поделать. Годы спустя Мария скажет:
«У меня впервые возникли комплексы, и я стала утрачивать былую смелость. Отрицательные отзывы оказали ужасное воздействие, приведя меня к творческому кризису. Впервые я потеряла контроль над собственным голосом».
Как никогда прежде, Каллас были нужны помощь, совет и поддержка. Она обращается к самому близкому для нее человеку – Аристотелю. Но, похоже, это была неудачная кандидатура. Онассис слишком далек от проблем искусства и душевных терзаний своей любимой. Ситуацию мог изменить совместный ребенок, но и здесь Каллас ждало горькое разочарование. Мальчик, которого она назвала Омеро, родился мертвым. Ей оставалось только одно: попытаться вернуть былую славу и выйти замуж за Аристотеля, приобретя статус официальной жены и хранительницы домашнего очага.
Первая леди
После мучительных бракоразводных процессов Аристотель и Мария без всякого стеснения стали появляться вместе в обществе. Один из свидетелей их очередного свидания в ночном клубе Монте-Карло вспоминал:
«У них не получается танцевать щека к щеке, поскольку мисс Каллас несколько выше мистера Онассиса. Поэтому когда они танцуют, Мария наклоняет голову и слегка пощипывает губами ухо своего возлюбленного, вызывая тем самым у него восторженный смех».
Видя, как стремительно развиваются отношения между влюбленными, все только и жили предвкушением новой шикарной свадьбы. Однако ни Мария, ни Аристотель не торопили события. Отвечая на назойливые вопросы одного итальянского журнала, Каллас была уклончива и скрытна:
«Могу сказать только одно – между мной и господином Онассисом существует очень нежная и чувствительная дружба».
Но, несмотря на все ожидания, брак так и не состоится – ни в 1960 году, ни после. Через три года после развода в жизни Онассиса появится новая женщина, которой он предложит не только руку и сердце, но и изрядную долю своего состояния.
Летом 1963 года Аристотель приглашает на свою яхту «Кристина» первую леди США Жаклин Кеннеди. Еще до личного знакомства с миссис Кеннеди Онассис был заинтригован ее образом, в котором сочетались красота и высокое положение в обществе.
А когда же Джекки ступила на палубу его яхты, он завалил ее подарками. Когда первая леди вернется в Белый дом, один из помощников ее мужа заметит:
«В глазах Джекки сияли звезды – греческие звезды!»
Каллас не сразу распознала в миссис Кеннеди угрозу. Мария была уверена, что Онассис никогда не пойдет против президента США ради очередной любовной интрижки. Ситуация резко изменилась после трагических выстрелов в Далласе.
После гибели Джона Аристотель начинает активно ухаживать за Жаклин. Теперь с ней он стал совершать одинокие плавания на «Кристине» по Эгейскому и Средиземному морям. Каллас была встревожена, но изменить что-либо оказалось не в ее силах. Джекки моложе ее и еще более знаменита. Изменилось отношение и Онассиса. Вместо постоянного спутника он превратился для Марии в случайного попутчика, навещавшего ее время от времени.
Иногда эти визиты были весьма волнующими как для Каллас, так и для самого Ари. Однажды, поддавшись сиюминутному удовольствию, он согласился взять Марию в жены. Подготовка к свадьбе, которую решено было сыграть в первых числах марта 1968 года в Лондоне, проходила в атмосфере строжайшей секретности.
В последний момент Каллас с ужасом обнаружила, что у нее отсутствует документ о рождении. Дубликат был готов спустя две недели, ставшие роковыми в жизни великой певицы. Всего за несколько минут до начала свадебной церемонии она рассорилась с женихом, потеряв его практически навсегда. В июне этого же года Онассис сыграл другую свадьбу, только невестой на ней была не Каллас, а бывшая первая леди США Жаклин Кеннеди. В жизни Марии начался самый трагичный этап.
Финальный занавес
Она пыталась еще вернуться на сцену. Но это уже было другое время и другой голос. Теперь Марии приходилось соперничать с собой прежней, и результат был явно не в ее пользу. В минуты откровенности она признается:
«День прожить легко, а вот ночь… Ты закрываешь дверь в спальню и остаешься одна. Что прикажете делать? Волком выть?»
Поразительно, но Онассис, несмотря на свою женитьбу, продолжал оставаться в ее жизни, навещая каждый раз, когда ему заблагорассудится. Брак с Жаклин оказался неудачным, поэтому тайные встречи двух любовников не были таким уж редким явлением. Но все равно это было не то, не так… Их любовь умерла.
Поэтому реальная смерть Онассиса в марте 1975 года ничего не изменила в жизни Марии. Она давно уже одна… Никому не нужная, никем не любимая. Возможно, это был один из самых страшных приговоров для женщины, которой рукоплескали тысячи и преклонялись миллионы.
Жизнь перестала иметь всякий смысл. 16 сентября 1977 года Мария была найдена мертвой в своей квартире.
Пройдут годы, и безжалостное время сотрет из памяти многих участников этой драмы. Останется лишь божественный голос Марии Каллас. Тот, который способен делать людей светлее и чище. Но который так и не принес счастья его обладательнице.
От переводчика
Перед нами – никогда не издававшаяся в России книга: Callas M. Lezioni di canta alla Juilliard School of Music di J.Ardoin (Мария Каллас. Уроки пения в Джульярдской школе музыки). Traduzione di L.Spagnol. – Milano: Longanesi & C., 1988. – 313 P.
Обстоятельства появления книги изложены издателем ниже, мне остается только добавить, что сначала «Уроки пения в Джульярдской школе музыки» вышли на английском языке, а затем были переведены на итальянский, с которого и сделан настоящий перевод. Стиль автора – подчеркнуто простой. Поэтому при переводе я старалась избегать изменений в синтаксической конструкции предложений, что могло бы нарушить дух текста. Пролог и предуведомление издателя приводятся с сокращениями.
Дарья Митрофанова
Санкт-Петербург, 2002
От издателя
По прошествии пятнадцати лет с момента начала своей театральной карьеры, в 1965 году, Мария Каллас ушла со сцены, чтобы на досуге поработать над собственным голосом и поразмышлять о проблемах исполнительства. Спустя несколько лет, снедаемая желанием передать свой опыт, она приняла предложение Петера Меннина, который в тот момент был президентом «Juilliard School of Music» в Нью-Йорке, поработать с группой молодых вокалистов-профессионалов, дав им ряд уроков по совершенствованию мастерства.
Из трехсот желающих в результате прослушивания, проведенного Каллас, было выбрано двадцать пять человек. Курс продлился двенадцать недель, в период с октября 1971 по май 1972, уроки проходили два раза в неделю. Во время занятий студенты по очереди исполняли отрывки из опер; под руководством Марии Каллас они подробно разбирали изучаемые партитуры.
Певица не ставила своей задачей создавать новых маленьких «каллас», но старалась раскрыть индивидуальные качества и достоинства каждого ученика. Она не говорила просто: «Делайте так», – но, – «делайте так, потому что…»
Эта книга может быть очень полезна не только профессиональным певцам и студентам, но и педагогам.
В книгу по разным причинам вошли не все уроки, так как при подготовке издатели столкнулись с определенными трудностями. Нельзя было просто записать речь Каллас – большая часть занятий проходила в показах, в не в объяснениях. То, что она пыталась выразить через вокальные примеры, нужно было перевести в слова. Кроме этого, многие из советов Каллас относились к конкретным певцам и к решению их конкретных проблем. Но в большинстве случаев мы все-таки старались воспроизвести ее речь как можно точнее.
При работе с книгой особое внимание следует обратить на нотные примеры. Сравнив их с партитурой, вы убедитесь, что в композиторский текст Мария Каллас нередко вносит некоторые изменения.
Пролог к этой книге был написан мной на основе интервью, которые Каллас дала мне и другим журналистам. При работе с текстом я попытался структурировать его так, как будто он был произнесен самой Каллас.
При подготовке книги были использованы аудио-записи уроков, любезно предоставленные сестрой М.Каллас, Я.Статопулу-Калагеропулу.
Джон Ардуан
Даллас, 1987
Пролог
Как и моя преподавательница Эльвира де Идальго, я начала учиться пению рано. Мне кажется, женщины, как правило, начинают рано. Имейте также в виду, что я гречанка, а де Идальго – испанка. То есть мы обе уроженки Средиземноморья; девушки в этом регионе развиваются рано. Карьера певца строится, главным образом, в юности; мудрость приходит позже. К сожалению, мы не можем выступать в старости, как, например, дирижеры. Чем раньше мы освоим азы, тем быстрее обретем мудрость.
Де Идальго обладала настоящей школой бельканто, возможно, она была последней наследницей этого великого метода. Я была поручена ее заботам совсем молоденькой, мне было всего тринадцать лет, и она должна была обучить меня секретам и манере бельканто. Эта школа – не просто «красивое пение». Бельканто – это метод, своего рода смирительная рубашка. Он учит, как подойти к ноте, как атаковать ее, как сформировать легато, как создать атмосферу, как дышать для того, чтобы создать единое впечатление от начала до конца. Должно казаться, что дыхание вы взяли только один раз, хотя в реальности вы поете много маленьких фраз, неоднократно беря дыхание между ними.
Бельканто – это, прежде всего, выразительность. Одного красивого звука недостаточно. К примеру, в любом пирожном основой является мука. Но для получения результата, помимо других ингредиентов, нужно еще много искусства. Певцы в консерватории обучаются основам. То, что мы получаем там, решает все. Если начало успешное, то мы в порядке на всю жизнь. Но если начало было неудачным, то со временем будет все труднее исправить плохие привычки.
После консерватории музицируешь с помощью того, чему научился. Значит, я повторюсь, недостаточно иметь хороший голос. Нужно взять этот голос и разделить на тысячу кусочков, таким образом, чтобы он смог служить нуждам музыки и выразительности. Композитор написал для вас ноты, но музыкант должен читать в них музыку. В действительности мы основываемся на сущей малости. Разве не существует книг, которые следует читать между строк, чтобы понять их истинное значение? Певцы должны делать то же самое со своими партиями; мы должны добавить то, что хотел композитор, мы должны обрести краски и выразительность.
Представьте себе, как был бы скучен Яша Хейфец, если бы он был просто технически совершенен. Но он – великий скрипач, потому что он читает между нот. Для певца это умение еще важнее, ведь, помимо нот, в нашем распоряжении есть еще и слова. Мы должны уметь делать все, что делает инструменталист, и даже еще больше. Это очень серьезная и трудная работа, и одного таланта и желания здесь недостаточно, нужны еще любовь и призвание к тому, что ты делаешь. Это самые сильные доводы для того, чтобы заниматься чем бы то ни было.
Работа никогда не была для меня слишком тяжелой. В юности я всегда чувствовала себя очень одиноко; музыку я любила больше всего на свете. Все, что хоть как-то было связано с музыкой, меня очаровывало. В Афинах я слушала всех студентов де Идальго, вне зависимости от репертуара, который они исполняли: оперы, оперетты, арии для меццо сопрано, для тенора. Я приходила в консерваторию в десять утра и уходила с последним студентом. Даже де Идальго этому удивлялась. Она часто меня спрашивала: «Что ты здесь делаешь?». Я отвечала, что всегда можно чему-нибудь научиться даже у самого слабого студента – ведь великий танцовщик может чему-то научиться у артиста кабаре.
Подобный образ мысли и поведения сформировался у меня довольно рано, но не благодаря мне самой, а, главным образом, благодаря моей семье; в особенности моей матери, которая всегда в ней командовала. Она решила, что я должна стать певицей, артисткой. Матери часто говорят: «Я всем пожертвовала для тебя, теперь ты должен стать тем, чем я не стала в своей жизни». По крайней мере, с моей матерью было именно так. Она с детства научила меня не поддаваться эмоциям, если только они не оказывались совершенно необходимы, хотя и по натуре у меня не было к этому склонности.
Мы с матерью поехали в Афины, когда мне было тринадцать лет. Изначально предполагалось, что я должна только учиться, а не выступать на профессиональной сцене. Длилось это, однако, не долго, так как спустя шесть месяцев после начала моих занятий с де Идальго, я была приглашена в Национальный театр. Им было нужно драматическое сопрано, и меня взяли на год, при условии, что я не буду больше нигде петь. Сама де Идальго предложила это условие. Деньги, которые я зарабатывала в театре, позволяли мне полностью отдаться учебе, не думая о других заработках.
Я уже спела «Сельскую честь» и « Сестру Анджелику» в консерватории; спустя примерно полтора года после начала работы в театре настал черед «Тоски». Это тяжелые партии для юной девушки, но де Идальго научила меня не бояться трудностей партитуры. Голос должен оставаться легким, а звучание не форсированным, ловким, как тело атлета. Мне нравилось достигать этой легкости. Меня всегда увлекало решение сложных задач. Мне нравится вызов. Прекрасно, разрешив трудную задачу, представить ее публике.
Эта легкость звучания, которой я добивалась, была не только частью школы бельканто, которой меня обучала де Идальго. Это была часть ее философии, согласно которой голос должен формироваться в той области, где он не слишком велик по объему, но обладает проникающей силой. Такой подход позволяет с большой легкостью исполнять все фиоритуры бельканто, которые сами по себе являются достаточно развитым средством выразительности. Певец учится справляться с трудностями точно также, как и инструменталист, начиная с медленных гамм и арпеджио, постепенно увеличивая скорость и ловкость. Учиться этому на сцене слишком поздно. Такая работа длится всю жизнь. Чем больше учишься, тем сильнее отдаешь себе отчет в том, как мало знаешь. Бесконечно сталкиваешься с новыми проблемами и новыми трудностями; и тебе всегда необходимы любовь к своему делу и страстное желание совершенствоваться.
Спектакли, в которых я участвовала в Греции, явились своего рода подготовительным периодом; так сказать, дополнением к годам учебы. Тогда я осознала свои возможности. Только по окончании учебы становишься музыкантом, предоставляешь свой инструмент на службу оркестра. «Прима донна» – основной инструмент спектакля. Этому я научилась от Тулио Серафина. То, что мой дебют в Италии, в Вероне, в 1947 году (истинное начало мое карьеры) прошел под его руководством, я считаю самой большой удачей своей жизни.
Сколько всего я получила от этого человека! Он научил меня вкладывать выразительность и смысл во все, что мы делаем. Я поняла, что любое украшение должно служить интересам музыки: если мы действительно заботимся о намерениях композитора, а не только о личном успехе, мы всегда найдем смысл в трели или в гамме, которые могут выражать радость, беспокойство или тоску. В общем, маэстро Серафин открыл мне глубину музыки. И я взяла от него все, что могла. Он был первым подобным дирижером, с которым я столкнулась, и, боюсь, также и последним. Он показал мне, что, если ты не знаешь, что делаешь и почему, музыка может стать для тебя своего рода тюрьмой, местом постоянных пыток.
Серафин сказал мне одну вещь, которая навсегда осталась в моей памяти: «Когда нужно найти подходящий жест или движение, достаточно заглянуть в партитуру; композитор уже показал его в музыке». И это истинная правда: если напрячь весь слух и сконцентрироваться духовно (участие мозга менее значительно), то всегда найдешь то, что нужно. Он научил меня также тому, что каждый эпизод в опере должен быть безупречным слиянием пения и игры, а весь спектакль в целом просто объединяет эти эпизоды. Этого можно достичь только в том случае, если хорошо выполняешь свою задачу. Когда выходишь на сцену, не должно быть неожиданностей.
Мое театральное образование было исключительно музыкальным. Конечно, де Идальго научила меня подстраиваться к своему телу; для этого она заставляла меня проделывать специальные упражнения, она научила меня падать, не ударяясь, что очень важно на сцене. Много позже я спросила ее, естественно ли я играла, будучи студенткой. «Да, – ответила она мне, – необыкновенно натурально. Меня всегда восхищали, даже и в то время, твои руки и присущая тебе легкость движений. Это было ново для меня. Я сразу поняла, что в тебе есть что-то особенное, присущее только тебе».
Я хорошо запомнила добрый совет, который мне дал один режиссер Национального Театра: «Никогда не поднимай руку, не проследив за ее движением умом и сердцем». Мысль выражена довольно странно, но она справедлива. Возможно, он говорил это и другим, но никто не следовал этому совету в полной мере. Я похожа на губку: мне нравится впитывать то, что говорят другие, и использовать то, что мне нужно.
Тот режиссер говорил мне также: «Когда ты поешь с кем-то вместе, постарайся забыть репетиции, реагируй так, как будто слышишь слова в первый раз». Я так старалась преуспеть в этом, что если мой коллега забывал текст, я не могла его подсказать. Театр должен быть настоящим, в нем всегда должно быть место чему-то новому. Это как наша подпись: невозможно подписаться два раза совершенно одинаково, однако от этого она не перестает быть нашей. В искусстве, в музыке должна быть та же эластичность, но только до определенной степени. Всегда есть какое-то ограничение. Как и в музыке, в движениях должен быть ритм. Все должно быть выверено. Не следует бездумно держать долгую ноту. Все должно мыслится в стиле композитора. А что такое стиль? Всего лишь хороший вкус.
После моего дебюта с Серафином в Италии обо мне мало писали. Я была чем-то новым: мой голос беспокоил публику, моя игра заставляла ее думать. Послушав меня, люди не могли сказать: «О, какой прекрасный голос!.. О, какая нота!.. О, как мило, как приятно… пойдем-ка домой». Среди коллег были даже и такие, которые говорили: «Нам было так хорошо без нее, теперь мы должны работать в два раза больше». Должна сказать, что я вызвала в нашем искусстве некоторые изменения.
Вероятно, в то время, когда на меня никто не обращал внимания, я должна была воспользоваться услугами менеджера. Возможно, мне пришлось расплачиваться за последствия того, что у меня его не было. В конце концов, в искусстве есть не только прекрасное. Но я человек очень независимый и мне нравится в полной мере получать по заслугам. Публика должна любить меня такой, какая я есть; в противном случае не имеет смысла делать карьеру.
В первое время я не нравилась публике, так как нарушала дурные оперные традиции. Когда я стала известной, ко мне часто обращались менеджеры и говорили: «Тебя хочет пригласить такой-то театр». Я отвечала им: «Спасибо, но со мной уже связались, у меня нет необходимости прибегать к вашей помощи». Это вызывало у меня много проблем, вплоть до свиста в театре. Менеджеры хотят работать со звездами, так как это позволяет им устраивать в театрах, которые хотят звезд, своих менее удачных подопечных. Но какое отношение все это имеет к искусству?
Я добивалась партий тем, что исполняла роли, которые никто не хотел исполнять. Начинающий артист часто должен играть все роли, на которые его приглашают, даже если они его не интересуют, и он не чувствует к ним никакого расположения. Несмотря на это, в первое время я пела раз в четыре-пять месяцев. Когда мне удавалось получить партию (будь то Турандот или Аида), находились люди, которые говорили: «Ее верхние ноты великолепны, но нижние никуда не годятся». Другие говорили: «Средний регистр хорош, но верхние ноты ужасающи». Согласия между ними не было. Но меня всегда удивляло то, что все они говорили: «Конечно, она умеет двигаться по сцене».
Именно Серафин дал мне настоящий шанс. Спустя год после моего дебюта в Вероне, он искал Изольду для постановки в Венеции и предложил эту партию мне. Я не знала партии, но от отчаяния согласилась. Он назначил мне встречу, и я спела ему второй акт с листа. Все прошло успешно. Потом я призналась ему, что видела ноты впервые. «Какое это имеет значение, – сказал Серафин, – за два месяца ты все выучишь». Я помню, он настоял на том, чтобы я заказала себя костюмы специально для Изольды, а в то время я совершенно не могла себе этого позволить «Зачем, – спрашивала я его, – разве это так уж необходимо?» «Первый акт «Тристана» длится девяносто минут, и как бы ты ни очаровывала зрителей своим голосом, у них будет достаточно времени рассмотреть тебя с головы до ног и изучить твой костюм в мельчайших подробностях. Сценический образ должен находиться в гармонии с музыкой».
Год спустя Серафин пригласил меня в Венецию, чтобы спеть «Валькирию»; тогда Вагнера пели по-итальянски, так как публика не принимала его по-немецки. В тот период Серафин дирижировал еще и «Пуританами»; эпидемия гриппа свалила его сопрано. Синьора Серафин, услышав, как я распеваюсь на «Голос здесь…», попросила меня спеть ее перед мужем, когда он вернется в гостиницу. Я это сделала. На следующий день, около десяти, после моей второй «Валькирию», у меня в номере зазвонил телефон. Это был маэстро Серафин. «Спустись поскорее ко мне в номер», – сказал он мне. «Маэстро, но я еще не одета и не причесана, дайте мне полчаса». «Не важно, приходи, как есть».
Серафину нельзя было отказать, в те времена мы испытывали настоящее благоговение по отношению к дирижерам. Я надела халат и спустилась к нему. В его номере сидел директор театра. «Спой ту арию, которую ты пела вчера вечером», – приказал мне Серафин». Я спела. «Послушай, Мария, – сказал он мне, когда я закончила, – на следующей неделе ты будешь петь «Пуритан». «Но это невозможно, – ответила я, – я должна исполнить еще несколько «Валькирий»; кроме всего прочего, это смешно, у меня слишком тяжелый голос». «Я уверяю тебя, это вполне тебе по силам», – сказал Серафин.
Ну что ж, подумала я, если такой опытный и бывалый человек как Серафин говорит так, было бы глупо отказываться. Я ответила: « Хорошо, маэстро, я постараюсь». Пока я пела Брунгильду, мне удалось выучить партию Эльвиры. Я была еще молода, а молодым стоит рисковать. Но я знала, что за плечами у меня хорошая основа, школа бельканто, и, поверьте мне: бельканто так же необходимо для Вагнера, как и для Беллини. Иными словами, я была готова бросить этот вызов. Сюрпризов не ожидалось.
Когда учишь новую партию, нужно учить ее именно так, как написано у композитора. Дирижер скажет вам, какие он сделал купюры, и, если есть каденции, он скажет вам, какими они должны быть. У ответственного музыканта они будут сделаны в духе музыки. Ведь Беллини отличается от Доницетти, а Доницетти отличается от Россини.
Выучив ноты, вы должны попытаться исполнить слова так, чтобы найти в них естественный ритм. Я имею в виду не музыку, она уже написана, а произношение. Это особенно важно для речитативов и введений к ариям. Речитативы очень часто хороши сами по себе, но ими всегда очень трудно овладеть, трудно найти правильный ритм. Я поняла значимость речитативов во времена моей первой «Нормы», которую я готовила с Серафином. После первой репетиции он мне сказал: «Теперь отправляйтесь домой, моя дорогая Каллас, и прорепетируйте эти реплики, посмотрим, какие пропорции, какой ритм вы сможете найти. Вы должны соблюдать то, что написано, но постарайтесь быть как можно свободнее, постарайтесь найти свободный ритм речитативов».
Исполнение речитативов – это один из примеров искусства рубато. Главная характеристика итальянской музыки – свободное движение, вне зависимости от того, насколько оно медленно. Этому невозможно научиться ни за один день, ни за одну неделю. Не думаю, что этим вообще можно овладеть в полной мере.
В период изучения музыки (в это время надо думать только о том, что дважды два – четыре), нужно иметь хорошего репетитора-контролера, который был бы достаточно суров, всегда напоминал бы значение каждой ноты, и ничего не упускал бы из виду. Нужно обладать большим мужеством и прислушиваться к его советам, потому что, чем лучше мы поем, тем меньше мы хотим, чтобы нас исправляли. Иногда сильно злишься, особенно на себя, и думаешь: «До этого я мог бы дойти и сам». Зачастую ошибки являются следствием дурных привычек, например, привычка тянуть слова, или делать чрезмерное ударение на конечных слогах. Часто на эти ошибки уже не обращаешь внимания, следовательно, должен быть кто-то, кто сделает это за нас.
После того, как партия выучена во всех своих составляющих, можно браться за работу. Я всегда ходила на все репетиции, даже если меня не вызывали, для того, чтобы «вжиться в музыку». Это нужно делать, начиная с первой репетиции, чтобы испытать свои возможности и свою силу; я так же считаю необходимым всегда петь в голос. После первой сценической репетиции можно начать настоящую, серьезную работу и наполнить партию недостающими нюансами. До этого можно сделать только приблизительный набросок. И только репетиции перед публикой помогут добавить то невидимое, что есть в музыке.
Большая часть работы состоит в том, чтобы скомбинировать движение и музыку для создания персонажа. Я нахожу характер персонажа в музыке, а не в либретто, хотя и текст очень важен. В любом случае, правда образа идет у меня от музыки. С течением времени образ нашего персонажа становится глубже, если, конечно, мы относимся к тому типу людей, которым нравится расти, а не стоять на месте. Например, моя Медея очень сильно изменилась. Сначала я воспринимала ее как очень статичную фигуру, варварское существо, знающее, чего оно хочет, с самого начала. Со временем я сделала ее более человечной, хотя и не менее жестокой. Ее рассуждения справедливы хотя бы потому, что Ясон в любом случае еще хуже, чем она. Поэтому я постаралась обнажить ее женскую сущность, в том числе при помощи прически и более мягких движений. Я хотела сделать ее более живой, более привлекательной.
Моя Травиата тоже изменилась, Норма в значительно меньшей степени. Относительно Виолетты я постепенно поняла, что ее болезнь не позволяет ей ни много, ни быстро двигаться. Я также заметила, что, чем меньше она двигается, особенно, в третьем и четвертом актах, тем больше выигрывает музыка. В последнем акте, чтобы она не казалась слишком застывшей, я нашла для нее маленькие, как бы бесполезные движения. Например, когда она пыталась взять с ночного столика зеркальце или еще что-нибудь, рука у нее бессильно падала, не в силах совершить движение. В последнем акте дыхание должно стать еще короче, а окраска голоса еще более утомленной, чем раньше. Я очень много работала, чтобы найти правильную окраску звука. Мне понадобилось для этого много времени, и я испытала ощущение, как будто висишь на непрочной нити, которая может оборваться в любой момент.
Мы должны все время искать что-то новое и побуждать публику верить в то, что мы делаем. Опера – это мертвая форма выражения, в том смысле, что сегодня трудно принять, когда кто-то просто поет «я тебя люблю» или «я тебя ненавижу». Это можно сказать или прокричать – петь не модно. Однако мы должны заставить публику принять нашу работу, и единственный способ добиться этого – принести в оперу немного свежего воздуха. Мы должны купировать слишком затянутую музыку, мы должны сделать наши движения как можно более правдоподобными, мы должны создать атмосферу, в которой есть место пониманию. Все должно стать как можно более правдивым в тех пределах, которые наметил композитор.
Но мы часто должны исходить из двух противоположных точек зрения: интерпретатора, который служит композитору, и публики, которая слушает. Мы должны постараться понять, в чем композитор ошибся, и как мы можем помочь ему достучаться до зрителей. Жизнь, в конце концов, изменилась со времен Верди или Доницетти. Люди по-другому одеваются, по-другому мыслят. Единственное, что не изменилось – это глубокие и искренние переживания: они были всегда.Но жизнь продолжается, и вместе с ней продолжается опера. Мы должны меняться вместе с жизнью, если хотим служить композитору. По этой причине я убеждена в необходимости купюр. Повторение мелодии почти никогда не является необходимостью. Чем быстрее доходишь до смысла, тем лучше. Никогда не рискуйте дважды. Есть, разумеется, и исключения. В «Сомнамбуле» я дважды повторяла: «Ах! Он не идет», потому что, честно говоря, это эффектный фрагмент, выражение радости и счастья, чистое вокализирование в данном случае оправдано. Но, когда ты его повторяешь, всегда нужно немного изменять музыку, для того, чтобы это было интересно публике. Естественно, это нужно делать с хорошим вкусом и в стиле композитора.
Выразить все то, что нашел в партитуре, становится своего рода наркотиком. Общаясь с публикой, впадаешь в необыкновенное опьянение, которым заражаешь всех, кто есть вокруг. В любом случае в конце дня или спектакля необходимо заглянуть внутрь себя и сказать: «Ну что ж, удалось то-то и то-то». И сразу нужно забыть об удачах и подумать, как исправить ошибки. Возможно, я слишком сурова, но, по мне, лучше так, чем почивать на лаврах – это конец большого искусства. Когда доволен тем, что делаешь, нет места совершенствованию.
Мой самый основной недостаток состоит в том, что я ужасающая пессимистка. Я часто думаю, что не способна сделать что-то хорошо, и поэтому стараюсь сделать еще лучше. Но в том, чтобы добиваться наилучшего результата с непреодолимым упорством, скрывается опасность: можно разрушить хорошее, потеряв контроль или чрезмерно утрируя. Как бы то ни было, внимательный, жесткий и осмысленный взгляд на то, что делаешь, – лучший помощник артиста.
Но, как я вижу, немногие его имеют. Сейчас мало находится людей, по-настоящему готовых петь. Я не хочу сказать, что нет хороших голосов; но мало голосов, обладающих достаточно хорошей школой, чтобы петь трудные партии. Певцы нуждаются в опыте, который невозможно приобрести, если начинаешь петь в Метрополитен или в Ла Скала. Опыт приобретаешь в маленьких театрах, начиная с самых мелких ролей. Эта не та работа, которую мы делаем с удовольствием. Но после нее на сценах великих театров мы готовы к великим сражениям. Дилетантам в нашей работе нет места.
Опера – самый сложный вид искусства. Чтобы преуспеть в нем, недостаточно быть первоклассным певцом, нужно быть еще и первоклассным актером. Нет смысла говорить о том, что необходимо находить общий язык с коллегами (прежде всего с дирижером, затем с другими певцами и, наконец, с режиссером), потому что опера – это великое единение, в котором каждый играет главную роль.
Я согласилась провести этот курс для того, чтобы помочь певцам правильно начать. Естественно, проблема многих певцов состоит в том, что они соглашаются на контракты до того, как получат настоящую подготовку; единожды взойдя на сцену, бывает трудно вернуться к учебе. Смирение является одной из высших добродетелей певца. Я хотела бы передать молодежи то, чему меня научили великие дирижеры, мои педагоги, и, особенно, то, чему я научилась сама, а моя учеба еще не закончена. Я думаю, что у меня есть своего рода природная интуиция в отношении музыки, но кроме этого, я всегда беру на себя труд разобраться в замысле композитора. Не стоит забывать, что мы лишь исполнители на службе у композитора, и выполняем очень деликатную работу. Кроме этого, следует уважать великие сцены, обладающие великими традициями.
В нашей работе никогда нельзя трогать «вокальный капитал», мы можем пользоваться только процентами с него. Если вы хорошо будете служить искусству, все придет: вы станете богатыми, великими и знаменитыми. Но это трудная работа: и до, и во время, и после.
Однако мы обладаем и привилегиями. Я чувствую себя особенной, потому что смогла передать публике правду своей души и правду своего сердца и увидеть, что она была принята. Но эту большую власть я заставила служить одному из самых величайших искусств – музыке.
