Сабитов Жаксылык

Насчет численности монгольских войск в Западном походе существуют множество точек зрения. Карамзин Н.М. считал, что на Русь в 1237 году вторглась армия, насчитывающая около 500 тысяч человек (Карамзин, 1992, С.182). Иванин Н.М. допускал, что Батыева рать достигла численности 600 000 человек (Иванин, 1875, С.180). Полемизируя с ним, Э. Хара-Даван считал, что «вернее предположить, что в выступившей в 1236 г. на покорение России армии Бату числилось от 122 до 150 тысяч человек» (Хара-Даван, 1991, С.156-157). Как писал Каргалов В.В. большинство дореволюционных историков, таких как Оленин А.Н., Березин И., Соловьев С.М., Голицын Н., Устрялов Н.Г., Иловайский Д.И, Троицкий Д.И. определяли численность монгольской армии в диапазоне от 300 тысяч до полмиллиона человек. Советские же историки Базилевич К.В., Пашуто В.Т., Разин Е.А., Строков А.А. ориентировались на цифру в 300 тысяч человек или ограничивались простой констатацией факта, что монгольское войско было весьма многочисленным (Каргалов, 1967, С.74). Надуманность таких оценок отмечал еще Скрынников Р.Г. писавший, что «Совершенно очевидно, что в новом вторжении в Европу участвовали значительно более крупные силы, чем были у Джебе и Субэдэя в 1223 г. Тем не менее, сведения об участии в западном походе 300-тысячной армии следует признать фантастическими» (Скрынников, 1991, С.101).
Говоря о работах западных авторов, оценивающих численность армии, участвовавшей в Западном походе, мы бы хотели бы отметить следующие оценки, приведенные в диссертации Гатина М.С. «Проблемы истории Улуса Джучи и позднезолотоордынских государств Восточной Европы в немецкой историографии XIX–XX вв.»: Ф.Штраль считал, что количество монголов в начале Западного похода составляло 300 тысяч человек, а уже при взятии Киева Ф. Штраль вместе с О.Вольфом, основываясь на русских летописях, утверждали, что количество войска монгол равнялось 600 тысячам человек, а перед вторжением в Центральную Европу у Бату было 500 тысяч войска. Й. Хаммер-Пургшталь считал, что в начале похода столицу Волжской Болгарии осаждали 300 тысяч человек, но уже перед вторжением в Польшу и Венгрию количество армии достигло 500 тысяч человек. Т. Шиманн оценивает численность монгольского войска в феврале 1237 года в районе 300-500 тысяч человек. А. Брюкнер оценивал численность монгольской армии в 300 тысяч человек. Как отмечал Гатин М.С. «значительное снижение численности участников похода произошло в работах 20 столетия. Однако и здесь цифры приводятся без какой-либо аргументации или ссылок». Так, по мнению М. Правдина у Бату в начале похода было 120 тысяч войск. Б. Шпулер не называл количество армии монголов, отмечая лишь ее «большое количество». Х. Рюсс оценивал армию в 120-140 тысяч человек, а Л. Рюль оценивал армию в 120-150 тысяч монгол+60 тысяч тюрков (Гатин, 2006, С.100-101).
После введения в научный оборот таких источников как Сокровенное Сказание Монголов и Джами ат-таварих Рашид ад дина оформились две точки зрения по поводу численности монгольского войска:
1. Численность монгольской армии в Западном походе оценивалась в 120-150 тысяч человек:
По мнению Каргалова В.В. в войсках Бату было 120-140 тысяч человек (Каргалов, 1966, С. 24-25). С ним соглашается Кирпичников А.Н., оценивающий армия Бату в 140 тысяч человек (Кирпичников, 1989, С.144). Вернадский Г.В. считал, что «Монгольское ядро армий Бату, вероятно, равнялось пятидесяти тысячам воинов. С вновь сформированными тюркскими соединениями общее количество могло составлять 120000 или даже более того» (Вернадский, 1997, С. 202). Черепнин Л.В. также придерживался позиции Каргалова В.В. (Черепнин, 1977, С.192). Мункуев Н.Ц. на основании своей оценки численности армии Чингиз-хана и известий из ССМ о призыве старших сыновей предположил, что армия монголов в Западном походе равна 139 тысячам человек (Мункуев, 1977, С.396). Костюков В.П. поддерживает мнение Мункуева Н.Ц.(Костюков, 2006, С.225). Халиков А.Х. и Халиуллин И.Х. считали, что «в походе участвовали армии, возглавляемые Бату, Орду, Гуюк-ханом, Менгу-ханом, Кулканом, Каданом и Бури, общей численностью в 120-140 тысяч человек» (Халиков, 1988, С.17). Кощеев В.Б. писал, что «действительную численность монгольского войска можно определить в 50-60 тысяч. Это составляло примерно треть собственно монгольского войска. Подобное соотношение возможно применить и для немонгольских войск, что даст еще 80-90 тысяч. В целом численность армии Западного похода определяется в 130-150 тысяч»(Кощеев, 1993, С.131-135). Храпачевский Р.П., основываясь на методике Каргалова В.В., и данных Мункуева Н.Ц. считал, что собственно монгольских войск в Западном походе было 40-45 тысяч, в общем же численность монгольского войска была равна 120-135 тысячам (Храпачевский, 2004, С. 177).
2. Численность монгольской армии в Западном походе оценивалась в 40-65 тысяч человек:
Веселовский оценивал монгольскую армию в 30 тысяч воинов с 100 тысячами лошадей (Веселовский, 1894, С.633-635), с чем соглашается Гатин М.С. (Гатин, 2006, С.101). Греков И.Б. и Шахмагонов Ф.Ф. оценивали численность монгольской армии как не превышающую 40 тысяч человек (Греков, 1988, С.62). Егоров В.Л. писал, что общая численность монгольской армии была в пределах 55-65 тысяч (Егоров, 1992, С.387). Кульпин Э.С. придерживался такой же точки зрения (Кульпин, 1998, С.30). Мыськов Е.П. писал: «численность армии Бату составляла 50-60 тысяч человек, так как в этих расчетах учтены не только мобилизационные возможности Монгольской империи, но также политические экономические и географические факторы» (Мыськов, 2003, С.25). Чернышевский Д.В. считал, что Батый осенью 1237 года собрал у русских границ 50-60 тысяч монгольских войск и 5 тысяч союзников, а всего 55-65 тысяч (Чернышевский, 1989, С.130). Его основными аргументами были:
1. Критика Каргалова:
«Мнение Каргалова, что, кроме мордвы и башкир, в полчища Батыя «влилось большое количество аланов, кыпчаков и булгар», кажется крайне сомнительным. Аланы много лет оказывали монголам упорное сопротивление; о войне на Северном Кавказе сообщали Плано Карпини в 1245 и Рубрук в 1253 г. Половцы (кипчаки) продолжали яростную борьбу с Батыем до 1242 года. Волжские булгары, покоренные в 1236 г. после 12 лет войны, восставали в 1237 и 1241 годах. Вряд ли в такой обстановке представители этих народов использовались монголами иначе, как в штурмовой толпе». (Чернышевский, 1989, С.128).
2. Лимитирование численности монгольского войска:
«В русской армии в начале XX в. суточная дача лошади состояла из 4 кг овса, 4 кг сена и 1,6 кг соломы. Поскольку монгольские кони не ели овса (у кочевников его просто не было), следует считать по так называемому травяному довольствию - 15 фунтов (6 кг) сена в день на лошадь, или 1800 т сена для всей монгольской армии. Если принять по 2 головы скота на крестьянский двор, то это годовой запас 611 дворов, или почти 200 деревень, А если учесть, что в январе, когда монголы двигались по Владимирской Руси, половина фуражного запаса уже была съедена собственным скотом, принять во внимание партизанскую войну (отражением ее являются легенды о Евпатии Коловрате и Меркурии Смоленском) и монгольские грабежи, портившие большую часть фуража, то не будет преувеличением считать однодневный фуражный район орды в 1500 дворов. По данным археологов, в XIII в. 1 двор обрабатывал 8 га земли в год, т. е. 1500 дворов -120 кв. км пашни; обрабатываемая земля не могла составлять более 10% всей поверхности, следовательно, монгольская орда должна была каждый день продвигаться на 40 км, высылая на 15 км в обе стороны от маршрута отряды фуражиров. Но скорость движения орды по русским землям известна - еще М. И. Иванин исчислил ее в 15 км в сутки. Таким образом, цифра Каргалова - 140-тысячная орда с 300 тыс. лошадей - нереальна. Нетрудно подсчитать, что со скоростью 15 км в сутки но Руси могло двигаться войско, имевшее около 110 тысяч коней. (Чернышевский, 1989, С.130).
3. Общая низкая численность средневековых армий:
«Русские княжества могли противопоставить орде очень небольшие силы. Русские и советские историки со времен С. М. Соловьева почему-то верят сообщению летописца, будто Владимирская Русь с Новгородом и Рязанью могли выставить 50 тыс. человек и столько же - Южная Русь. Эти цифры парадоксальным образом сосуществовали с признанием малочисленности княжеских дружин (в среднем 300-400 человек), с одной стороны, и западноевропейских армий (7-10 тыс. человек в крупнейших сражениях - с другой. Аналогию развития военного дела на Руси и в Западной Европе отвергали, преувеличивая роль русской пехоты, которая объявлялась «основным и решающим родом войск». За исключением Новгорода с его особой политической и военной организацией нигде на Руси пехота не играла сколько-нибудь заметной роли в бою. В крупнейшей битве под Ярославлем (1245 г.) многочисленные «пешцы» пригодились только для того, чтобы своим видом удерживать от вылазки гарнизон осажденного города. Да и в новгородских сражениях (Ледовое побоище 1242 г., Раковорская битва 1268 г.) пехота играла пассивную роль, сдерживая натиск немецких рыцарей, пока конница наносила решающий удар с флангов. Русские княжества располагали типично феодальными вооруженными силами, в которых главную роль играла конница - ополчение феодалов. По данным демографии, в средние века плотность населения на Руси составляла 4-5 человек на 1 кв. км. Следовательно, крупнейшее, площадью около 225 тыс. кв. км, и самое сильное из русских княжеств начала XIII в.- Владимиро-Суздальское - имело население 0,9- 1,2 млн. человек. Подсчитано, что на Руси городское население составляло 6%. На основании данных М. Н. Тихомирова, получаем численность населения княжества в середине XIII в. около 1,2 млн. человек. К организованной борьбе с монголами привлекались только горожане и феодалы - 7-8% (85-100 тыс. человек). Из этого числа половина - женщины, 25% - Дети, старики и небоеспособные; «годные к военной службе» составляли только 20-25 тыс. человек. Всех их собрать было, конечно, невозможно. Юрий II Владимирский послал против монголов не все свои силы. Какая-то часть городских полков оставалась в городах и затем защищала их, некоторые дружины собрались под знамя великого князя только на р. Сить. Под Коломной в январе 1238 г. Батыя встретили 10-15 тыс. человек. Такие же расчеты для Рязанского княжества дают войско в 3-7 тыс. человек. Эти цифры подтверждаются оценкой новгородского войска в 5-7, редко 10 тыс, человек, сделанной М. Г. Рабиновычем, и данными летописей. Самые ожесточенные сражения развернулись за Киев. Один из крупнейших городов Европы, Киев имел 50 тыс. жителей и мог выставить до 8 тыс. воинов. Батый же в 1240 г. располагал меньшими силами, чем в 1237-1238 гг.: сказались потери, понесенные в Северо-Восточной Руси, и откочевка в Монголию войск Менгу-хана, сына Тулуя, и Гуюк-хана, сына кагана Угедея, о которой сообщают русские, китайские и персидские источники. Для подсчета численности орды под Киевом следует учитывать несколько факторов. Во-первых, войска ушедших ханов в 1237 г. составляли треть всего монгольского войска. Во-вторых, после взятия Киева в 1241 г. армия Батыя разделилась на две части. Одна, состоявшая, по подсчетам польского историка Г. Лабуды, из 8-10 тыс. человек, прошла через Польшу и разбила силезско-немецкие войска под Лигницей, а другая, во главе с самим Батыем, вторглась в Венгрию и разгромила на р. Шайо армию короля Белы IV. Венгерская исследовательница Э. Ледерер считает, что монголам противостояло «относительно малочисленное войско короля, который уже не располагал ни личными дружинами феодальных вельмож, ни старой военной организацией двора, ни помощью королевских сервиентов». У персидского историка XIII в. Джувейни в рассказе о битве при Шайо названа численность монгольского авангарда в 2 тыс. человек, что при обычном боевом порядке монголов соответствует 18-20-тысячной армии. Следовательно, в Западную Европу вторглось примерно 30 тыс. монголов, что с учетом больших потерь Батыя при штурме Киева дает около 40 тыс. воинов к началу похода в Южную Русь. «Всего лишь» 5-кратное превосходство монголов дает возможность объяснить феноменально длительную оборону Киева (с 5 сентября по 6 декабря 1240 г.), зафиксированную в Псковской I и других летописях. Более понятным становится и отступление монголов из Европы после побед над венграми и немцами. Сравнительно низкая численность средневековых армий соответствовала тогдашнему уровню развития производительных сил общества. Особая военная организация монголов обеспечила им решительный перевес над феодально-раздробленными соседями, что стало одной из главных причин успеха завоеваний Чингисхана и его преемников». (Чернышевский, 1989, С.130-132).
Большинство оценок монгольского войска не имеют методологии оценки либо оценивают ее исходя из второстепенных факторов, таких как боевые потери монгольского войска, которые сами по себе трудно оценить ввиду недостатка информации, количество царевичей-чингизидов в армии, а также исходя из соотношения монгольских и немонгольских войск на основе данных европейских путешественников. Ниже мы собираемся проанализировать различные методологии оценки:
1. «Количество царевичей в походе соответствовало количеству туменов (10 тысячных отрядов)». Вся методология основана на сообщении армянского источника, перечислявшего 7 ханских сыновей, каждого с туменом войска (Магакий, 1871, С.24). С методологической точки зрения утверждать о сильной корреляции между двумя переменными (численность войска и численность царевичей) на основе одного отрывка из летописи не правильно. Тем более мы знаем, что в походе участвовали не только 7 царевичей: согласно Джувейни в походе были джучиды Кули, Балакан, Татар, внук Чагатая Тегудер, Толуиды Хулагу и его младший брат Субэдэй, умерший еще до приезда в Иран, а также ойрат Бука-Тимур, брат Урганы-хатун (Джувейни, 2004, С.441). Кроме них в походе участвовали как минимум двое детей Кули: Аячи и Мингкан с тремя своими детьми Халилом, Башмаком и Улкутуком (ИКПИ, 2006, С.99), а также Ногай, внук Бувала и Илак-Тимур сын Байнала, сына Шибана (Костюков, 2008, С.71). Также в походе участвовала сама семья Хулагу: его многочисленные дети. А двое из списка Магакии Катаган и Борахан не идентифицированы. Катаган согласно Костюкову В.П. являлся простым джучидским нойоном, не принадлежащим к золотому роду (Костюков, 2008, С.64). Так что утверждать о наличии строго детерминированности количества войска количеством царевичей-чингизидов на основе всего лишь одного отрывка армянского летописца, мягко говоря, будет совсем не правильно с методологической точки зрения.
2. Соотношение монголов к немонголам в монгольской армии было один к двум. Т.е. на две трети монгольская армия состояла из немонголов.
Каргалов В.В. писал: «По завещанию Чингиз-хана «царевичам», участвовавшим в походе, было выделено примерно 40-45 тысяч собственно монгольского войска. Но численность армии Батыя не ограничивалась, конечно, этой цифрой. Плано Карпини писал, что в 40-х годах XIII в. в армии Батыя монголов насчитывалось примерно 1/4 (160 тысяч монголов и до 450 тысяч воинов из покоренных народов). Можно предположить, что накануне нашествия на Восточную Европу монголов было несколько больше, до 1/3, так как впоследствии в состав полчищ Батыя влилось большое количество аланов, кыпчаков и булгар» (Каргалов, 1967, С.75). Храпачевский Р.П. поддерживая Каргалова В.В. в его уравнении одна треть монголы, две трети немонголы упоминает о сообщении Юлиана: «Далее говорят, что в войске у них с собою 240 тысяч рабов не их закона и 135 тысяч отборнейших [воинов] их закона в строю» (Храпачевский, 2004, С.177).
Первый момент, который мы могли бы отметить: у Каргалова В.В. в сообщении о словах Плано Карпини насчет армии монголов отсутствует ссылка на самого Карпини. Просмотрев тщательно сообщения самого Карпини, мы не нашли такой цифры, следовательно это сообщение является домыслом Каргалова. Похожие данные мы встречаем у Винсента из Бове: «в войске у этого Батота всего 600 тысяч, а именно 160 тысяч татар и 440 тысяч христиан и прочих, то есть безбожников» (Почекаев, 2006, С.161). Возможно, Каргалов В.В. спутал Плано Карпини и Винсента из Бове (который сообщал о словах Сент-Квентина).
Второй момент: сообщение о 160 тысячах татар (т.е. монгол) вызывает когнитивный диссонанс, так как если предположить, что Каргалов В.В. был прав, то мы получаем, что в западном походе участвовало 40-45 тысяч монгол, то после него как свои войска отвели Менгу, Бучек, Кадан, Гуюк, Бури и др., у Бату через некоторое время количество монгол увеличивается в несколько раз (как минимум в четыре от 40 тысяч до 160 тысяч). Такой резкий рост монголов в улусе Джучи просто не был возможен. Даже если предположить что у Бату после западного похода остались все 40-45 тысяч монгол эти 40-45 тысяч составит только 6-7%, т.е. уравнение, что монголы составляли в армии одну треть неверно.
Третий момент: если бы в монгольской армии немонголов было бы две трети, то монголам бы не удалось бы избежать восстаний в армии, можно вспомнить восстание тумена из туркменов во время войны с Хорезмшахом. Если бы в Монгольской армии был хотя бы один тумен, преимущественно состоящий из немонголов (например, кипчаков или канглы), то должны были бы возникнуть восстания, так как кипчаки не были покорены до конца и имели еще надежду отстоять независимость, если бы их действительно в армии был бы, хотя бы тумен. К тому же интересен отрывок из нового перевода Юань-Ши, когда до сражения с Юрием, князем владимирским «Субэдэй набрал войско из хабичи и це-лянь-коу и прочих, (из числа которых), каждый пятидесятый последовал за ним» (ЗОИ, 2009, С.231,289).
Автор приводит свое объяснение двум иероглифам: хабичи от выводит из монгольского хабчигур (разновидность зависимых людей в кочевой ставке), причем дописывает, что в Юань Ши этот термин редко упоминается но не объясняется. Це-лянь-коу автор производит от герун-кобегуд (общий термин для феодальнозависимых людей). К сожалению, автор не разбирается в китайских иероглифах, но возможно под хабичи подразумевался этноним кипчак: Ахинжанов С.М. приводит точку зрения китайского историка Цэнь Чжуньманя, который переводит хэбиси как кипчак (Ахинжанов, 1995, С.65). Скорее всего, це-лянь-коу тоже может быть этнонимом. Если наше предположение верно, то мы видим, сколько именно кипчаков и других племен брали монголы в войско. Набирать массово не до конца покоренных кипчаков монголы опасались, ограничившись 2 % кипчаков и целянькоу. Хотелось бы отметить, что в старом переводе Храпачевский Р.П. пишет: Субэдай выбрал из хабичи войско и пятьдесят с лишним человек их королей (целянь), которые усердно работали на него (Храпачевский, 2004, С.503). В этом отрывке он переводит целянь как королей, но в новом переводе Юань-Ши целянькоу трактуются иначе, т.е. говорить об использовании в походах 50 королей не стоит, тут стоит понимать, что каждый пятидесятый из хабичи и целянькоу был набран в армию Субэдэя.
Также судя по Юань-Ши количество асов, присоединившихся к монголам было чуть выше одной тысячи: Николай, сын Арслана вместе с Ильей и 30 асами, владетель государства асов Ханхус и его сын Ахтачи с 1000 асами (ЗОИ, 2009, С.244-245).
3. Потери монголов на Руси были огромны, но это не остановило наступление монголов на Запад, что означает, что эти потери не были существенны для многочисленной армии.
Кощеев В.Б. пишет, «Нет оснований занижать потери монголов. Семинедельная осада маленького Козельска стоила им 4 тыс. убитыми. Недельные бои за более крупные Рязань и Владимир сопровождались не меньшими потерями. Особенно много монголов погибло в битве под Коломной, где пал Кулкан. Примерно 30 тыс. человек, включая и санитарные потери, погибли на пути от Воронежа до Сити. Общие же потери завоевателей в этом походе, считая потери западного и восточного отрядов, можно оценить в 50 тысяч (Кощеев, 1993, С.134-135). Мы можем не сомневаться, что потери под Козельском были действительно огромны и могли достигать цифры 4000 человек. Такие потери не означают, что при штурме других городов были такие же потери. Во-первых, осада Козельска длилась 7 недель согласно русским летописям, либо два месяца согласно Рашид аддину, что уже отличает потери, понесенные при Козельске от потерь при осаде других русских городов. Основными факторами таких потерь под Козельском стали: 1. Удачное природное расположение Козельска. 2. Отсутствие у Бату полководческих талантов. Почекаев Р.Ю. считает, что большинством своих побед Бату был обязан другим военачальникам (Почекаев, 2006, С.144). Как мы знаем, через три дня после подхода сил Кадана и Бури Козельск был взят. Сам Бату не смог взять Козельск. Мы можем согласиться с мнением Костюкова В.П.: Бури и Гуюк называли Бату «бабой» и возмущались тем, что он лезет равняться с ними, имея в виду, конечно же, не семейное старшинство, а военные заслуги. Видимо у скандалистов все же были некоторые основания для подобных оскорблений. Малая компетентность Бату как полководца подразумевается в двух эпизодах западного похода при осаде Торжка и в битве при Шайо (Костюков, 2007, С.174) и при семинедельной осаде Козельска.
4. Методология Синора Д.
Синор Д. в своей статье, оценивая армию монголов в Венгрии, исходил из того, что четыре корпуса монголов, действовавшие в Восточной Европе были не меньше тумена каждый, а сама армия Бату, противостоящая армии Белы, которая была численностью 65 тысяч человек, «имела по меньшей мере такую же численность», что и армия Белы. Синор Д. оценивает армию монголов в районе 105-150 тысяч человек. Дальнейшие подсчеты Синора Д. о количестве фуража для коней монгол, показали, что Венгрия могла прокормить 415136 лошадей, а при уровне соотношения 1 монгол к четырем-пяти лошадям, такое количество фуража послужило причиной ухода монгол из Венгрии (Синор, 2008, С.372).
Оценивая эту методологию, мы должны учесть, что приравнивание количества войска Бату к количеству войска Белы неверно, так как никаких аргументов к такому приравниванию не приведено. Если же следовать логике Синора Д., то получиться, что везде и всегда армия побеждающая имеет большее количество человек, чем проигравшая армия. Также говоря о фуражных возможностях Венгрии, стоит учитывать, что они не могут детерминировать количество вторгшейся армии, максимум они могут ограничивать ее число, но пользоваться этими цифрами для расчета численности армии не стоит.
Все вышеперечисленные методологии имеют большие недостатки, общим для них является отсутствие внимания к внутренним факторам оценки армии монголов и чрезмерное внимание к внешним факторам или же к косвенным данным. Также опасна экстраполяция одного единственного случая на весь опыт похода (Например, гипотеза Кощеева о потерях монгол, основанная на цифрах потерь под Козельском).
Рассмотрев все предыдущие методологии подсчета численности монгольской армии в Западном походе, мы хотели бы привести свою методологию, основанную на изучении внутренних факторов, которые могли повлиять на численность армии монголов в Западном походе. Для этого мы должны рассмотреть четыре вопроса:

2. Распределение монголов по улусам.


1. Общая численность монгольского войска.
Самыми главными источниками по оценке численности армии монгол являются следующие источники:
1.1. Согласно Сокровенному Сказанию Монголов в 1206 году у Чингиз-хана в подчинении были 89 тысяч своей армии, 6 тысяч онгутов-союзников и десятитысячный корпус кэшиктинов.
1.2. Согласно Рашид аддину численность монгольского войска около 1225 года была 129 тысяч, но в списке он приводит количество войска равное 135 тысячам, кроме того у него в списке присутствуют только пять тысяч, которые мы можем отнести к кэшиктинам.
Можно предположить, что с 1206 года по 1227 годы численность армии монголов увеличилась с 105 тысяч до 129 тысяч всадников. Войска союзников и военнообязанных оседлых жителей в данных источниках не учитывались.
Многие исследователи, оценивая общую численность монгольской армии исходили из данных цифр:
Например, Мункуев Н.Ц. считал, что «во времена Чингиз-хана численность монгольской армии составляла 139 тысяч». Эта цифра получалась как сумма 129 тысяч Рашид аддина и 10 тысяч онгутов, которые не вошли в список Рашид аддина. Кроме того Мункуев Н.Ц., используя классическое соотношение 1 к 5, предположил, что население Монголии того времени равно было139000*5=695 000. Т. е. согласно предположению Мункуева Н.Ц. одна монгольская семья выставляла одного война для военных нужд, так же Мункуев на основании сообщений о посылке старших сыновей в западный поход предполагает, что количество старших сыновей соответствовало количеству людей в монгольской армии: т.е. в западный поход отправились 139 тысяч старших сыновей (Мункуев, 1977, С.394-397). Критику этого пункта мы разберем ниже. Очиров У.Б. считал, что «общая численность войск империи Чингиз-хана к 1225 году с учетом союзников достигала всего лишь 200 тысяч сабель». Помимо монгольских туменов в состав этих 200 тысяч автор включал тумены киргизов, хоай (лесных племен), уйгуров, 6 тысяч карлуков, 15 тысяч цзиньских осадных инженеров, 7 тысяч кара-киданей, + алмалыкцы, кидани и чжучжэни (Очиров, 2002, С.173). Храпачевский Р.П. же считал, что «численность войск монголов постоянно росла – от 100 тысяч в момент консолидации Чингисханом монгольских и монголоязычных племен в 1205 - 1207 гг., до 250 тысяч на конец его царствования и при первых каанах». Эта сумма рассчитывалась так: 130 тысяч монгольского войска по Рашид аддину+10 тысяч кэшиктинов+10 тысяч онгутов+46 отрядов из киданей, ханьцев, чжурчжэней, бохайцев и корейцев (50-60 тысяч)+3-4 тумена из карлуков, уйгуров, канглы и восточнотуркестанцев+кипчаки и туркестанцы +армия собранная Субедеем из меркитов, найманов, кереев, канглов и кипчаков (два-три тумена) (Храпачевский, 2004, С.181-185).
2. Распределение монгольской армии по улусам.
Два источника Сокровенное сказание и Рашид аддин полностью противоречат друг другу. Эти противоречия мы можем выразить в таблице:

Имя ССМ Рашид аддин
Джучи 9000 юрт 4 тысячи
Чагатай 8000 юрт 4 тысячи
Угедей 5000 юрт 4 тысячи
Толуй 5000 юрт 101 тысяча (108 тысяч)
Кулкан Ему не достался улус, так как он либо еще не родился, либо не принимался в расчет. 4 тысячи
Отчигин
и
Оэлун Вместе с Оэлун получил 10000 юрт Отчигин получил 5 тысяч, Оэлун получила 3 тысячи
Джочи-Хасар 4000 юрт 1 тысяча
Элджидай 2000 юрт 3 тысячи
Бельгутэй 1500 юрт 1 тысяча

В общем, количество юрт розданных Чингиз-ханом на тот период равняется 44500 юртам. Мы думаем, что эта цифра не случайна. Из 95 тысяч нойонов темников 6 безымянных относились к онгутам и лично к Алахуш-гургену, который хоть и считался тысячником в армии Чингиз-хана, но, скорее всего своими 6000 онгутской армии он управлял сам. В общем, численность монгольской армии на 1206 год без союзников-онгутов была 89 тысяч. Возможно, цифра 44500 юрт является синонимом 89000 войска. Получается, что по монгольским понятиям того времени одна юрта должна была выставлять двух воинов. С учетом полигамии в этом нет ничего не возможного. Можно предположить, что Чингиз-хан распределил все гражданское население Монголии между своими родственниками, в то же время, сохранив военную власть и командование над тысячниками, которые в мирное время командовали своими 500 юртами, а в военное должны были выставить по 1000 воинов в армию. Кулкану Чингиз-хан установил степень (мартабэ) четырех упомянутых сыновей (Рашид ад-Дин, 1952(2), С.71). Возможно, улус Кулкану выделили в 20-х годах 13 века, когда он достиг совершеннолетия, его улус, скорее всего, был равен 5000 юртам, как у Толуя и Угедея.
Здесь мы придерживаемся точки зрения автора Сокровенного сказания монголов, так как автор ССМ был очевидцем этих событий, в то время как Рашид ад-Дин писал о разделении улусов через век после события. К тому же его протолуидская позиция вполне могла послужить основой для такой цифры: если бы улус Толуя имел бы реально 107 тысяч человек, то в борьбе за власть им бы не понадобилась помощь Бату, так как их ресурсы могли просто превосходить ресурсы улуса Джучи. Также существуют точки зрения, которые считают, что оба раздела имели место и общая численность каждого улуса должна подсчитываться путем суммы двух цифр: Храпачевский Р.П. объясняя факт быстрого размножения четырех тысяч Джучи именно так. Мы считаем, что цифра 129 тысяч войска Чингиз-хана реально отражает численность войска на тот период, но цифра 101 тысячи улуса Толуя была получена искусственно. Возможно, Рашид аддин слышал о передаче Чингиз-ханом своим детям по четыре тысячника, из чего сделал вывод, что Чингиз-хан передал всего четыре тысячи каждому сыну. Также имея данные об общем количестве войск монгольской империи в 129 тысяч человек, он просто механически отнял от 129 тысяч по четыре тысячи (тысячника) каждому сыну и нескольких тысячников, переданных братьям и племянникам Чингиз-хана. Таким образом, Рашид аддин мог получить цифру в 101 тысячу. Как писал Храпачевский Р.П. «Прежде всего, следует отметить, что данная «Памятка» есть компиляция разнородных и разновременных списков как войск, так и разверсток уделов, тарханств, родов и племен, что доказывается сличением с другими источниками. Поэтому важно сразу подчеркнуть неточность терминологии Рашид ад-Дина в составлении данной «Памятки» – он постоянно смешивает “тысячи” как военно-административные единицы (т.е. совокупности семей/кибиток, обязанные выставлять 1000 или более воинов, в зависимости от ранга данной административной единицы), с тысячами – как чисто военными подразделениями, состоящими исключительно из воинов, называя всех их просто «войсками». Поэтому он также не различает контингент, отданный в оперативное подчинение командиру военного подразделения (в китайских источниках иногда такие случаи поясняются выражениями типа «командовал тысячей в военном походе», в отличие от просто «тысячника»), от «тысячи» в качестве военно-административной единицы или удела/тарханства – как некоторого количества кибиток, отданных ханом в собственность или члену ханского рода, или особо заслуженному лицу (тархану).
Сравнение с данными из введения первого тома «Сборника летописей» показывает, что именно там, в списках родов и племен, находятся вышеупомянутые первичные материалы для Памятки» (Храпачевский, 2006, С.).
3. Принципы формирования монгольской армии.
В Юань Ши мы встречаем упоминания о системе формирования монгольской армии:
3.1. В биографии Го Бао-юя сказано, что по совету Го Бао-юя Чингиз-хан опубликовал «Пять положений, разделенных на правила: Военные дворы: из (военных дворов) монгольских и сэмужэнь, - каждый совершеннолетний мужчина идет в армию, а что касается (военных дворов) ханьцев, имеющих 4 цина пашни и трех совершеннолетних мужчин, то в армию призывается один (человек от двора); совершеннолетними мужчинами считаются пятнадцатилетние и старше, а в 60 (лет) – заканчивают (службу) по старости. Дворы почтовых ямов приравниваются (во всем этом) к военным дворам» (ЗОИ, 2009, С.250).
3.2. «Если же говорить о рядовом составе войск всех (категорий), то сначала были монгольские войска и войска таммачи. Монгольские войска – из всех государственных людей (монголов), а войска таммачи – те, что из всех народов и племен. Их организация такова: мужчины в семье, старще 15 и меньше 70 (лет), все сколько ни есть – зарегистрированы в призывном реестре как воины. Ребята, которые еще не взрослые, все равно вписываются в этот реестр и называются корпус подрастающих» (ЗОИ, 2009, С.211-212). Говоря о таммачи японские исследователи, Мураками Масацугу и Мори Масао доказывали, что таммачи – это личные войска владельцев уделов и тарханств (тоуся). Этнически они первоначально были монголами, но позже они включили в себя другие кочевые и полукочевые народы, а затем и оседлые (ЗОИ, 2009, С.283-284).
3.3. Во время правления Угедея (18 ноября-17 декабря 1229 года) был издан указ: «От каждого десятка (семей) в войска записывается один человек, такой, что находиться (своими годами) в пределах – от 20 и старше, и до 30 лет включительно» (ЗОИ, 2009, С.212).
3.4. «в 1241 году Шиги-Хутуху и другие внесли в реестры 1 004 656 дворов простого народа во всех областях (лу), из которых, за исключением бежавших дворов, имеется в наличии 723 910 дворов и, следовательно, в общем войсковом реестре этих областей (лу) – 105 471 человек, из которых проверка показала 97 575 человек в наличии, остальные же находятся в бегах по разным местам» (ЗОИ, 2009, С.213). Т.е. можно считать, что по предыдущему реестру военнообязанных ханьцев было 105 471 человек.
3.5. Такое малое количество китайцев, рекрутируемых в армию, объясняется следующим фактом: «Монголы вначале хотели переписывать население Северного Китая по числу совершеннолетних тяглых (дин в китайской терминологии), но Елюй Чуцай сумел убедить Угедея, что в Китае традиционно налоги разверстывались по дворам. В итоге Угедей принял точку зрения Елюй Чуцая для Китая, но оставил для Средней Азии разверстку по совершеннолетним тяглым»(Мункуев, 1965, С.22).
3.6. Согласно примечанию Храпачевского: «В соответствии со старой системой, те семьи, в которых 1 совершеннолетний, не дают никого в войска; во всех семьях, в которых от 2 до 5-6 совершеннолетних – оставляются в в семье по 1 человеку, а все остальные служат в войсках» (Юань Ши, 1976, цз.98, С. 2518) и «призыв в монгольские войска: от каждого двора с 2-3 совершеннолетними – 1 человек; от каждого двора с 4-5 совершеннолетними – 2 человека; и от каждого двора с 6-7 совершеннолетними – 3 человека» (Юань Ши, 1976, цз.98, С. 2509).
3.7. Сообщение о призыве каждого десятого согласуется с сообщением Плано Карпини: «И вот чего Татары требуют от них (всех народов), чтобы они шли с ними в войске против всякого человека, когда им угодно, и чтобы они давали им десятую часть от всего, как от людей так и от имущества. Именно они отсчитывают десять отроков и берут одного» (ОЗО, 2008, С.266).
Подводя итог, мы можем сказать, что во времена Чингиз-хана Монгольская империя была очень милитаризированной империей: каждый монгол с 15 до 60 лет обязан был числиться в военном реестре и участвовать в войнах. Исключение делалось только для единственных мужчин в семье. Из ханьцев (а также возможно из других оседлых народов) в это время призывался каждый третий. Это связано с тем, что в то время подвластного оседлого населения было относительно мало и оно использовалось как союзные войска в борьбе с многочисленными соперниками: тангутами, чжучжэнями и Хорезмшахом. После смерти Чингизхана, Угедей поменял систему комплектования оседлых войск. Причиной тому послужило огромное количество оседлого населения в составе Монгольской Империи. Привлечение каждого третьего оседлого жителя создало бы проблемы, такие как утрата мобильности армии, из-за большого обоза, повышенные затраты на армию из-за ее большой численности, а также возможные мятежи покоренных оседлых народов, получивших в руки оружие. Также надо отметить, что к тому времени поменялась геополитическая ситуация: были разгромлены сильнейшее государство хорезмшахов и тангутское государство Си Ся, на грани разгрома находилась империя Цзинь. Поэтому демилитаризация, проведенная Угедеем несла позитивный характер. Согласно указу Угедея: теперь оседлые народы должны были поставлять только каждого десятого совершеннолетнего мужчину в армию при необходимости, в Китае же условия которые пролоббировал Елюй Чуцай привело к тому, что каждый десятый двор должен был при необходимости предоставить одного человека в армию. Таким образом, Северный Китай в случае войны с Сун должен был предоставить 105 000 мужчин. Нормы призыва для кочевников были сохранены такими же. Поэтому точка зрения Мункуева Н.Ц., который считал, что соотношение монгольской армии к населению было 1 к 5, как у многих кочевых народов, мы считаем ошибочным. В отличие от других кочевых народов, таких как хунну, Монгольская империя была очень милитаризированным государством. Также, среди монгол была большая полигамия, отмечаемая Плано Карпини («жен же каждый имеет столько, сколько может содержать: иной 100, иной 50, иной 10») (ОЗО, 2008, С.243), вследствие огромного количества пленниц. («Они отсчитывают десять отроков и берут одного, точно также они поступают и с девушками; они отвозят их в свою страну и держат в качестве рабов») (ОЗО, 2008, С.266). Поэтому формула 1 к 5 (армия составляет 20% населения) неприменима к Монгольской империи 13 века.
Таким образом, мобилизационные возможности Монгольской Империи (среди немонголов) были равны следующей сумме. Количество военнообязанных ханьцев, из указа Угедея составляло всего 105 тысяч. Как известно тангуты в 1221 году выставили Мухали вспомогательный военный корпус размером в 50 тысяч человек (Кычанов, 1977, С.52), мы вправе предполагать, что к 1230-ым годам их обязанности по призыву были такими же. Оставшиеся союзники и покоренные народы могли выставить: 1 тумен киданей, 1 тумен чжурчжэней, 1 тумен уйгуров, 6 тысяч карлуков, 7 тысяч каракитаев (Очиров, 2002, С.173) + оседлое население Средней Азии и Восточного Туркестана (из нормы один призывник от 10 совершеннолетних мужчин). Также контингенты должны были выставлять лесные племена и киргизы, а также восточные кипчаки, туркмены и канглы. Таким образом, количество союзников и покоренных оседлых народов, которые обязаны были в случае необходимости предоставить свои контингенты войск было равно приблизительно 200 тысячам человек, причем половина из них приходилась на ханьцев, которые в основном выставляли контингенты для борьбы с Сунами и Цзиньской Империей.
Монгольская же армия состояла из: 89 тысяч, розданных в уделы родственникам Чингиз-хана + возможные 5000 юрт (тумен войска) для Кулкана, которому Чингиз-хан присудил степень (мартэбэ) своих старших сыновей и, скорее всего, выдал ему улус такой же по численности как Толую и Угедею, реально приравняв его к четырем первым сыновьям + Тумен онгутов. В 1206 году онгуты выставляли только 6 тысяч, увеличение численности онгутов в армии до тумена, скорее всего, надо связывать не с демографическим ростом, а с приведением их призыва в соответствии с общемонгольской нормой, их 6 тысяч в 1206 году, возможно, отражают классическую формулу для любого кочевого народа армия составляет 20% от населения, но монгольская норма призыва привела к тому, что количество армии составило 1/3 от населения и достигло одного тумена (Мункуев, 1977, С.394) + Тумен ойратов+ Тумен кэшиктинов. В итоге получилось 129 тысяч человек, а если прибавить к этому демографический рост, то возможно их стало 135 тысяч к 1230-м годам. Надо учесть, что потери монголов в войнах с чжурчжэнями, тангутами и Хорезмшахом, а также потери корпуса Джэбэ и Субедея, когда из 20 с лишним тысяч осталось только 4000 человек (Храпачевский, 204, С.182) компенсировались высоким приростом населения.
4. Динамика изменения количества войск по разным территориям, начиная с 1227 года.
4.1. 1229 год: избрание Угедея каганом, передача ему Толуем 10000 кэшиктинов. Отправка 30 тысяч во главе с Чурмагуном в Иран, и 30 тысяч во главе с Субедеем и Кокошаем в Дешти-Кипчак (ОЗО, 2008, С.86). Неудачи на западном фронте в 1229-35 годы были связаны с такими факторами как: 1. Неопытность молодежи, старших сыновей, посланных на Запад. 2. Отзыв Субедея в Китай в 1230 году.
В Иране по свидетельству ан-Насави у Чурмагуна было 20 тысяч монгол + местное ополчение (ЖСД, 1996, С.272). Мы в праве считать, что кроме двух туменов Чурмагуна и Екэ-Есура кураласа там был еще сборный тумен Мелик-Шаха из уйгуров, карлуков, туркмен, кашгарцев, кучайцев. Это не противоречит сообщению Ан-Насави и в то же время подтверждает сообщение Рашид ад-Дина. Субедей и Кокошай тоже, скорее всего, имели два тумена монгольского войска и один сборный тумен: «тысячи из обоков меркит, найман, кирей, канглы, кипчак» (ЗОИ, 2009, С.242). Также, скорее всего, именно к тому времени следует отнести отправку войска Даир-нойона в Кашмир и Индию, так как за время существования этого отряда сменилось четыре руководителя. Последним был Сали-нойон из татар (Рашид ад-Дин, 1946, С.23). Численность этого отряда неизвестна, возможно, она тоже была равна двум туменам. Итого в 1229 году было выделено 60 тысяч из монгольского войска и сформировано два новых тумена из покоренных и союзных войск. Как можно было изъять и направить на долгосрочную службу такое большое количество войск, ведь кроме исполнения воинской обязанности, воины этих туменов принадлежали к определенным улусам. Долгосрочная разлука с семьями, а также недовольство владельцев улусов могли привести к гражданским войнам, ведь раздел по улусам был произведен при Чингиз-хане и владельцы улусов могли прикрываться авторитетом Чингиз-хана в борьбе за свои улусы. По нашему мнению советниками Угедея была изобретена формула: «Старшие сыновья». Если предположить, что в среднем юрта поставляла в армию двух мужчин, то ими могли быть, либо два сына владельца юрты, либо отец и старший сын. Для исполнения двух заветов Чингиз-хана: покорения западных земель и борьбы с Джелал ад-Дином все улусы должны были выделить старших сыновей. Все это освещалось именем Чингиз-хана, и понятно, что не один владелец улуса не мог пойти против традиции, к тому же де-юре раздел улусов не нарушался, никто ни у кого не отбирал юрты и улусы, хотя де-факто сила каждого улуса была ослаблена, путем изъятия половины его мужчин («старших сыновей») для западных походов. Основной целью отсылки этих трех отрядов было усиление центральной власти, ведь все три отряда были сборными из различных улусов и подчинялись непосредственно военачальникам, которых назначал каган. В 1229 году Субедей перед походом женился на принцессе Тумегань из рода Чингиз-хана и был отправлен на Запад. Видимо тогда уже Субедей столкнулся с кипчаком Басманом, ведь по Юань Ши, во время западного похода 1235 года, Бачман услышав только имя Субедея оробел и бежал. Видимо в 1229 году Субедей достиг немалых успехов в борьбе с кипчаками, и вскоре был отозван в Китай. Уже летом 1230 года Субедей он послан помочь Дохолху-черби. В 1235 году его снова посылают в западный поход, где с 1230 года три тумена в его отсутствие не смогли достичь больших успехов, увязнув в борьбе с булгарами (ЗОИ, 2009, С.229-230).
4.2. После смерти Толуя и до Западного похода. В этот период времени Угедей забирает у детей Толуя и передает своему сына Кутану одну тысячу суннитов и две тысячи сулдусов. Шики-Кутуку и несколько эмиров возмутились этим, но Соркуктани не стала возражать(Рашид ад-Дин, 1952(2), С.278).
4.3. В 1235 году была предпринята попытка нового похода «старших сыновей» на Запад. Теперь уже действительно цель была пополнить войска Субедея для покорения Дешти-Кипчака, Булгарии, Киевской Руси, алан и т.д. Новое стремление Угедея изъять улусных людей у владельцев улусов встретило оппозицию: решимость Мунке и других царевичей в стремлении не допустить новой потери улусных людей, скрытая за маской служения кагану привела к тому, что старая формулировка «Старшие сыновья» зазвучала по-новому и теперь все чингизиды старшие сыновья детей Чингиз-хана были отправлены в Западный поход. Конечно, перспектива провести 5-6 лет в Западном походе не нравилась царевичам, но перспектива потери половины своих улусных людей заставила царевичей переступить через себя. Как отмечал Почекаев Р.Ю. «Еще одним свидетельством уникальности похода на Запад было то, что изначально не был назначен его верховный главнокомандующий» (Почекаев, 2006, С.86). Это стало возможным благодаря тому, что каждый царевич возглавлял войска своего улуса, а Угедей, изначально не предполагавший отправлять старших сыновей-чингизидов, просто забыл назначить главного в походе. В тоже время Угедей смог все-таки отослать в помощь Чормагуну отряд старших сыновей под руководством Оготура и Мункету. Предположительно это был тумен, так как мы знаем, что после отправки трех туменов 1230 года, позже мы знаем о четырех туменах в подчинении у Чурмагуна (Рашид ад-Дин, 1952, С.99).
Приведем таблицу, где отразим динамику распределения военных сил по улусам и их распределение перед западным походом. Хотели бы сразу предупредить, что тут рассматривается положение де-факто, юридически в составе каждого улуса почти не произошло перемен, т.е. положение, когда в улусе оставалось примерно 2500 мужчин на военной службе не означает уменьшение улуса, количество юрт осталось таким же как и было (5000 юрт). Просто количество изъятых мужчин непропорционально высоко по отношению к количеству оставшихся женщин: снижение количества мужчин компенсировалось демографическим ростом за счет полигамии и оставшихся мужчин, так как если в семье был только один совершеннолетний мужчина, то его не брали в армию. Также мы исходим из равенства: 1 юрта=2 совершеннолетних военнообязанных мужчин:

Имя До 1227 1227-29 1229 1232-1235 1235 Итого идет в поход
Джучи 18 18 18-9=9 9 9-4,5 9
Чагатай 16 16 16-8=8 8 8-4 4
Толуй 10 10+10=20 20-10-5=5 5-1,5=3,5 3,5-1,75 1,75
Онгуты 10 10 10-5=5 5 5-2,5 2,5
Ойраты 10 10 10-5=5 5 5-2,5 2,5
Кулкан 10 10 10-5=5 5 5-2,5 2,5
Темуге и Оэлун 20 20 20-10-10 10 10-5 5
Джочи-Хасар 8 8 8-4=4 4 4-2 2
Элджидай 4 4 4-2=2 2 2-1 1
Бельгутэй 3 3 3-1,5=1,5 1,5 1,5-0,75 0,75
Угедей 10 10 10+(10)-5=15 (10)+5+1,5
=(10)+6,5 (10)+6,5-3,25 3,25
Чурмагун 0 0 20+10 30 30+10 0
Субедей 0 0 20+10 20+10 30 30
Даир 0 0 20 20 20 0
Итого 129 129 129 139+10 139+10 64,25-10

Рассмотрев все важные факторы, мы можем перейти к методологии оценки монгольского войска в западном поде:
Формула, по которой рассчитывается общее количество монгольской армии в западном походе:
N=n+q*(X)+s
N - это общее количество войска, которое участвует в походе.
n - это количество войск присутствующее до похода в этом улусе.
q - это коэффициент изъятия войск из других улусов, в данном случае он равен 0,5 (при этом надо учитывать, что некоторые части уходили в другие области, например тумен Оготура и Мункету), при походе Хулагу он был равен 0,2, причем воины не изымались из улусных людей, изымались допризывники (2 из 10 недостигших 15 лет, но бывших уже 13-15 летними), Гуюк же в западный поход на Европу собирал по 3 человека с десяти (коэффициент 0,3)
X – это количество войск в оставшихся улусах на период призыва их в поход.
S – это количество союзных войск.
Союзники: Среди узбекских племен 14 века мы можем наблюдать такие племена как тангут, китай, карлук, уйгур. Мы можем предположить, что представители данных этносов участвовали в западном походе. Но так как в том походе армия была мобильна, мы предполагаем, что никакой пехоты из Китая, Тибета и Средней Азии в той армии не было, так как это лишило бы армию главного преимущества мобильности. Карлуки, уйгуры предоставили определенные контингенты конницы, а тангуты и китаи должно быть пришли в составе инженерных войск. В походе Хулагу например также участвовали инженерные войска, численностью 1 тысяча. Для западного похода мы думаем справедливо такое же число. Количество уйгур и карлуков было по 2 тысячи, в 1230 году они для сборного тумена Мелик-шаха предоставили по 2 тысячи, а с учетом того, что их мобилизационные способности через пять лет не слишком изменились, мы можем предположить, что они выставили такое же число всадников. Также надо учитывать, что во время похода к армии присоединялись определенные контингенты, например тысяча аланов (асов) во главе с их государем, башкиры и мордва.
Итого общее количество союзников было около 5 тысяч на момент начала похода.
Также хотелось отметить, что мы приравняли потери трех туменов в 1230-1235 годах к приросту в те же года в монгольских семьях. Эти две цифры компенсировали друг друга.
N=n(30)+q*(X)(34,25-10)+s(5)=59,25
Таким образом, численность армии посланной в западный поход равнялась: 30 тысячам людей, оставшихся еще с 1229 года (из которых 20 тысяч были монголами, а 10 тысяч были из кереев, найманов, меркитов, кипчаков и канглы), а также набранных старших сыновей минус 10 тысяч высланных в помощь Чурмагуну+ силы союзников (2 тысяч уйгур, 2 тысячи карлуков + 1 тысяча инженерных войск (тангуты, китаи, чжурчжэни, ханьцы)). Итого вышло 59 250 человек. Цифра эта условна и опирается на условие того, что потери монголов в войнах покрывались демографическим ростом. Но также нужно заметить, что данная цифра получена путем анализа различных факторов, которые могли повлиять на численность армии, и, несмотря на свою условность, она очень близка к реальной цифре войска, так как учитывает все факторы.
Такая малая цифра (по сравнению с сотнями тысяч из оценок многих исследователей) не должна удивлять, ведь мы помним, что Субедей с двумя или тремя туменами (и возможно несколькими тысячами примкнувших к ним союзников) прошел большим рейдом по Ираку, Закавказью, Причерноморью, и Поволжью, разбив хорезмийцев, грузин, алан, половцев и объединенное русско-половецкое войско на Калке, которое некоторые летописцы оценивают в 82 тысячи. Храпачевский Р. же оценивает количество русско-половецкого войска в 40-45 тысяч человек (Храпачевский, 2004, С.332). Или же три тумана Чурмагуна, разбившие Джелал ад-Дина, а позже после присылки еще одного тумана, эти четыре тумена покорили Азербайджан, Грузию, Армению и разбившие сельджукидов. Также против кипчака Бачмана действовала армия в 20000 человек, что является косвенным доказательством немногочисленности монгол во время западного похода, где на поимку одного из главных врагов монголов было выделено только 20000 человек. «Менгу-каан соорудил 200 судов и на каждое судно посадил 100 вполне вооруженных монголов» (ИКПИ, 2006, С.60).
Резюмируя все вышесказанное, мы приходим к следующим выводам:
1. При оценке армии монголов в западном походе большинство исследователей оценивают ее число исходя из внешних факторов, таких как гипотетическая величина потерь монголов, количество фуражного корма для лошадей, «рассчитанное Каргаловым на основе данных Карпини» соотношение монголов к немонголам в монгольской армии, детерминированность численности армии монголов количеством царевичей участвующих в походе. Данные посылки изначально методически не верны, так как не учитывают внутренние факторы, которые могли повлиять на численность монгольской армии в Западном походе, такие как система призыва у монгол (когда 1 юрта обычно выставляла примерно в среднем два человека), распределение войск и населения по улусам, а также особенности изъятия военных сил из улусов («Старшие сыновья»).
2. При определении численности армии Монголов мы считаем, что 105 в 1206 году и 129 тысяч в 1227 году отражают количество монгольской армии, без учета союзных войск.
3. В вопросе о распределении людских ресурсов по улусам, мы придерживаемся версии Сокровенного Сказания Монголов, а данные Рашид ад-Дина из памятки противоречивы, так как он постоянно путает тысячи как военно-административные единицы (совокупности юрт, обязанные выставлять 1000 воинов), с тысячами – как чисто военными подразделениями, отданными в оперативное управление некоторым нойонам.
4. Исходя из всех вышеперечисленных посылок, предложений и формулы, мы оцениваем численность монгольской армии в западном походе приблизительно в 60 тысяч человек на момент начала похода, 40 тысяч человек после ухода Менгу и Гуюка в Монголию (учитывая потери монголов в боях с русскими княжествами, кипчаками-половцами, булгарами, башкирами, асами, мордвой и т.д. + увод войск своих улусов Менгу и Гуюком после окончания похода на Русь) и около 30 тысяч во время похода в Венгрию.

Литература и источники:

Ахинжанов, 1995 - Ахинжанов С. М. «Кыпчаки в истории средневекового Казахстана» Алматы. Гылым, 1995. - 296 c.
Веселовский, 1894 - Веселовский Н. «Золотая орда»// Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и Л. Ефрона. СПб. 1894. Т.24. С.633-635.
Вернадский, 1997 - Вернадский Г.В. «Монголы и Русь». Тверь; ЛЕАН, М.: АГРАФ, 1997. - 480 с.
Гатин, 2006 - Гатин М.С. Проблемы истории Улуса Джучи и позднезолотоордынских государств Восточной Европы в немецкой историографии XIX–XX вв. Казань, 2009. Дис.. канд. ист. наук: 07.00.09 Казань, 2006. 257 с.
Греков, 1988 - Греков И. Б., Шахмагонов Ф. Ф. Мир истории. Русские земли в XIII-XV веках. М.:Молодая гвардия - 1988. 326 c.
Джувейни, 2004 - Джувейни, Ала-ад-Дин Ата -Мелик. «Чингисхан: история завоевателя мира»; пер. с англ. Е. Е. Харитонова; ред.: А.В. Ганулич, А. А. Володарский. - М. : МАГИСТР-ПРЕСС, 2004. - 688 с.
Егоров, 1992 - Егоров В.Л. «Русь противостоит Орде»//Карамзин Н.М. «История Государства Российского». Том 4 М. Наука 1992. С.373-400.
ЖСД, 1996 - Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны. М. Восточная литература. 1996.
ЗОИ, 2009 - Золотая Орда в источниках. Т.3. М. Наука. 2009. 336 с.
Иванин, 1875 - Иванин М.И. О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и среднеазиатских народов при Чингис-хане и Тамерлане. - Спб., 1875. - XII, 752 с. + 6 к.
ИКПИ, 2006 - История Казахстана в персидских источниках. Т.4. Алматы. Дайк-Пресс. 2006. 620 с.
Карамзин, 1992 - Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12 томах. Том 4 М Наука 1992г. 480 с.
Каргалов, 1967 - Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. Феодальная Русь и кочевники. М. Высшая школа 1967г. 264с.
Каргалов, 1966 - Каргалов В.В. «Монголо-татарское нашествие на Русь». М. Наука. 1966. 243 с.
Кирпичников, 1989 - Кирпичников А.Н. К оценкам военного дела средневековой Руси //Древние славяне и Киевская Русь. - К., -1989. - С. 141-149.
Костюков, 2006 - Костюков В.П. «Была ли Золотая Орда «Кипчакским ханством»»?//Тюркологический Сборник 2005. М. Восточная литература. 2006. С.199-237.
Костюков, 2008 - Костюков В.П. «Железные псы Батуидов»//Вопросы истории и археологии Западного Казахстана. №1. 2008. С.43-97.
Костюков, 2007 - Костюков В.П. «Улус Джучи и синдром федерализма»//Вопросы истории и археологии Западного Казахстана. №1. 2007. С.169-207.
Кощеев, 1993 - Кощеев В.Б. «Еще раз о численности монгольского войска в 1237 году//Вопросы истории. – 1993. - №10. С. 131-135.
Кульпин, 1998 - Кульпин Э.С. Золотая Орда. М.: Московский лицей, 1998. 222 с.
Кычанов, 1977 - Кычанов Е.И. «Монголо-тангутские войны и гибель государства Си Ся»//Татаро-монголы в Азии и Европе., М. 1977. С.46-61.
Магакий, 1871 - Магакий. История монголов инока Магакии, XIII века. Перевод и объяснения К. П. Патканова. СПб. Тип. Импер. АН. 1871г. IX, 106 с.
Мункуев, 1977 - Мункуев Н.Ц. «Заметки о древних монголах»//Татаро-монголы в Азии и Европе. М. Наука. 1977. С.377-408.
Мункуев, 1965 - Мункуев Н. Ц. Китайский источник о первых монгольских ханах: Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая. Перевод и исследование. М., Наука, 1965. 72 с.
Мыськов, 2003 - Мыськов Е.П. «Политическая история Золотой Орды (1236-1313)». Волгоград. 2003. 177 с.
ОЗО, 2008 - Образование Золотой Орды. Улус Джучи Великой Монгольской империи (1207-1266). Источники по истории Золотой Орды. От выделения удела Джучи до начала правления первого суверенного хана. Казань Татарское книжное издательство. 2008г. 480 с.
Очиров, 2002 - Очиров У.Б. «К вопросу о численности и этническом составе монгольской армии в 1-й четверти XIII в»//Мир Центральной Азии. Т.I. Археология. Этнология: Материалы международной научной конференции. Улан-Удэ. 2002. С.166-173.
Почекаев, 2006 - Почекаев Р.Ю. «Батый, хан который не стал ханом». М. АСТ. 2006. 350 с.
Рашид ад-Дин, 1952 - Рашид ад-Дин «Сборник Летописей» т.1 ч. 2. М. 1952. 281 с.
Рашид ад-Дин, 1952(2) - Рашид ад-Дин «Сборник Летописей» т.1 ч. 1. М. 1952. 197 с.
Рашид ад-Дин, 1946 - Рашид ад-Дин «Сборник Летописей» т.3. М. 1946. 340 с.
Синор, 2008 - Синор Д. Монголы на Западе // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 6. Золотоордынское время. Сб. науч. работ. Донецк, 2008. С.363-384.
Скрынников, 1997 - Скрынников Р.Г. История Российская IX-XVII вв. - М.: Весь Мир, 1997. - 496 с.
Халиков, 1988 - Халиков А.Х. Халиуллин И.Х. «Основные этапы монгольского нашествия на Волжскую Булгарию»//Волжская Булгария и монгольское нашествие: Сборник. Казань, 1988. С.5-25.
Хара-Даван, 1991 - Хара-Даван Э. Чингисхан как полководец и его наследие: Культурно-исторический очерк Монгольской империи XII-XIV века. Элиста. Калмыцкое книжное издательство. 1991. 196 с.
Храпачевский, 2004 - Храпачевский Р.П. Военная держава Чингисхана. серия: Военно-историческая библиотека Москва АСТ ВЗОИ 2004г. 557 с.
Храпачевский, 2006 - Храпачевский Р.П. «К вопросу о первоначальной численности монголов в улусе Джучи»// Труды Международной нумизматической конференции «Монеты и денежное обращение в монгольских государствах XIII-XV веков», IV-V МНК Булгар-Волгоград, М. 2006.
Черепнин, 1977 - Черепнин Л.В. «Монголо-татары на Руси (13 век)» //Татаро-монголы в Азии и Европе., М. Наука. 1977. С.186-209.
Чернышевский, 1989 - Чернышевский Д. В. «Приидоша бесчислены, яко прузи» //Вопросы истории, 1989, № 2. С.127-132.
Юань Ши, 1976 - Юань ши (История династии Юань), Пекин 1976, «Чжунхуа шуцзюй чубань» С.2508-2516.

Рецензии

Карамзин Н.М. считал, что на Русь в 1237 году вторглась армия, насчитывающая около 500 тысяч человек (Карамзин, 1992, С.182)
Карамзин: "новый Хан дал 300000 воинов Батыю, своему племяннику, и велел ему покорить северные берега моря Каспийского с дальнейшими странами"
http://www.kulichki.com/inkwell/text/special/history/karamzin/kar03_08.htm

ЕТ: Насчёт туменов, тысяч, сотен и десятков. Может не стоит принимать это за арифметические единицы. Это скорей всего названия подразделений, как дивизии, полки, батальоны, роты, взводы. По опыту, скажем, Великой Отечественной мы знаем, что практически никогда дивизии не соответствовали их штатной численности, всегда и везде был некомплект. Даже по количеству подразделений, наряду с трехполковыми, были и двухполковые. И это при том, что все призывники перемешивались. Неужели у древних монголов всё было так чётко: в каждом десятке ровно 10 бойцов, а в каждой сотне ровно 10 десятков. Как это может быть обеспечено? А убитые, раненые, больные? А ведь брали из разных родов, а роды были разные, и более, и менее многочисленные. Получается, что малочисленный род выставлял всех поголовно (а если и тогда не хватит, может эпидемия, медицина и санитария ведь на нуле), а в многочисленном большинство дома бамбук курили, ибо свою тысячу выставили. Как-то нелогично. Может слова Рашид ад-Дина о "129 тысячах" следует воспринимать так же, как слова, что допустим, Сталин выставил 300 дивизий? А сколько там в дивизиях бойцов, бог весть.
Но в целом за статью спасибо. Кратко и информативно. Прямо то, что я хотел узнать. Можно ли на неё в будущем ссылаться в своих произведениях?

Во время татаро-монгольского нашествия столкнулись две средневековых концепции ведения войны. Условно говоря - европейская и азиатская. Первая ориентирована на ближний бой, когда исход сражения решается в рукопашной схватке. Естественно схватка велась с применением всего комплекса боевых средств ближнего боя. Метательное оружие и дистанционный бой являлись вспомогательными. Вторая концепция, наоборот, ориентировалась на бой дистанционный. Противник изматывался и истощался непрерывным обстрелом, после чего опрокидывался в рукопашной. Здесь главным был маневренный дистанционный бой. Монгольская армия эпохи завоеваний довела эту тактику до совершенства.

Таким образом, если основным оружием европейского рыцаря и русского дружинника являлось копье, то основным оружием монгольского воина был лук со стрелами. С конструктивной точки зрения монгольский лук принципиально не отличался от арабского или, к примеру, корейского. Он был сложносоставным, изготовлялся из дерева, рога, кости и сухожилий. Деревянная основа лук изготавливалась из гибких и распространенных в данной местности пород дерева, была популярна береза. С внутренней (обращенной к лучнику) стороны основы от рукояти до концов (рогов) наклеивались роговые пластины. С внешней стороны (обращенной к мишени) на всю длину лука приклеивались сухожилия. На рукоять и на концы прикреплялись костяные накладки. Деревянная основа могла изготавливаться из нескольких пород дерева. Использование роговых накладок связано с тем, что рог обладает высокой упругостью при сжатии. В свою очередь, сухожилия обладают большой упругостью при растяжении. Длина лука составляла 110 - 150 см.

Многие любят сравнивать монгольский лук с древнерусским. Доказывая, что древнерусский был ничем ни хуже монгольского или, наоборот, во всем ему уступал. С конструктивной точки зрения, основное отличие древнерусского лука была в отсутствие роговых накладок. Это, при прочих равных, делало его менее мощным. Впоследствии, под монгольским влиянием конструкция русского лука потерпела изменения, и в нее данные накладки были добавлены. Назывались подзоры. Однако, преимущество монгольского лука подавляющим не было. Древнерусский лук также был сложносоставным, изготовлялся из двух пород дерева, сухожилий и кости. Уступал, но не сильно.

Основным клинковым оружием ближнего боя монгольских воинов была сабля. Монгольские сабли объединяли в себе, в том числе и сабли покоренных народов, поэтому трудно выделить какой-либо конкретный тип сабли и назвать ее монгольской. В целом монгольские сабли имели слабый изгиб (как и все сабли того времени ), могли иметь гарду в виде перекрестья или в виде диска. Длина составляла около метра.

Наряду с саблями широко использовались палаши, мечи и боевые ножи.
Из короткого древкового оружия ближнего боя монголы применяли боевые топоры, булавы и шестоперы. Как и клинковое, древковое оружие отличалось большим разнообразием конструктций.

Длинное древковое оружие было представлено копьями и пальмой. Наконечники копий могли быть удлиненно-треугольной, ромбической, лавролистной или пикообразной формы. Часто наконечник имел крюк, для стаскивания противника с коня. Пальма представляла собой копье с длинным ножевидным наконечником.

Монгольская армия эпохи Чингисхана и его преемников – явление в мировой истории совершенно исключительное. Строго говоря, это относится не только к собственно армии: вообще вся организация военного дела в Монгольской державе поистине уникальна. Вышедшая из недр родового общества и упорядоченная гением Чингисхана, эта армия по своим боевым качествам далеко превосходила войска стран с тысячелетней историей. А многие элементы организации, стратегии, воинской дисциплины опередили свое время на столетия и лишь в XIX – XX веках вошли в практику искусства войны. Так что же представляла собой в XIII веке армия Монгольской империи?
Писать об этом и легко и сложно. Легко потому, что из всего комплекса наших знаний о державе Чингизидов львиную долю составляют сведения о ее военных достижениях. Десятки, если не сотни авторов, очевидцев монгольских завоеваний, оставили нам тысячи страниц текстов. Но тут и начинаются сложности. Во-первых, практически все эти тексты написаны противниками монголов или, во всяком случае, людьми чрезвычайно далекими от монгольского менталитета. Отсюда и необъективность, ошибки, порой намеренная ложь. Пожалуй, ни одна армия в истории не окружена таким количеством мифов, притом чаще всего мифов враждебных, как монгольская армия. И, к сожалению, эти вымыслы о монголах оказались на редкость живучими, а сто раз повторенная ложь стала восприниматься как истинная правда. Она вошла в учебники истории, по которым учились и учимся до сих пор и мы с вами. Можно привести два примера, с которыми знаком, наверное, каждый.

Дворец богдо-хана в Улан-Баторе

С легкой руки русских историков XIX века закрепилось утверждение о том, что дисциплина в монгольской армии поддерживалась невероятными по жестокости мерами: если в бою два-три человека из десятка отступили – казнят весь десяток. Таких методов устрашения не знала действительно ни одна армия (децимация в древнем Риме – лишь казнь каждого десятого труса, бежавшего с поля боя). Но... не знала их и монгольская армия. Весь этот миф основан на недоразумении, точнее – на неверном прочтении того отрывка из Плано Карпини, на который ссылались русские историки. Видимо, знание латинского языка тогда было все же не на той высоте, какую мы привыкли предполагать. Что же на самом деле пишет Плано Карпини? «Если из десяти человек бежит один, или двое, или трое, или даже больше, то все они умерщвляются, и если бегут все десять, а не бегут другие сто, то все умерщвляются; и, говоря кратко, если они не отступают сообща, то все бегущие (курсив мой – авт.) умерщвляются».{Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957. С.49.} Иными словами, Карпини прямо говорит: казни подлежали именно трусы, бежавшие с поля боя, но никак не их соратники-храбрецы. Разумеется, и эта мера была весьма жестокой, хотя бы в сравнении с той же децимацией, но она абсолютно логически и морально оправданна. Но казнь смельчаков, державших строй, да еще при явно очень тяжелой боевой обстановке – это уж ни в какие ворота не лезет! Тем не менее, легенда распространилась – и вот мы видим, что, оказывается, монголы занимались бессмысленными (а с военной точки зрения – абсурдными, находящимися за пределами здравого смысла) убийствами.
Другой миф: якобы монголы, захватывая так называемые цивилизованные страны, уничтожали все на своем пути: этакая стихийная сила, разрушающая из любви к самому процессу разрушения. Эта точка зрения базируется на тех сведениях, которые дают нам персидские и арабские авторы той эпохи. И тоже верна лишь в малой степени. Так, например, сообщается, что после взятия Мерва все его население было убито или уведено в рабство. А через год Мерв восстал против захватчиков, и снова пришли монголы, и снова всех убили. Кого? К этой же категории относятся и рассказы о сотнях тысяч и миллионах жертв монголов при захвате иранских городов. Да, монголы отнюдь не были ангелами; да, их жестокость, вероятно, превосходила нормы того времени. Но вот бессмысленной ее назвать никак нельзя. Больше того, система репрессий была тщательно продумана и направлялась она против тех, кто оказывал монгольской армии наибольшее сопротивление. Террор был одной из составляющих военной стратегии монголов, заметно облегчавшей им завоевания. Активно сопротивлявшихся уничтожали, отдавшихся на волю победителя только облагали десятиной и – живите, как жили. И такая тактика давала огромный успех: десятки и сотни городов, которые могли всерьез задержать или сильно раздробить силы монголов, сдавались без боя, что позволяло сохранить темп наступления и, заметим, сберегало жизни тысячам монгольских воинов.
Таковы только два примера мифов о монгольской армии – мифов, утвердившихся в массовом сознании вплоть до настоящего времени. А ими список нелепостей и прямого вранья далеко не исчерпывается. Между тем, эти ложные сведения ведут к очень серьезному искажению и нашего представления о монголах как народе, показывая их в совершенно неверном свете, и вообще о характере эпохи монгольских завоеваний. А только объективный взгляд на происходящее позволяет понять, как мог возникнуть и уверенно развиваться такой феномен, как мировая империя монголов.
Вторая трудность в рассказе о монгольской армии состоит в том, что в созданной гением Чингисхана державе армия, войны были не просто важным элементом; нет, они составляли самую сущность империи Чингизидов. Вся держава строилась на военных принципах, все мужчины были воинами, вся структура империи работала только на войну. В определенном смысле, собственно держава Чингисхана и армия Монгольской империи составляли единое целое, и отделить одно от другого – вот это относится к армии, а то уже к самому государству – не всегда представляется возможным. Попробуем все же разобраться в этих непростых вопросах. И первым из них будет вопрос о численности монгольской армии в разные периоды и на разных направлениях экспансии империи Чингизидов.
Эта тема, как и многие другие, касающиеся военного устройства Монгольской державы, тоже не избежала деформаций и в массовом сознании, и в сведениях, предоставленных авторами первоисточников, и в трудах историков-монголоведов. Есть, например, устоявшееся мнение об огромной численности монгольских армий, об их значительном количественном превосходстве над своими противниками. А отсюда часто следует и вывод, что именно за счет этого численного перевеса монголами и одерживались их постоянные победы. Между тем, это мнение абсолютно неверно. Наоборот, войска государств, на которых обрушивалось монгольское нашествие, как правило, превосходили своей численностью, и порой весьма значительно, наступавшие монгольские армии. Цзиньский Китай накануне вторжения Чингисхана располагал почти миллионной армией; от четырехсот до пятисот тысяч человек могла выставить на поле боя огромная держава Хорезмшахов. Средневековая Русь располагала мобилизационными возможностями в двести_двести пятьдесят тысяч вооруженных воинов. В то время как все население восточной части Великой степи, которая с 1206 года и составляла собственно державу монголов (во всяком случае, знаменитая войсковая разверстка Чингисхана включала в себя только эту часть) едва ли намного превышало миллион человек. А это значит, что даже максимально возможная мобилизация могла дать немногим более двухсот тысяч воинов. На практике же, даже при том высочайшем уровне милитаризации общества, который существовал при Чингисхане и его преемниках, армии были значительно меньше, так как существовал еще и мобилизационный резерв из старших сыновей.

Обе стороны монгольской пайцзы

Появление версии об огромном количественном превосходстве монголов, безусловно, лежит на совести многочисленных авторов того времени, представляющих противников монголов. Китайские, арабские, персидские, русские, западноевропейские хроники и летописи пестрят сообщениями о бесчисленных монгольских ордах, о том, что монголов было «как звезд на небе» (к слову, на небе невооруженным взглядом можно разглядеть только три тысячи звезд – не возникала ли такая аберрация и у описывающих монгольские армии?). Такие свидетельства противников монголов вполне понятны с психологической точки зрения. Ведь им необходимо было объяснить, как их, такие замечательные, цивилизованные и могучие державы могли рухнуть под ударами диких необразованных варваров, какими они считали монголов. Численное превосходство врага и давало такое объяснение, льющееся как бальзам на души проигравших: «Наши воины бились как герои, но монголов было в пять (десять, двадцать) раз больше, и мы проиграли». Нет нужды говорить, насколько такая пропаганда, хорошо известная по тысячам других примеров из разных эпох и стран, соответствует реальной действительности. Наверное, если бы держава Дария не была полностью покорена Александром Македонским, то персидские авторы того времени с удовольствием писали бы о миллионных македонских армиях. Между тем, армия Александра Великого никогда не превышала пятидесяти тысяч человек, и количественно значительно уступала персидской, в той же мере превосходя ее качественно. С полным основанием этот вывод можно отнести и к монгольской армии. В конце концов, как это ни обидно звучит для нашего уха, но восьмидесятитысячная русско-половецкая армия была на Калке наголову разгромлена двадцатитысячным (!) корпусом Субэдэя и Джебэ.{Спор о том, был ли в корпусе Субэдэя и Джебэ третий, дополнительный тумен, историки ведут до сих пор, но принципиально это ничего не меняет – монгольская армия на Калке в несколько раз (!) численно уступала русско-половецкому войску.}
Преувеличенные данные о численном составе монгольских армий, приводимые нашими источниками, могут объясняться и другими причинами. Они связаны и со спецификой самого монгольского войска, и с особенностями военной стратегии монголов. Так, известно, что в походе у каждого монгольского воина было от одного до четырех запасных коней: обычной нормой считались две запасные лошади); кроме того, с войском шли многочисленные табуны «центрального резерва». Поэтому армия монголов всегда казалась намного большей, чем она была на самом деле. У страха глаза велики, и пятидесятитысячное войско с двумя сотнями тысяч лошадей превращалось в двухсоттысячную армию. Зачастую же монголы, с целью запугать противника перед сражением, применяли военную хитрость. Ночью на походе, перед лицом врага, они разжигали в несколько раз больше костров, чем требовалось, и тем самым создавали иллюзию бесчисленности своих полчищ. Такой метод дезинформации и запугивания противника был у монголов широко распространен и применялся довольно часто: например, он сыграл огромную роль в уже описанном найманском походе. Ради объективности следует сказать, что при необходимости, когда нужно было, наоборот, успокоить врага, заставить его поверить в свое кажущееся превосходство (с тем, чтобы отпала нужда в дополнительных военных приготовлениях), монгольские полководцы, и в особенности Чингисхан, стремились всячески преуменьшить свои силы. Это еще до начала войны значительно демобилизовывало противника, и тем страшнее на него действовало, когда он сталкивался с реальной мощью монгольских армий. Самый известный пример такого рода дезинформации – сведения о монгольском войске, сообщенные знаменитым монгольским шпионом и дипломатом (в ту эпоху эти понятия были почти равнозначны) Махмудом Ялавачем хорезмшаху Мухаммеду ибн Текешу. Махмуд Ялавач, говоря о численности монгольского войска в сравнении с войском хорезмшаха, уподобил монгольскую армию струйке дыма в ночи. Хорезмшах поверил в свое полное превосходство над возможным противником, и... результат известен.
Наряду с преувеличением численности монгольских армий и господством такого взгляда на протяжении долгих столетий, уже в XX веке проявилась и обратная тенденция – всячески преуменьшать силы монголов. Историки-монголоведы так называемой «евразийской школы» этим особенно увлекались и тоже порой доводили ситуацию до абсурда. С их легкой руки, например, пошла гулять версия, что все войско Батыя, ушедшее в Великий Западный поход, насчитывало, якобы, не более тридцати тысяч человек, а собственно монголов среди них вообще было только четыре тысячи (!). Но аргументация «евразийцев» при этом совершенно невразумительна и служит, по существу, одной цели: показать, какими крутыми, великими и непревзойденными воинами были монголы Чингисхана. Однако, ни гений Чингисхана, ни действительно выдающиеся боевые качества монгольских армий не нуждаются в таких сомнительных обоснованиях.
Перейдем теперь, с учетом вышесказанного, к оценке реальной численности монгольских войск в эпоху Чингисхана и его преемников.{Довольно качественный анализ этой проблемы произведен российским исследователем Р.П. Храпачевским в книге «Военная держава Чингисхана». Большинство его выводов достаточно объективны, однако с некоторыми оценками трудно согласиться.} Уже было сказано, что даже максимально возможная мобилизация всех сил Йеке Монгол Улус могла дать только двести, в самом крайнем случае – двести пятьдесят тысяч воинов. Однако такая сверхтотальная мобилизация полностью подорвала бы всю систему хозяйства кочевников Великой степи и никогда не применялась на практике. Чингисхан, конечно, строил свое «всенародное государство» в первую очередь как военную державу, но в его планы не входила безудержная экспансия ценой гибели кочевого образа жизни и разрушения базовых основ существования монгольского народа. Монгольский владыка, не забывая, разумеется, про себя и свой «алтан уруг», хотел все же сделать своих кочевников богатыми, довольными и счастливыми. Но и расширение «монголосферы» до максимально возможных пределов также входило в его планы. Некоторое противоречие, существовавшее между этими двумя целями, заставило его искать золотую середину, которая позволила бы и кочевой быт не разрушить, и иметь армию, способную выполнять любые боевые задачи. Такой золотой серединой стала разверстка всего кочевого населения империи на «тысячи», которые делились на сотни и десятки, а сами, в свою очередь, объединялись в тумены.

Монгол в чешуйчатом доспехе. Персидский рисунок XIV в.

Насколько можно судить, именно «тысяча» составляла главную структурную единицу Монгольской империи. В гражданской жизни это была тысяча кибиток как крупное кочевое образование под общим управлением начальника, поставленного ханом. В военной – просто тысяча (арифметическая) воинов, которую эта тысяча кибиток обязана была поставить в случае войны. Впервые такое четкое разделение монгольского народа и войска было произведено уже в момент создания Монгольской империи, в 1206 году. На великом курултае Чингисхан разверстал все свое войско на тысячи и назначил начальствовать над ними девяносто пять нойонов-тысячников. Восемьдесят шесть тысяч были собственно монгольскими, и тысячники в них были назначены из числа сподвижников хана; в двух сравнительно небольших подразделениях – три тысячи икиресов и шесть тысяч онгутов – еще сохранялись некоторая автономия и родовой принцип организации. Кроме того, вне этих девяноста пяти тысяч находился отдельный корпус кешиктенов, набиравшийся из сыновей нойонов, воинов-багатуров и людей свободного состояния. Корпус этот тогда же был расширен до полноценного тумена, то есть десяти тысяч человек, и, таким образом, вся монгольская армия перед началом завоевательных походов Чингисхана насчитывала сто пять тысяч конных воинов.
Позднее, с включением в орбиту империи еще нескольких народов степи, Чингисханом была произведена вторая, и последняя, разверстка монгольского народа и армии, в которую теперь включили племена лесных кочевников, енисейских кыргызов и некоторые другие. Окончательный количественный состав монгольской армии был определен в сто двадцать девять тысяч воинов (а соответственно, все население делилось на сто двадцать девять тысяч кибиток) и больше уже никогда не пересматривался, поскольку решения Чингисхана были неотменяемы на протяжении всей истории Монгольской империи. Добавим к этому десять тысяч кешиктенов, стоявших вне этой основополагающей структуры, и получим приблизительно стосорокатысячную армию. И это уже объективный факт – собственно монгольская армия при Чингисхане и его наследниках и вплоть до раскола державы не превышала ста сорока тысяч воинов.
Но слова «собственно монгольская» выделены здесь не случайно. После гигантских завоеваний на востоке и западе в состав армии на правах вспомогательных сил (но не в число упомянутых ста двадцати девяти тысяч) вошли отряды уйгуров, карлуков, чжурчжэней, китайцев и так далее. Наши источники насчитывают сорок шесть таких вспомогательных отрядов. Их численность, к сожалению, неизвестна, но далеко не тайна то, что они никогда не составляли боевую основу монгольской армии, и лишь при Угедэе, с присоединением к Йеке Монгол Улус чрезвычайно многочисленного кыпчакского народа (половцев), число немонгольских воинов по меньшей мере сравнялось с числом монгольских. Сами кыпчаки, кстати, на тысячи разверстаны не были, а вошли в состав тысяч, созданных Чингисханом. Отчего, кстати, некоторые формальные «тысячи», особенно в улусе Джучи после похода Батыя, могли насчитывать три, пять, а то и десять тысяч кибиток. Тем не менее, войско, выставляемое ими, по-прежнему равнялось тысяче и, хотя в поздний период Империи, вероятно, значительно превышало это число, по названию оставалось пресловутой «тысячей».
Оценить в этой ситуации полную численность армий Монгольской империи в период ее наивысшего расцвета достаточно сложно. С уверенностью можно говорить лишь, что эти дополнительные контингента, вне установленных Чингисханом, насчитывали не менее шестидесяти тысяч и вряд ли более тех же ста сорока тысяч человек. Таким образом, общая численность всех армий монголов к середине XIII века составляла от двухсот до двухсот восьмидесяти тысяч воинов, из которых «реестровыми» монголами числились сто сорок тысяч человек, а собственно монголов, или монголов-нирун, насчитывалась едва ли четверть, то есть пятьдесят-шестьдесят тысяч.
Такова оценка численности всех монгольских армий в разные периоды существования империи. Но не меньший интерес вызывает и то, какими силами располагали монголы в своих знаменитых завоевательных походах при Чингисхане и его преемниках. Ясно, что, за исключением похода на Цзиньский Китай в 1211 году, монголы никогда больше не имели возможности бросить на врага всю свою армию: после этого война уже всегда шла на нескольких фронтах. И чем больше расширялась монгольская экспансия, тем соответственно меньшие контингента они могли выставить на новых направлениях своего перманентного наступления. И действительно, хотя и несколько снивелированная постоянным включением в войско людей из покоренных народов, такая тенденция вполне прослеживается.
Самым, пожалуй, крупным по числу задействованных в нем воинов стал поход на государство Хорезмшахов в 1219 году. К этому моменту завоевание Цзиньского Китая – главного врага монголов – далеко еще не закончилось, и потому Чингисхан вынужден был раздробить свои силы. Очень значительный воинский контингент был им оставлен в Китае, под общим командованием Мухали. По оценкам историков, это войско насчитывало от шестидесяти до ста тысяч солдат; однако в оценке того, сколько же воинов относилось к собственно монголам, мнения резко расходятся. Р.П. Храпачевский, например, считает, что подавляющее большинство в армии Мухали составляли вспомогательные войска из числа бывших противников, перешедших на сторону Чингисхана. Собственно же монголов было только тринадцать тысяч, притом пять тысяч из них использовались лишь для охраны коренного юрта – то есть в войне как таковой участия не принимали. С такой оценкой, хотя бы из военно-стратегических соображений, невозможно согласиться.
В самом деле, при таком раскладе получается, что Мухали реально располагал лишь восемью тысячами монгольских конников и едва ли не вдесятеро большей армией из вчерашних противников, передавшихся монголам. И это во враждебной стране, далеко еще не покоренной и располагающей на тот момент превосходящими силами, хотя и деморализованными предыдущими поражениями. Что же могло помешать этим новоявленным союзникам предать своих новых хозяев и с легкостью уничтожить столь небольшую армию (в сущности, отряд) Мухали? История знает немало подобных примеров. Поверить в столь явную стратегическую недальновидность Чингисхана никак нельзя. Монгольский хан и до, и после не раз показывал свои возможности как мастера стратегического планирования. Но получается, что в этом случае он пошел на ничем не оправданный риск, грозивший чрезвычайно опасными последствиями. И это тот хитрый и осторожный полководец, который в своих наставлениях специально подчеркивал, как необходимы в военных делах осторожность и осмотрительность. Следовательно, в подобном раскладе явно прослеживается ошибка.
В своем анализе численности войск, которые Чингисхан оставил Мухали для ведения войны в Китае, Р.П. Храпачевский опирается на свидетельство Рашид ад-Дина. Рассмотрим его и мы. Рашид ад-Дин пишет: «Он (Чингисхан) дал ему (Мухали) один тумен войска из племени онгут, одну тысячу сборную, четыре тысячи из племени икирас, ...одну тысячу мангутов, ...три тысячи из кунгиратов, ...две тысячи джалаиров».{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С.179.} И далее: «Он вверил ему также то, что было покорено из областей Хитая и владений Джурджэ с тем, чтобы он их охранял и завоевал бы по мере возможности то, что не подчинилось».{Там же.}
Вначале отметим, что в этом отрывке нигде не говорится, что пять тысяч воинов из указанного числа предназначались для охраны коренного монгольского юрта. Наоборот, с полной ясностью утверждается, что все эти войска должны были воевать именно в Китае и других задач перед ними не ставилось. Таким образом, эти полтумена смело можно добавлять к военной группировке монголов в Китае. Далее. По непонятным причинам российский исследователь исключает из числа собственно монгольских воинов целый тумен (то есть десять тысяч бойцов) онгутов, давних и верных союзников Чингисхана, оказывавших ему поддержку еще до судьбоносной войны с найманами. Между тем, онгуты еще с 1206 года входили в число девяноста пяти реестровых тысяч всемонгольского войска, хотя и имели некоторую внутреннюю автономию. В этом смысле они ничем не отличались от тех же икиресов, также переданных Мухали. Но икиресов наш автор почему-то уверенно относит к монголам, а такой же монголоязычный народ онгутов, к тому же связанный с Борджигинами и родственными узами, – почему-то нет. Так что добавляем к монголам Мухали еще десять тысяч первоклассных воинов.
Но и это не все. Рашид ад-Дин говорит, что Чингисхан «дал» Мухали воинов-монголов для войны в Китае. Но не забудем, что и сам Мухали был тысячником с 1206 года, а позднее – темником-нойоном, и его собственную тысячу (а может быть и целый тумен) ему не нужно было «давать», она у него уже имелась, причем тысяча Мухали была отборной, первой в войске левого крыла армии Чингисхана. Наконец, обратим внимание на свойственные Рашид ад-Дину ошибки и противоречия: в другом месте он говорит, что в Китае с Мухали осталось все левое крыло монгольского войска,{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С. 256.} то есть шестьдесят две тысячи человек, что, конечно, не соответствует действительности. К тому же, согласно другому реестру, приведенному в китайской рукописи «Шэн-у цинь-чжэн лу» («Описание личных походов священно-воинственного»), Мухали была оставлена не одна, а четыре тысячи мангутов, то есть столько же, сколько их старых друзей и воинских соперников (в хорошем смысле) урутов. В эти сведения верится больше: в конце концов, кому как не китайцам лучше знать, сколько войск действовало именно на китайском фронте (тем более, что, по некоторым данным, первоначально автором книги был видный монгольский полководец Чаган).
Итак, если подвести итог этого анализа, то получится, что реально Мухали имел в Китае от двадцати четырех до тридцати шести тысяч воинов из собственно монгольского войска плюс дальний резерв в пять тысяч, стоявший в коренной Монголии. Вот против такой монгольской армии даже пятьдесят-шестьдесят тысяч новых союзников вряд ли посмели бы выступить, памятуя о высочайших боевых возможностях монголов.
А из этих расчетов уже нетрудно выяснить и численность войска монголов, которое отправилось в поход на государство Хорезмшахов. Из ста двадцати девяти реестровых тысяч от двадцати девяти до сорока одной тысячи оставались в Китае и Монголии, остальные, без сомнения, были направлены в Среднюю Азию. Прибавим к ним полный тумен кешиктенов Чингисхана, поскольку в этом походе участвовал и сам хан. Итого получается сто – сто десять тысяч только собственно монголов. Труднее оценить число вспомогательных войск, но известно, что в этом походе участвовал один тумен уйгуров, шесть тысяч карлуков, один сборный тумен из восточнотуркестанских воинов, специальный технический корпус (осадных машин) из китайцев и чжурчжэней и, видимо, еще некоторое число более мелких отрядов. Эти силы примерно можно оценить в сорок-пятьдесят тысяч человек, и, таким образом, все войско Чингисхана, двинувшееся в среднеазиатский поход, насчитывало около ста пятидесяти тысяч воинов. А мобилизационные возможности хорезмшахов, по самым минимальным оценкам, составляли четыреста тысяч солдат только регулярной армии. Вот вам и «бесчисленные монгольские орды», которые якобы брали верх за счет количественного превосходства!
Аналогичный подсчет, основанный на тщательном анализе источников, можно сделать и по самой, пожалуй, знаменитой военной кампании монголов – Великому Западному походу 1236 – 1242 годов. Здесь также не обошлось без излишне эмоциональных и, мягко говоря, сомнительных оценок. Русская летопись повествует о несметной силе войск Батыя, приведенных на Русь, так что под ними «дрожала и стонала земля». Но это явное поэтическое преувеличение привело к тому, что некоторые русские историки оценили численность Батыевых туменов умопомрачительной цифрой в шестьсот тысяч человек. Такое количество воинов не могла дать даже вся Великая степь вместе взятая. А чем кормить почти два миллиона (!) лошадей? В такой оценке явно отсутствует элементарный здравый смысл, и с ней можно сравнить только указание древнегреческих историков о пяти с половиной миллионах персидских воинов, направленных Ксерксом на завоевание Эллады. С военной точки зрения и то, и другое – полный бред. Но нельзя согласиться и с противоположным, уже упомянутым, мнением некоторых историков-евразийцев, утверждающих, что регулярная армия Батыя насчитывала только тридцать тысяч бойцов. Данные наших источников никак не позволяют примириться с такой оценкой.
Итак, мнения монголоведов, как мы видим, расходятся в целых двадцать раз, и истину, как всегда, стоит искать посередине. Тем более, что и первоисточники вполне позволяют дать более справедливую оценку. Мы знаем, что в походе участвовало одиннадцать (или двенадцать) царевичей Чингизидов, у каждого из которых имелся собственный тумен. Тумен формально равнялся десяти тысячам воинов, но, даже несмотря на стремление самого Чингисхана максимально упорядочить структуру войска, тумены оставались самыми нечеткими в количественном исчислении армейскими единицами. Десять тысяч солдат – это был тумен идеальный, но чаще тумены были меньше, особенно когда к реестровым монгольским тысячам механически присоединялись союзники из числа других кочевников. А именно так обстояло дело в Великом Западном походе. По реестру же эти монгольские царевичи владели примерно сорока тысячами монгольских воинов, приписанных к Чингисхановым тысячам. Вероятно, притом, что некоторая часть монгольских воинов оставалась для охраны собственных юртов царевичей Чингизидов. Так что цифра в тридцать – тридцать пять тысяч монголов, участвовавших в походе, представляется наиболее достоверной. А по свидетельству венгерского монаха Юлиана (1236 год), монголы составляли примерно одну треть всего войска Чингизидов. То есть все войско перед началом похода оценивается в сто тысяч регулярных конных бойцов. Несомненно, участвовали в походе и вспомогательные части, например, инженерные; примыкали к походу и разного рода искатели приключений и любители пограбить. Но их сложно оценивать как настоящую военную силу. И, видимо, самой верной оценкой численности монгольского войска в Великом Западном походе, возможной при сегодняшнем уровне изученности вопроса, будет число в сто – сто двадцать тысяч воинов. Отметим здесь, что мобилизационные возможности одной только Руси превышали эти цифры, как минимум, в два раза. Так что и здесь не приходится говорить о колоссальном численном превосходстве, хотя во многих отдельных случаях войска монголов превосходили противника и количественно.

Монгольские воины в доспехах. Персидский рисунок XIV в.

Такова наша оценка численности монгольских армий периода империи. А теперь перейдем к вопросам, связанным со структурой, управлением, дисциплиной и иными элементами военной организации у монголов. И здесь представляется важным еще раз сказать, что все основы военного дела в Монгольской империи были заложены и разработаны Чингисханом, которого отнюдь нельзя назвать великим полководцем (на поле боя), но можно с уверенностью говорить о нем как об истинном военном гении.
Уже начиная с великого курултая 1206 года, на котором Темучин был провозглашен Чингисханом созданной им Монгольской империи, в основу организации войска была положена строгая десятичная система. В самом принципе деления армии на десятки, сотни и тысячи ничего нового для кочевников не было. Еще за полтора тысячелетия до Чингисхана в Хуннской державе Модэ это правило стало основополагающим. Однако Чингисхан сделал этот принцип поистине всеобъемлющим, разверстав на подобные структурные единицы не только армию, но и все монгольское общество. Следование системе было чрезвычайно жестким: ни один воин не имел права ни при каких обстоятельствах покинуть свой десяток, и ни один десятник не мог принять в десяток кого бы то ни было. Единственным исключением из этого правила мог быть приказ самого хана; в редких случаях, вызываемых военной необходимостью, – приказ автономно действующего полководца или же решение великого курултая нойонов. Такая схема делала десяток или сотню действительно сплоченной боевой единицей: солдаты годами и даже десятилетиями действовали в едином составе, прекрасно зная способности, плюсы и минусы своих соратников. Кроме того, этот принцип чрезвычайно затруднял проникновение в собственно монгольскую армию вражеских лазутчиков и просто случайных людей.
Чингисхан отказался и от родового принципа построения армии – точнее, от того, чтобы этот принцип оставался основным, как это было при Модэ или в Вечном Эле тюрок. Родоплеменной способ организации войска не был полностью отменен, как считают некоторые монголоведы, но носил теперь явно зависимый характер. В некоторых подразделениях – уруты, мангуты, икиресы, онгуты – он еще сохранялся, но в основных боевых частях применялся лишь от случая к случаю. Нормой стало составление десятка или сотни из воинов разных родов и племен, а во главе каждого такого подразделения, как правило, стоял проверенный ветеран из числа старых сподвижников Темучина – балджунахцев, выслужившихся кешиктенов или ханских нукеров. И в армии полностью отменялся принцип родового подчинения: указания родовых вождей не имели для воинов никакой силы; приказы военного начальника – десятника, сотника, тысячника – должны были выполняться беспрекословно, под угрозой немедленной казни за невыполнение.
Первоначально основной воинской единицей монгольской армии была тысяча – об этом говорит и «Сокровенное Сказание», согласно которому в 1206 году Чингисхан назначил девяносто пять тысячников из числа самых проверенных и преданных людей. Среди этих тысячников были и очень известные имена: Мунлик, Боорчу, Мухали, Джелмэ, Субэдэй, Джебэ, Сорганшира; есть и такие, о которых мы не знаем ничего. Уже вскоре после великого курултая, исходя из военной целесообразности, Чингисхан сделал лучших своих тысячников темниками, а два старых соратника – Боорчу и Мухали – возглавили, соответственно, правое и левое крылья монгольского войска.
Макроструктура монгольской армии, включавшая в себя войска правой и левой руки, а также центр, была утверждена все в том же 1206 году. Подобное деление тоже шло из глубины веков: так строилась еще армия Модэ. Однако позднее, в 1220-е годы, стратегическая необходимость, вызванная ростом количества театров военных действий, заставила Чингисхана фактически отказаться от этого принципа. Старый тип организации в наиболее четком виде фиксируется накануне похода на государство Хорезмшахов. Из общего числа в сто тридцать девять тысяч воинов шестьдесят две тысячи входили в левое крыло, тридцать восемь тысяч составляли правое, корпус кешиктенов и войска братьев, сыновей и племянников Чингисхана – всего тридцать восемь тысяч человек – образовывали центр. Недостающей тысячей была, видимо, та специальная тысяча урянхайцев, которая охраняла священную гору монголов Бурхан-Халдун. После смерти Чингисхана эти урянхайцы стали хранителями могилы своего великого вождя и никогда не принимали участия в военных действиях.
После среднеазиатского похода и появления нескольких фронтов эта структура была изменена. Чингисхан был вынужден отказаться от принципа единого войска. Формально крупнейшей воинской единицей оставался тумен, но для выполнения самых важных стратегических задач создавались крупные армейские группы, как правило, из двух-трех, реже из четырех туменов, и действующие как автономные боевые единицы. Общее командование такой группой – сегодня мы назвали бы ее экспедиционным корпусом – получал наиболее подготовленный темник, который в этой ситуации становился как бы заместителем самого хана. Такими автономными армиями являлись корпус Мухали в Китае, а также корпуса Чормагана и Джебэ. Военачальники таких обособленных групп – а ими могли быть и отдельный тумен, и даже тысяча – имели очень широкий спектр полномочий и пользовались большой свободой действий, с тем, чтобы не сковывать инициативу начальника в непредсказуемых условиях боевого похода. В целом, такая ситуация, казалось бы, весьма нехарактерна для монгольского войска с его железной дисциплиной, которой в полной мере подчинялись и темники, и тысячники. Но это только доказывает, что для Чингисхана принцип военно-стратегической целесообразности стоял выше принципа формального подчинения. Но в то же время и спрос с военачальника за выполнение боевых заданий был велик. Даже своего любимца Шиги-Хутуху, после того, как тот потерпел неожиданное поражение от Джелаль ад-Дина при Перване, Чингисхан навсегда отстранил от высшего военного командования, сохранив за ним только его личную тысячу.
Вообще, принципы формирования командного состава армии, установленные Чингисханом, чрезвычайно любопытны. Отдавая безусловное предпочтение своим проверенным соратникам, Чингисхан, тем не менее, ясно давал понять, что для любого его воина карьера открыта, вплоть до самых высоких должностей. Об этом он недвусмысленно говорит в своем наставлении (билике), что фактически делало такую практику законом государства: «Всякий, кто может вести верно дом свой, может вести и владение; всякий, кто может устроить десять человек согласно условию, прилично дать тому и тысячу, и тумен, и он может устроить хорошо». И наоборот, всякого не справляющегося со своими обязанностями командира ждало разжалование, а то и смертная казнь; новым начальником назначался человек из той же войсковой единицы, наиболее подходящий для этой командной должности. И эта система действовала не только среди низшего командного состава: то же правило было установлено и для тысячников и темников. Заметим, что Чингисхан ввел и еще один важный принцип командования – принцип, который в современной армии является основополагающим, но в полном объеме вошедший в уставы европейских армий только к XIX веку. А именно, в случае отсутствия командира по какой-либо, даже самой незначительной причине, вместо него тут же ставился временный командир. Это правило действовало даже если начальник отсутствовал всего несколько часов. Такая система четко работала на постоянное поддержание боевой готовности и была весьма эффективна в непредсказуемых условиях военных действий.
Совершенно уникальным для средневековья, с его безудержным восхвалением индивидуальных боевых качеств воина, выглядит еще один принцип отбора командного состава. Правило это настолько удивительно и столь явно доказывает военно-организаторский талант Чингисхана, что его стоит привести здесь полностью. Чингисхан сказал: «Нет бахадура, подобного Есунбаю, и нет человека, подобного ему по дарованиям. Но так как он не страдает от тягот похода и не ведает голода и жажды, то считает всех прочих людей, нукеров и ратников подобными себе в перенесении тягот, они же не в силах [их переносить]. По этой причине он не годен быть начальником (курсив мой – авт.). Достоин же быть таковым тот человек, который сам знает, что такое голод и жажда, и судит по этому о состоянии других, тот, который в пути идет с расчетом и не допускает, чтобы войско голодало и испытывало жажду, а скот отощал».{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С. 261 – 262.} И это слова необразованного дикого варвара?! Читатели, служившие в армии, снимите шляпу перед военным гением!
Таким образом, ответственность, налагаемая на командиров войска, была весьма высокой. Помимо всего прочего, каждый начальник младшего и среднего звена отвечал за функциональную готовность своих воинов: им проверялось перед походом все снаряжение каждого солдата – от комплекта вооружения до иголки с ниткой. Недоукомплектованный солдат наказывался командиром, но если осмотр производился поверхностно, то наказанию подлежал уже не только простой воин, но и сам командир. Одна из статей Великой Ясы, пусть и несколько туманно, утверждает, что за проступки своих солдат – расхлябанность, плохую готовность, тем более воинское преступление – командир наказывался одной мерой с ними: то есть, если солдат подлежал смертной казни, то мог быть казнен и командир. Об этом знал каждый представитель начальствующего состава, и можно представить, какой небывалый уровень порядка царил в монгольском войске – от самого низшего его подразделения до армии в целом.
Велик был спрос с командира, но не менее велика была и та власть, которой он пользовался в своем подразделении. Приказ любого начальника должен был выполняться беспрекословно. Не за всякий проступок, конечно, следовала смертная казнь, как иногда утверждают историки, плохо знакомые с реальными принципами дисциплины в монгольской армии. Но наказание следовало за любой, даже самый невинный проступок: солдат били бамбуковыми палками, а за более серьезное или повторное нарушение – батогами. Постоянных нарушителей воинской дисциплины и совершивших воинские преступления в обстановке боевого похода действительно казнили. Между прочим, серьезным военным преступлением считалось начинать грабеж неприятеля, даже уже побежденного, без разрешения воинского начальника. Эти поразительные порядки чрезвычайно удивляли многих авторов – свидетелей монгольских завоеваний. На фоне их собственных «цивилизованных» воинов, удержать которых от безудержного грабежа не мог ни один полководец, такая дисциплина в монгольском войске производила на персидских и западноевропейских летописцев потрясающее впечатление. К слову, заметим, что, когда грабеж побежденных разрешался, никто из монгольских воинов не получал изначального преимущества; значение имели лишь личные способности: тот, кто первым занял дом, автоматически получал все в нем содержавшееся, а опоздавший – будь он хоть тысячником – никаких прав на это имущество уже не имел (выделялась только особая ханская доля – десятина).
Жесткая дисциплина имела особое значение в боевой обстановке. Но она подразумевала также и четкое управление войсками. Беспрекословное выполнение приказов делало армию непобедимой только тогда, когда военачальники были способны довести эти приказы до каждого подчиненного. Особенно важным это становилось в условиях боя, когда непрерывно меняющаяся обстановка требовала порой неожиданных, заранее не оговоренных решений. И в монгольской армии система управления и передачи приказов вышестоящих начальников также была возведена на должную высоту. Оперативное управление в условиях боевых действий осуществлялось разными способами: устным приказом командира или от его имени через посыльного, сигнализацией бунчуками и приснопамятными свистящими стрелами, четко разработанной системой звуковых сигналов, передаваемых трубами и боевыми барабанами – «накарами». И отметим, что не было ни одного случая, когда бы монгольское войско оставило поле битвы при поднятом штандарте (бунчуке) начальника. Монголы, хоть и редко, но терпели поражения, – в частности, при Перване или Айн-Джалуде, – но даже при поражении не было никакой паники, и воинская дисциплина была превыше всего. Сам Чингисхан отмечал как едва ли не важнейшее свое достижение установленные им принципы управления и порядка: «Введенными мной порядку и дисциплине обязан я тем, что могущество мое, подобно молодой луне, растет со дня на день и что я заслужил благословение Вечного Неба, уважение и покорность земли».
И все же не только (и даже не столько) порядок и дисциплина сделали монгольскую армию Чингисхана уникальным явлением в мировой истории. Мы знаем немало примеров, когда и строжайшая дисциплина, даже совмещенная с высоким боевым духом, отнюдь не обращалась в автоматическую победу. Отрежьте такую армию от источников снабжения, перережьте коммуникации, захватите обозы – и поражение, несмотря на любую дисциплину, становится почти неминуемым. Вспомним русскую армию Петра I в печальной памяти Прутском походе 1711 года или Египетскую кампанию гениального Наполеона. Блестящие полководцы, великолепные армии, но результат – полное поражение. В этом и было серьезное отличие монгольской армии от армий как прошлого, так и будущего: она не нуждалась ни в коммуникациях, ни в обозах; по сути, в боевом походе ей вообще не требовалось снабжение извне. И с полным основанием любой монгольский воин мог бы выразить это словами известной латинской поговорки (если бы знал ее): «Omnia mea mecum porto» – «Все свое ношу с собой».
В походе монгольское войско могло двигаться целые месяцы и даже годы (четырехлетний многотысячекилометровый рейд армии Субэдэя и Джебэ – самое лучшее тому подтверждение) без перевозимых за собой запасов продовольствия и фуража. Монгольский конь полностью находился на подножном корму: ему не нужны были ни конюшня, ни торба овса на ночь. Даже из-под снега он мог добывать себе пищу, и монголы никогда не знали принципа, которому подчинялись едва ли не все армии средневековья: «зимой не воюют». Специальные отряды монголов высылались на один-два дневных перехода вперед, но их задачей были не только боевое охранение и тактическая разведка; одновременно проводилась и «хозяйственная» разведка – выбирались лучшие пастбища и определялись места для водопоя.
Удивительной была и выносливость и неприхотливость монгола-воина. В походе он довольствовался тем, что удавалось добыть охотой или грабежом, при необходимости мог неделями питаться своим каменно-твердым хурутом, запасенным в седельных сумках. Но даже полное уничтожение всех запасов – ведь и хурут может когда-нибудь кончиться – вовсе не ставило армию на грань гибели от голода. Когда есть становилось уже совсем нечего, монгольский воин мог питаться... кровью собственных коней. От монгольской лошади без особого ущерба для ее здоровья можно было взять до полулитра крови. Поскольку запасных коней всегда имелось немало, – вообще, обычной нормой на походе было три коня на человека, – такой способ вполне мог обеспечить выживание. Наконец, в пищу могли идти и павшие или покалечившиеся лошади. Даже при благоприятных условиях в большой армии падеж лошадей, исходя из простой теории вероятности, составлял ежедневно несколько десятков. А это уже позволяло, пусть и скудно, но накормить армию. Ну а при первой же возможности конские стада вновь пополнялись за счет захваченного скота.
Именно такие особенности и делали монгольскую армию самой выносливой, самой мобильной, самой независимой от внешних условий из всех армий, когда-либо существовавших в истории человечества. А на это накладывались еще жесткий порядок и строгая дисциплина, хорошо организованное управление, боевая и тактическая выучка. И можно сказать без обиняков: такая армия была действительно способна завоевать весь мир: ее боевые возможности вполне позволяли это. И лишь случайности истории (такие, как смерть Угедэй-хана в декабре 1241 года) не дали свершиться превращению мира в монгольский улус. Никогда – ни до, ни после монгольских походов – такого шанса больше не было ни у самых гениальных полководцев, ни у самых великих держав (разве что неиспользованный шанс Сталина, но и он представляется весьма сомнительным). Монгольская армия таким потенциалом обладала, и это делает ее величайшим военным феноменом всех времен.

* * *

Рассмотрим теперь другие важные элементы военного дела у монголов эпохи Чингизидов, а именно – вооружение и снаряжение монгольских воинов, особенности стратегии и тактики ведения военных действий (и подготовки к ним) и принципы боевого обучения.
Принято считать, что практически вся монгольская армия представляла собой иррегулярную легкую конницу стрелков из лука. Такой взгляд верен лишь отчасти. Действительно, основную массу монгольского войска, особенно при Чингисхане, составляли легковооруженные конные лучники. Но имелась и другая важная и значительная по численности группа – тяжелая конница, вооруженная мечами и пиками. С уверенностью можно говорить, что тяжеловооруженными конными воинами были ханские кешиктены; вероятно, это же относится и к так называемым «войскам багатуров». По своим боевым задачам они были в целом аналогичны рыцарской коннице Европы. Они играли роль «тарана», атакующего в глубоком строю с целью прорыва боевых порядков противника. И всадники, и лошади были защищены доспехами – сначала кожаными, из особо вываренной буйволовой кожи, которая для большей прочности часто покрывалась лаком.{Лак на доспехах выполнял и другую функцию: при непрямом попадании стрела или лезвие соскальзывали с лакированной поверхности – поэтому, например, лошадиный доспех лакировался почти всегда; люди же часто нашивали на свой доспех металлические бляшки.} Завоевания в Китае и Средней Азии дали возможность серьезно улучшить оборонительное снаряжение: теперь не только нойоны-тысячники, но и многие простые воины могли позволить себе иметь железный пластинчатый доспех. Да и кожаные доспехи улучшились, стали многослойными и, по свидетельствам, относящимся ко времени Великого Западного похода, были почти непробиваемы.
Тяжелая конница монголов все же не походила на хорошо знакомое нам рыцарство. Рыцарский конь был, по меньшей мере, вдвое тяжелее монгольского; на рыцарях были куда более массивные доспехи, не в меру увесистым было и их оружие: двуручные мечи и пятиметровые копья. Но это более тяжелое вооружение, давая лишь небольшое преимущество над пиками и кривыми мечами монголов, в целом делало боевые возможности рыцарства меньшими, чем у тех же ханских кешиктенов. Мобильность монгольской тяжеловооруженной конницы была значительно выше, и если тактика рыцарей была исключительно однообразна – только прямой фронтальный удар, хотя и страшный по силе, – то кешиктены могли наносить и неожиданные фланговые удары и даже выходить в тылы противника. Высокая маневренность позволяла монголам уже по ходу боя менять направление главного удара, на что рыцарская конница не была способна в принципе. Битва при Лигнице в 1241 году показала огромное преимущество монголов в конном бою: рыцарская конница вначале была остановлена меткими монгольскими лучниками, а затем уничтожена фланговыми ударами, которым рыцари не могли противопоставить ничего.
Но уже из этого краткого описания боя ясно, что мощь монгольского конного войска обуславливалась не только силой его тяжеловооруженных багатуров. Легкая конница играла отнюдь не второстепенную роль в бою. Вообще, уникальным являлось доведенное до автоматизма взаимодействие этих двух «родов войск». Бой всегда начинали конные лучники. Они атаковали противника несколькими разомкнутыми параллельными волнами, непрерывно обстреливая его из луков; при этом всадники первых рядов, выбывшие из строя или израсходовавшие запас стрел, мгновенно заменялись воинами из задних шеренг. Плотность стрельбы была неимоверной: по свидетельству источников (пусть, вероятно, и преувеличенному), монгольские стрелы в бою «застилали солнце». Если враг не выдерживал этого массированного обстрела и поворачивал тыл, то легкая конница, вооруженная кроме луков и саблями, сама же и довершала разгром. Если же противник контратаковал, то монголы не принимали ближнего боя. Излюбленной тактикой было отступление с целью заманить противника под неожиданный удар из засады. Удар этот наносился тяжелой конницей и почти всегда приводил к успеху. Удивительно, но даже тогда, когда этот маневр монголов стал хорошо известен их противникам, ничего реально противопоставить они не могли, и уже одержанные, казалось, победы превращались в сокрушительные поражения. В период же походов Чингисхана враги монголов попадались на эту удочку с изумительной регулярностью.
Ложное отступление было главной, но далеко не единственной тактической новинкой монголов.{Собственно, сам этот боевой прием, конечно, нельзя назвать новинкой – аналогичные действия совершались и в более ранние времена. Но монголы довели этот тактический маневр до настоящего совершенства, а пресловутая монгольская дисциплина никогда не позволяла противнику угадать – действительным или ложным являлось отступление.} Совершенно исключительная маневренность легкой конницы позволяла ей почти мгновенно перестраиваться по ходу боя и наносить ощутимые удары в самых неожиданных местах. Противник зачастую просто не успевал перестроиться, а если успевал это сделать против одного отряда – тут же получал удар в неприкрытый фланг от другого. Важна была и разведывательная функция лучников: нанося, казалось бы, бессистемные удары то тут, то там, они тем самым проверяли готовность обороны противника. А от этого уже зависело и направление главного удара, наносимого кешиктенами и багатурами.
Вооружение легкой конницы было очень простым: это лук, колчан со стрелами и сабля. Доспехов ни у воинов, ни у лошадей не имелось, но это, как ни странно, вовсе не делало их слишком уязвимыми. Причиной тому являлась уникальность боевого монгольского лука – наверное, самого мощного боевого оружия воина до изобретения пороха. Впрочем, в той же степени это относится и к тем, кто этот лук в руках держал, и к поражающему элементу – то есть собственно стрелам.
Монгольский лук был сравнительно небольшим по размерам, но исключительно мощным и дальнобойным. Относительно малые его размеры диктовались особенностями его применения. Стрелять с коня из длинного лука, подобного английскому, погубившему французскую рыцарскую конницу в битве при Креси (1346 год), было попросту невозможно. Поэтому монгольский лук был коротким и широким. Как правило, его делали составным: помимо нескольких слоев дерева, использовались костяные накладки, которые увеличивали силу натяжения. Что же касается величины этой силы, то у нас есть свидетельство китайца Чжао Хуна, который пишет, что усилие, необходимое для натягивания тетивы, всегда превышало величину в один «ши» – то есть более чем 71,6 килограмма. Надо сказать, что эти сведения китайского посла явно преувеличены: натянуть такой лук по силу разве что Гераклу.{Отметим, что современный мировой рекорд по натягиванию лука, занесенный в книгу рекордов Гиннесса, составляет 79,2 килограмма – то есть как раз немногим больше «одного ши». А это, понятно, случай исключительный.} Даже для тетивы арбалета, которую невозможно натянуть вручную, без специальных приспособлений, обычное усилие составляет пятьдесят килограммов (кроме станковых стрелометов). Тем не менее, очевидно, что монгольский лук был очень мощным, а монгольские лучники обладали значительной физической силой. Это неудивительно, если вспомнить, что первый свой лук монгольский мальчик получал уже в три года, а упражнения в стрельбе были излюбленным занятием монголов. О мощи монгольского лука свидетельствует и надпись на так называемом «Чингисовом камне», хранящемся в Эрмитаже. В этой надписи сообщается, что племянник Чингисхана Есункэ в состязаниях на дальность стрельбы пустил стрелу на расстояние, превышающее шестьсот метров. А эта дистанция недоступна даже и арбалету. И такие свойства лука, да еще находящегося в надежных руках, могли обеспечить относительную неуязвимость бездоспешного монгольского конника. Ведь стрелы монголов уже косили врага, в то время как стрелы их противников просто не долетали до цели или доставали ее уже на излете, не пробивая даже одежды. Конечно, и монголы не могли стрелять всегда только с безопасного расстояния – на двухсотметровой дистанции доспехи не пробьешь никакой стрелой. Но когда возникала необходимость в сближении с противником, монголы компенсировали возрастающую уязвимость усилением темпа и плотности стрельбы, так что враг и голову из-под щита боялся высунуть. А в бою монгольский воин без особого ущерба для меткости стрельбы был способен выпустить шесть-восемь стрел в минуту. Можно представить себе мощность огня атакующего лавой тумена!

Лук с саадаком и стрелы

Такая исключительная плотность стрельбы требовала весьма значительного количества стрел. И действительно, по данным Плано Карпини, каждый монгольский воин перед отправлением в боевой поход должен был представить своему начальнику «три больших колчана, полных стрелами». Из других источников мы знаем, что вместимость колчана составляла шестьдесят стрел. В бой монгол шел с одним, а при необходимости с двумя полными колчанами – таким образом, в крупном сражении боезапас воина составлял сто двадцать стрел. Поразительно, но факт: современный российский солдат в боевой обстановке имеет четыре снаряженных магазина с патронами – то есть может сделать сто двадцать выстрелов! Пуля, конечно, не стрела, но если вдуматься, то боевые возможности монгольского воина лишь немного уступали тем, которыми обладает солдат двадцать первого века.
Монгольские стрелы и сами по себе представляют нечто особенное. Поражает разнообразие их боевых характеристик. Существовали специальные бронебойные наконечники, причем тоже разные – под кольчужный, под пластинчатый и под кожаный доспех. Были стрелы с очень широкими и острыми наконечниками (так называемый «срезень»), способными отрезать руку, а то и голову. У начальников обязательно имелось несколько свистящих сигнальных стрел. Были и другие типы, которые применялись в зависимости от характера боя.{Удивительную разносторонность монгольских стрел автор может засвидетельствовать лично: во время раскопок в Нижегородском Кремле в 2001 – 2002 годах, в которых я принимал участие, археологами было найдено более пятнадцати различных видов наконечников стрел. Почти все они были монгольского (татарского) происхождения и относились к XIII – XIV векам.} Такая специализация значительно повышала эффективность стрельбы в бою и становилась одним из главных залогов победы.
Другим важным оружием легкоконного воина являлась сабля. Сабельные клинки были очень легкими, слабо изогнутыми и рубящими с одной стороны. Сабля, почти без исключений, была орудием боя по отступающему противнику, то есть бегущего врага рубили со спины, не ожидая встретить серьезного сопротивления. В таких условиях легкая сабля являлась оптимальным оружием: она не утруждала руку и, между прочим, выводя врага из строя, обычно не лишала его жизни – а ведь побежденные затем становились пленниками. Для серьезного наступательного или встречного боя сабли были малоэффективны, и в таких условиях главную роль играла тяжелая конница с массивными палашами и мечами, обычно также слегка изогнутыми. Вообще, вооружение багатуров и кешиктенов было куда более разнообразным, нежели у легких конников. Здесь и достаточно мощное копье – пика, мастерами в употреблении которого были уруты и мангуты, едва не разнесшие в отчаянной копейной атаке во много раз превосходившую армию кераитов (см. гл. 7). Часто такое копье снабжалось крюком, предназначенным для стаскивания врага с лошади; но самым обычным оружием такого рода был, безусловно, знаменитый монгольский аркан из конского волоса – легкий, прочный и длинный. Арканом кочевники, привычные к вылавливанию им лошадей из табуна, пользовались с изумительной ловкостью; десяток метров до противника не был серьезным препятствием. И каждый монгольский конник имел при себе аркан, а зачастую даже несколько. Это страшное монгольское оружие наводило ужас на врага – наверное, не меньший, чем его стрелы. Именно для защиты от монгольского аркана было придумано остроумное приспособление, пережившее века. Знаменитые «крылья за спиною» из песни Булата Окуджавы были у русских улан еще и в XVIII веке. Их особая конфигурация весьма затрудняла пользование арканом: при попытке затянуть петлю аркан соскальзывал.

Оружие XII – XV вв.

Хотя главной силой монгольского войска были конные лучники, у нас есть немало сведений об использовании самых разных видов оружия. Особенно широко применялись небольшие метательные копья – дротики, в обращении с которыми монголы были настоящими специалистами. Владельцы доспехов – нойоны, багатуры, кешиктены – активно употребляли тяжелое ручное оружие, дающее преимущество в контактном бою: боевые топоры и палицы, копья с длинным и широким лезвием (подобные стрелецким бердышам), которые можно было применять и как колющее, и как рубящее оружие. К середине XIII века монгольская армия и ее вспомогательные контингента уже имели на вооружении практически все виды рубящего, колющего и метательного оружия. Однако еще долго основным оружием монголов (за исключением специфического осадного дела) оставались лук со стрелами, сабля и аркан.
Но здесь нельзя не сказать о самом, наверное, главном оружии любого монгольского воина. Это знаменитый монгольский конь. Выше уже говорилось об огромном значении лошадей в кочевой жизни степных народов. Теперь обратимся к специфике боевого применения коней в период великих завоевательных походов Чингисхана и его преемников.
Монгольская лошадь удивительно невелика по размерам. Ее рост в холке обычно не превышал одного метра тридцати пяти сантиметров, а вес колебался в пределах от двухсот до трехсот килограммов. Сравните ее с почти двухметровыми, восьмисоткилограммовыми рыцарскими монстрами – разница бросается в глаза. Фактически, степная лошадь – нечто среднее между пони и обычным конем. Но ее боевые качества были поистине поразительными. И еще более удивляет то грамотное использование реальных преимуществ монгольских лошадей, которое и позволяет оценить монгольскую конницу как самое сильное и эффективное конное войско всех времен. Особенности монгольской лошади определяли, в значительной степени, и всю тактику боевых действий, практиковавшуюся монголами.
Легкая монгольская лошадь, конечно, не могла сравниться по силе таранного удара с тем же рыцарским конем. Поэтому для монгольской конницы нормой стало постоянное чередование фронтальных и фланговых атак, глубокие обходы больших конных масс во фланг и в тыл противнику. Здесь монголам очень помогало одно важное качество, присущее их степным лошадкам: значительно уступая в скорости коням противника, они обладали почти исключительной выносливостью. И многочасовой бой, и сверхдальние походы монгольская лошадь выдерживала с небывалой легкостью. Можно привести примеры этой поразительной выносливости. Так, во время венгерской кампании 1241 года конная армия Субэдэя однажды за три дня прошла расстояние почти в четыреста пятьдесят километров – то есть по сто пятьдесят километров в день. На такие подвиги не была способна ни одна армия мира. В этой связи можно вспомнить, что, например, войско крестоносцев в Первом крестовом походе при полугодовом переходе от Коньи до Антиохии (а это около тысячи километров) потеряло от девяноста до девяноста пяти процентов всех своих лошадей, при этом настоящих рыцарских коней осталось всего шестьдесят штук. Монгольская армия могла без особого напряжения и, уж конечно, без массового падежа лошадей, пройти этот маршрут дней за десять. Об этом можно говорить вполне уверенно – ведь подобные походы проделывал и сам Чингисхан (вспомним хотя бы его молниеносный набег на Буюрук-хана в 1201 году), и его полководцы – Субэдэй, Джебэ, Джучи.
Важна была и высочайшая выучка монгольских лошадей. Монгольский воин и его конь действовали в бою как одно существо. Лошадь повиновалась малейшим указаниям хозяина, была способна на самые неожиданные финты и маневры. Это позволяло монголам даже при отступлении сохранять и порядок, и боевые качества: быстро отступая, монгольское войско могло мгновенно остановиться и тут же перейти в контратаку или выпустить в противника ливень стрел. Не случайно в наших источниках не раз говорится, что монгольские лошади были выдрессированы «как собаки». И действительно, обучение лошадей начиналось уже на втором, а то и на первом году жизни (об этом пишет Чжао Хун) и, видимо, уже не прерывалось никогда.
Высокая дисциплина, выносливость монгольской лошади, ее способность выжить почти в любых условиях чрезвычайно роднила ее... с собственным хозяином. В самом деле, монгол из войска Чингисхана и его конь удивительно схожи, и складывается впечатление, что их связывало нечто гораздо большее, нежели простые отношения человека и животного. Человек мог полностью доверять своему коню, но и конь мог доверять человеку. Поразительный факт: монгольских коней никогда не привязывали и не стреноживали. Хотя, казалось бы, вот она – свобода и привольная жизнь, но монгольские кони никогда не уходили от своих, в общем-то, довольно суровых хозяев. Это взаимное доверие, какая-то высшая взаимосвязь, идущая от тех времен, когда человек был просто частью природы – делали монгола и его коня, наверное, единственным в своем роде боевым содружеством из всех, какие знает история.
Но вернемся к армии монголов; точнее, от собственно монгольского войска перейдем к другим составляющим армии Чингизидов. Речь идет о вспомогательных частях, набранных из различных покоренных народов и выполнявших самые разнообразные функции. Появление первых боевых соединений такого рода отмечается уже с самого начала завоевательных походов Чингисхана, но по-настоящему массовым их применение становится, начиная с китайской кампании. Уже говорилось, что такие немонгольские части составляли более половины войска Мухали, оставленного Чингисханом для продолжения войны в Китае в 1219 году. Первоначально основная часть этих вспомогательных сил представляла собой все ту же конницу, поскольку в нее входили воины из числа кочевых и полукочевых народов. Такие отряды назывались «таньма» или «таньмачи»; командиры отрядов сначала представляли собственную родовую знать, но постепенно, как правило, заменялись монголами. Их боевые навыки и тактика со временем все более «монголизировались», и уже к концу жизни Чингисхана эта иноплеменная конница фактически стала неотличимой от конницы монгольской. С 1220-х годов такие вспомогательные конные армии разных племен просто исчезают, а всех покоренных кочевников начинают разверстывать по монгольским «тысячам». Как отдельный вид они лишь кое-где сохраняются в качестве небоевых, оккупационных частей и, строго говоря, к собственно армии отношения не имеют.
Вспомогательными частями, постепенно увеличивающими свое значение по мере роста и соответствующего усложнения Монгольской империи, становились те, что выполняли функции, не свойственные самим монголам – конникам до мозга костей. Начиная с китайского похода, в войске появляются подразделения пехоты, игравшие, правда, сугубо вспомогательную роль: обычно они несли гарнизонную службу или были городской стражей, а непосредственно в боевых действиях использовались при осадах и только в редких случаях – как, например, в Афганистане в 1222 году – участвовали и в военном походе. Причем в саму монгольскую армию эти пехотные части не входили, имея лишь статус ополчения.
Однако и эти подразделения пехоты все же можно назвать привилегированными по сравнению с еще одной, весьма специфической группой, игравшей в военной стратегии монголов довольно значительную роль. Эта группа – широко известная в истории «осадная толпа» или, по-монгольски, «хашар».{«Хашар» в переводе с монгольского, собственно, и означает «толпа».} Хашар ни в коем случае не был боевым подразделением. Это просто согнанное в одно место многочисленное гражданское население завоевываемой страны. Использовались такие массы народа главным образом при осадах монголами крепостей и городов. Применение осадной толпы было двояким: люди применялись как рабочая сила – для ведения земляных работ, строительства и транспортировки осадных машин и сооружений; хашар также бросали на штурм крепости в качестве первой волны. Иногда же штурмы производились силами вообще одного только хашара: монголы без зазрения совести гнали людей под стрелы, пущенные их же братьями и отцами. Отказаться было нельзя, отступавших тут же рубила стоящая сзади монгольская конница. Способ, что и говорить, бесчеловечный, напоминающий о знаменитых штрафных батальонах сталинской эпохи. Однако, отнюдь не монголы были изобретателями этого свирепого средства ведения войны: они научились ему у так называемых «цивилизованных» народов – у тех же китайцев или арабов. Правда, монголы оказались действительно «хорошими» учениками и довели этот метод до подлинного совершенства.{Более подробно о способах использования хашара будет рассказано в дальнейшем.} С не меньшим блеском эти степные кочевники переняли другое «достижение» оседлых народов – искусство осаждать и брать города. Именно эта способность быстро учиться у своих врагов и произвела ужасающее впечатление на народы Средней Азии во время похода Чингисхана на государство Хорезмшахов. Всем окрестным народам испокон веков было известно, что кочевники практически бессильны против хорошо защищенных крепостей. Это подтверждала и история великих кочевнических держав древности: хунны, например, за четыре сотни лет существования своей империи так и не достигли никаких успехов в осадном деле. На этой, всем известной, беспомощности конных степняков перед лицом укрепленных городов в значительной степени строилась оборонительная стратегия хорезмшаха Мухаммеда.{В выборе стратегии хорезмшахом Мухаммедом большую роль играли и другие причины. Подробнее о них – в главе 11.} Осадные успехи монголов оказались для него полной неожиданностью, что во многом и предопределило быстрый разгром державы Хорезмшахов.
До начала своих внешних завоевательных походов монгольские племена действительно не владели осадными технологиями. Боевых приемов было, по сути, только два: во-первых, выманивание противника из крепости с целью разбить его в поле и затем взять уже беззащитный город; во-вторых, блокада крепости массами конного войска, что редко бывало эффективным, так как запасы пищи для людей и коней у осаждающих обычно заканчивались раньше, чем у осажденных. Уже самый первый, сугубо разведывательный поход 1205 года на державу тангутов (то есть еще до провозглашения империи) показал Чингисхану всю важность искусства осады. И в 1207 году он предпринимает новый поход на Тангут, по мнению китайских военных историков – почти исключительно с целью изучения способов взятия городов-укреплений. Монгольский владыка отлично понимал, что давно задуманная им крупнейшая военная кампания против Цзинь имеет не много шансов на успех без знания осадного искусства. Тангутские походы дали ему такую первоначальную базу – через захваченных в плен специалистов и обучение самих монголов. В дальнейшем монголами были переняты и более эффективные китайские технологии, и достижения в этой области мусульман. Несомненная и главнейшая заслуга в этом стремительном развитии у монголов осадного дела принадлежит Чингисхану. Монгольский властелин уделял этому огромное внимание до конца своей жизни. Поэтому, когда ряд историков утверждает, что вот, мол, если бы не китайские, тангутские, среднеазиатские осадные машины, монголы оказались бы бессильны перед оседлыми народами, то здесь налицо явное логическое передергивание. Ведь осадное искусство того же Китая достигло очень высокого уровня еще в период Борющихся Царств (V – III века до н.э.). Но за полтора прошедших тысячелетия ни один кочевой народ не воспользовался этими технологиями. Чингисхан, великий военный организатор, и здесь был первым.

Камнеметная башня

Камнемет и осадная лестница

Уже во время китайской кампании Чингисхана в монгольском войске появляются крупные военно-инженерные отряды так называемых «камнеметчиков». Они состояли в основном из перешедших на сторону монголов чжурчжэней и китайцев, но первым руководителем корпуса камнеметчиков был коренной монгол Аньмухай. Мы не знаем, где и когда этот степняк из рода баргутов научился осадному делу, но уже в первых походах на Цзинь он был признанным специалистом в этом вопросе и получил золотую пайцзу (фактически, был возведен в ранг темника). Отметим, что после смерти Аньмухая ему наследовал в ранге руководителя корпуса камнеметчиков (в этот же корпус, кстати, входили и совсем немногочисленные тогда моряки) его сын Тэмутэр, также получивший золотую пайцзу темника.
Осадная техника монголов, особенно со времени среднеазиатского похода, была весьма разнообразной. Отметим здесь различные метательные приспособления: вихревые камнеметы, катапульты, стрелометы (аркбаллисты), мощные камнеметные машины, основанные на принципе противовеса (аналоги европейского «требуше», хотя и несколько меньшей мощности) и т.п. Имелись в наличии и другие осадные приспособления разного рода: штурмовые лестницы и штурмовые башни, тараны и «купола для штурма» (видимо, специальные укрытия для воинов, использующих таран), а также «греческий огонь» (скорее всего – китайская смесь различных горючих масел) и даже пороховые заряды. Получила развитие и сама технология осады, в которой особую роль играл вышеупомянутый хашар.
Еще одним важнейшим структурным подразделением монгольского войска были достаточно большие группы легкоконных воинов, которые, за неимением более подходящего термина, можно назвать «разведывательными отрядами». Функции их были, однако, гораздо шире, чем просто тактическая разведка. Посылаемые далеко вперед – на день или два конного пути – крупные военные отряды (известно о существовании целого тумена конных разведчиков) становились боевым авангардом армии. Разбившись на относительно небольшие группы, эти караулы несли дозорную службу – для предупреждения основного войска о приближении неприятеля. В их задачи равным образом входили массовые «зачистки» населения на пути следования армии – с тем, чтобы никто не мог предупредить противника о монгольском походе. Они также исследовали возможные пути продвижения, определяли места стоянок для армии, отыскивали подходящие пастбища и водопои для коней. Идея таких многофункциональных караулов была не нова для степных народов – «Сокровенное Сказание» не один раз упоминает о подобных специальных отрядах: были они у кераитов, найманов, да и у других степняков. Однако при Чингисхане система организации разведки поднимается на новую высоту. Караулы становятся обязательным элементом при походе – отсутствие такого караула у любого автономного отряда приравнивалось к серьезному воинскому преступлению, и войсковой начальник за это пренебрежение приговаривался к смертной казни, вне зависимости от тяжести его последствий. Кроме того, эти мобильные отряды окружали теперь войско на походе со всех сторон, выполняя функции боевого охранения. В обязанности тыловых караулов, возможно, входила и поимка дезертиров. Вообще, роль тактической разведки в монгольской армии была исключительно высокой – значительно большей, чем в любой другой армии того времени.
В этой связи очень интересно рассмотреть и то, что можно было бы определить как стратегическую разведку, хотя прямого отношения к монгольской армии это не имеет. Однако, как уже говорилось, в державе Чингисхана очень трудно разграничить собственно военную составляющую и такие невоенные по виду формы деятельности, как, например, дипломатия и торговля. Все послы были одновременно и разведчиками, и саму дипломатию вряд ли можно назвать их главной задачей. Послы собирали максимум информации о противнике, о ситуации в стране; не последнее место в их деятельности занимали дезинформация и пропаганда. Особенно прославились на этой шпионско-дипломатической стезе купец из Хорезма Махмуд Ялавач («ялавач», собственно, и означает «посол») и бывший уйгурский торговец, а впоследствии – видный монгольский военачальник Джафар-ходжа. Махмуд Ялавач сыграл огромную роль в стратегической подготовке Среднеазиатского похода, и не случайно позднее Чингисхан сделал его своим наместником в Средней Азии. Не меньшую службу в подготовке и проведении первого этапа китайской кампании сослужил и Джафар-ходжа, который стал вскоре главным даругачи всего Северного Китая. Такие высокие пожалования сами по себе подчеркивают, насколько большое значение придавал Чингисхан этому роду деятельности.
Важнейшими помощниками дипломатов-шпионов и самой мощной разведывательно-диверсионной службой в монгольской империи стали торговцы. Их роль особенно возросла после 1209 года, когда уйгурское государство на абсолютно добровольных началах вошло в состав державы Чингисхана. Транзитная торговля издавна находилась в руках уйгурских (в меньшей степени – среднеазиатских) купцов; теперь же они получили от монгольского владыки значительные привилегии и начали служить ему не за страх, а за совесть. Позже эта армия шпионов пополнилась мусульманскими торговцами из Средней Азии, многочисленными перебежчиками и просто двойными агентами. В мирное время их основной функцией была предварительная разведка будущего возможного театра военных действий; в обстановке монгольских военных походов обязанности, возлагаемые на них ханом, становились куда более разнообразными. Пересылка подметных писем к военачальникам и крупным чиновникам противника, распространение панических слухов среди населения с целью запугать его и заставить отказаться от сопротивления монголам, даже прямые диверсионные акты – вот далеко не полный перечень того, чем занимались эти «купцы». И деятельность их можно назвать чрезвычайно успешной. Пропаганда монгольских шпионов вкупе с тщательно продуманной системой жесточайшего, но выборочного террора, практикуемого монголами, давали свои плоды. Десятки, а то и сотни хорошо укрепленных городов Китая и Средней Азии (позднее такие случаи мы наблюдаем и на Руси) сдавались на милость победителя, едва завидев передовые монгольские караулы.
Таким образом, вся концепция военного дела у монголов при Чингисхане выстраивается в строгую, тщательно продуманную систему. Преемники великого монгола вносят в нее еще некоторые незначительные усовершенствования, также диктуемые опытом предшествующих боевых действий. Эта способность к обучению как на собственном боевом опыте, так и на достижениях противников, к учету столь многих факторов, определяющих успешность военных действий в целом, у народа, который привычно воспринимается как скопище диких, безграмотных варваров, просто поражает. Несомненно, что роль самого Чингисхана в установлении такого положения вещей достаточно велика. Обучение военному делу, в том числе и подготовка офицеров и военачальников прямо прописаны в Ясе Чингисхана. Всем нойонам, в частности, прямо вменялось в обязанность обучение своих сыновей боевым приемам и основам военной стратегии и тактики. Так формировалась и преемственность офицерского корпуса, что в значительной степени цементировало армию, и внедрялись элементы нового на базе собственного боевого опыта. Другая статья Ясы вообще уникальна: она строго обязывает начальников туменов, тысяч и сотен дважды в год посещать ставку Чингисхана, где им полагалось «слушать наши (то есть Чингисхана) мысли». Этакая своеобразная Академия Генштаба. Позднее, за отсутствием новых военных гениев, равных Чингисхану, такие сборы стали, конечно, менее эффективными, но сохраняли значение как возможность для командного состава обменяться опытом и обсудить мнения по тем или иным военным вопросам.
Надо признать, что такая система дала свои плоды. В армии Чингизидов мы видим великолепно подготовленный офицерский состав и целую плеяду блистательных полководцев. К числу бесспорно выдающихся военачальников монгольской армии можно отнести Мухали, Джебэ, Хубилая (не путать с внуком Чингисхана, который, впрочем, тоже был неплохим военным вождем). Несомненным полководческим талантом обладали и сыновья Чингисхана – Джучи и, в особенности, Тулуй. Но на первое место, безусловно, следует поставить покорителя бесчисленных стран и народов, одного из величайших полководцев в мировой истории – Субэдэй-багатура. Этот верный пес Чингисхана прославил себя в десятках сражений, но два его деяния стоят особняком: беспримерный в истории человечества военный поход 1220 – 1224 годов, славу которого он делит со своим младшим соратником Джебэ, и Великий Западный поход 1236 – 1242 годов, грандиозный успех которого стал возможен во многом благодаря блестящему руководству Субэдэя. Интересно, что гениальность Субэдэй-багатура была признана еще при его жизни, причем одним из самых талантливых его военных противников. Об этом пишет «Юань ши»: когда видный цзиньский полководец Ваньянь Хэда был взят в плен и ожидал казни, он попросил о встрече с Субэдэем. Заинтригованный Субэдэй не отказал ему и поинтересовался: «Тебе осталось жить мгновение, чего хочешь от меня узнать?» Хэда ответил: «Вы отвагой превосходите всех полководцев. Небо породило героя, с которым я нечаянно встретился. Я увидел Вас и могу с легкой душой смежить веки». Заметим, что Хэда ни в коей мере не мог рассчитывать на помилование: он прекрасно знал, что это не во власти Субэдэя. И перед лицом смерти он признает величие своего врага, а это дорогого стоит! А ведь дело происходило в 1232 году, то есть еще до Великого Западного похода, в котором Субэдэй покрыл себя поистине неувядаемой (хотя и немного жуткой) славой. И только наш европоцентризм до сих пор не дает возможности адекватно оценить военный гений Субэдэя. Ганнибал и Цезарь, Александр Македонский и Карл Великий, Фридрих Великий и Наполеон – имена, известные всем. Субэдэй же пользуется настоящей известностью, пожалуй, лишь в узком кругу военных историков. Между тем, из перечисленных имен разве что Наполеона действительно можно поставить в один ряд с Субэдэем – подлинно великим исполнителем воли своего не менее великого каана.
Рассказ о принципах стратегии и военного обучения у монголов будет неполным, если не сказать об очень своеобразном явлении, которое фактически играло роль полномасштабных военных учений. Это феномен уже упоминался в другом контексте: речь идет о знаменитых облавных охотах. По велению Чингисхана такие охоты проводились один или два раза в год, всем составом войска. В обязательном порядке облавная охота применялась во время военного похода и выполняла две задачи: пополнение армией запасов продовольствия и совершенствование боевой и тактической выучки монгольских воинов. По существу, облавная охота и была войной, с похожими боевыми приемами и принципами – только велась против зверей, а не людей. Но, между прочим, наказания за ошибки или трусость во время охоты были такими же, как за аналогичные действия в боевых условиях. Да и армия поддерживалась в постоянном боевом тонусе.
В завершение темы монгольского военного искусства надо сказать несколько слов о таком специфическом предмете, как снаряжение (не боевое) монгольского воина. В определенном смысле, такое снаряжение было следствием самого образа жизни кочевника: те или иные его особенности диктовались природой, климатом или непосредственными обязанностями конкретных людей. Но во многом именно эта амуниция делала монгольскую армию тем, чем она была – «непобедимой и легендарной».
Начнем с «обмундирования». Одежда монгольского воина была простой и сугубо функциональной. Летом – штаны из овечьей шерсти и знаменитый монгольский халат: запахивался он у мужчин-монголов справа налево; у европейцев это, наоборот, «женский» способ. Обувью круглый год служили сапоги, низ которых был кожаным, а верх делался из войлока. Такие сапоги немного напоминают русские валенки, но гораздо удобнее их, так как не боятся сырости. Зимние сапоги могли быть сделаны из более толстого войлока и способны были выдерживать любые морозы. Кроме того, зимой в экипировку монгола добавлялись меховая шапка с наушниками и длинная, ниже колен, шуба из сложенного вдвое меха – шерстью и внутрь, и наружу. Между прочим, отсюда в Европе возникла легенда, что монголы эпохи Великого Западного похода одевались в звериные шкуры. Как и многие другие мифы о монголах, она не имеет ничего общего с действительностью.
Любопытно, что после завоевания Китая многие монгольские воины стали носить шелковое белье. Но вовсе не для того, чтобы поразить экстравагантностью своих дам. Причина такого монгольского «haute couture»{Искусство высокой моды (фр.). } тоже имела самое прямое отношение к войне. Дело в том, что шелк имеет свойство не пробиваться стрелой, а втягиваться в рану вместе с наконечником. Разумеется, и извлечь такую стрелу из раны гораздо проще: нужно просто потянуть за края этого шелкового белья. Вот такая оригинальная хирургия. Другим интересным предметом снаряжения, обязательным для каждого монгольского воина, были... иголки и нитки. Отсутствие такого незамысловатого предмета обихода приравнивалось к неимению, скажем, запасного колчана со стрелами, и наказание за такой проступок было довольно суровым.
Вообще в число обязательных предметов снаряжения входили полный комплект упряжи (а желательно два), специальный напильник или точило для острения стрел, шило, огниво, глиняный горшок для варки пищи, двухлитровая кожаная баклага с кумысом (в походе она использовалась и как емкость для воды). В двух седельных сумках хранился неприкосновенный запас пищевых продуктов: в одной – провяленные на солнце полоски мяса, в другой – уже известный нам хурут. Как правило, у монголов имелся и дополнительный комплект одежды, но обязательным он не был. Кроме того, в комплект снаряжения входил также большой бурдюк, обычно из воловьей шкуры. Применение его было многофункциональным: на походе он мог служить и как обычная попона, и быть подобием матраца; при переходах через пустыни он использовался в роли вместилища для больших запасов воды. И наконец, надутый воздухом, он становился отличным средством для переправы через реки; по сведениям наших источников, даже столь серьезные водные преграды, как Волга или Хуанхэ, монголы преодолевали при помощи этого нехитрого приспособления. И такие мгновенные монгольские переправы часто тоже становились шоком для обороняющейся стороны.
Такая хорошо продуманная экипировка делала монгольского воина готовым к любым превратностям воинской судьбы. Он мог действовать совершенно автономно и в самых тяжелых условиях – например, в жестокий мороз или при полном отсутствии пищи в безлюдной степи. А помноженная на высокую дисциплину, мобильность и выносливость кочевника, она сделала монгольскую армию самым совершенным боевым инструментом своего времени, способным решать военные задачи любой степени сложности.

Говоря о вооружении монгольских воинов XIII в. и особенно об их внешнем облике, следует иметь в виду, что за сто лет монголы из дикой варварской орды превратились в армию цивилизованного государства. Марко Поло отмечает, что «китайские» монголы «уже не те, что были раньше».

Юрта, характерное жилище степных кочевников, состоит из деревянного решетчатого каркаса, обтянутого черной кошмой. На этом рисунке изображена киргизская юрта. (Рисунок Хизер Докерай)

Монгольский легкий конник, Русь, около 1223 г.

Эпизод долгой погони, которую монголы могли предпринять, например, после битвы на реке Калке: монгольский конник высмотрел в прибрежных зарослях скрывающегося русского воина. Монгол носит халат, захваченный а ходе хорезмской кампании; под халатом надет теплый тулуп. Шапка с отороченными мехом наушниками, внешность монгола воссоздана по «Саранскому альбому» (Стамбул). К седлу приторочены моток веревки, топор, бурдюк с кислым молоком. Доспехи русского воина изображены в соответствии с образцами, представленными в Оружейной палате Кремля.

(Битва при Калке произошла 31 мая 1223 г. Показанная на иллюстрации погода соответствует представлениям авторов о «суровой русской зиме»!)

Джованни де Плано-Карпини, путешествовавший в качестве папского посла в Монголию в 1245–1247 гг., оставил более «трезвое» описание: «Внешне татары сильно отличаются от обычных людей, поскольку их глаза широко посажены, а щеки в скулах широки. Их скулы выступают заметно дальше челюстей; нос у них плоский и маленький, глаза узкие, а веки находятся под самыми бровями. Как правило, хотя есть и исключения, они узки в талии; почти все среднего роста. Редко кто из них имеет бороду, хотя у многих на верхней губе видны заметные усы, которые никто не выщипывает. Стопы у них малы».

Необычность внешнего вида монголов для европейца усугублялась традиционными прическами степняков. Монах Вильгельм Рубрук писал, что монголы выбривают квадратом волосы на голове. Этот обычай подтверждал и Карпини, который сравнивал прическу монголов с монашеской тонзурой. От передних углов квадрата, говорит Вильгельм, монголы выбривали полосы к вискам, и их также брили, как и затылок; в результате образовывалось разорванное кольцо, обрамляющее голову. Чуб спереди не стригли, и он спускался до бровей. Остававшиеся на голове длинные волосы сплетали в две косицы, концы которых за ушами связывались вместе. Карпини описывает монгольскую прическу похожим образом. Он также отмечает, что монголы отпускают длинные волосы сзади. Описание прически монголов, похожей на конский хвост, оставленное Винсентом де Бовэ, также совпадает с этими источниками. Все они относятся примерно к 1245 г.

Монголы в зимней одежде с вьючным верблюдом, 1211–1260 гг.

Богатый монгол на переднем плане вооружен длинным копьем и носит два тулупа, один поверх другого, причем внутренний тулуп надет мехом внутрь, внешний - наружу. Тулупы и шубы шили из лисьего, волчьего и даже медвежьего меха. Отвороты конической шапки опущены для защиты от холода. Бедные монголы, вроде погонщика верблюдов, носили тулупы из собачьих или конских шкур. Двугорбый верблюд-бактриан - очень полезное животное, способное нести поклажу массой до 120 кг. Горбы верблюда обложены войлоком в шесть-семь слоев, поверх которых закреплено вьючное седло.

Сражение при Лигнице. Обратите внимание на то, как художник изобразил монгольские шапки.

Основные элементы монгольского костюма описываемого периода менялись мало. В целом одежда была очень практичной, особенно это относится к меховым и стеганым зимним одеяниям: они хорошо сохраняли тепло. Обычным головным убором была монгольская шапка, которую современники часто изображали на рисунках. Шапка имела коническую форму, шилась из ткани и имела широкий отворот нижней части колпака, который можно было опускать в холодную погоду. Иногда отворот делали из двух деталей. Часто шапку украшали лисьим, волчьим или рысьим пушистым или стриженым мехом. На некоторых иллюстрациях колпак шапки венчает пуговица или что-то похожее на нее; упоминаются также меховые колпаки и шапки с меховыми наушниками. Может быть, под наушниками понимаются отвороты колпака, а может, существовали шапки особого покроя. Один из поздних авторов говорит о двух свисающих с верхушки колпака красных лентах длиной около 45 см, больше, однако, о таких лентах никто не упоминает. Впрочем, вполне можно принять (для XIII в.) другое наблюдение того же автора, утверждавшего, что в жаркую погоду монголы обвязывали голову куском ткани, оставляя свободные концы висящими сзади.

Монгольский тяжеловооруженный конник, Лигниц, 1241 г.

Кожаные пластинчатые доспехи, обмазанные варом для защиты от влаги, изображены по описанию Плана Карпини и книге Робинсона «Oriental Armour». Шлем воссоздан по тибетскому рисунку, который вполне соответствует описаниям монгольского шлема: он изготовлен из восьми деталей, скрепленных кожаными ремнями, шишак шлема также прикреплен кожей. Конские доспехи изображены по описанию Карпини. Подобные доспехи известны по стилизованным, но вполне достоверным арабским изображениям, сделанным примерно полвека спустя. Наконечник копья снабжен крюком и несет плюмаж из ячьего хвоста. Европейские рыцари носят сюрко Тевтонского ордена.

Одежда в целом была единообразной по покрою; ее основу составлял распашной халат. Левая пола халата запахивалась поверх правой и фиксировалась пуговицей или завязкой, расположенной ниже проймы правого рукава. Возможно, что правая пола под левой тоже как-то закреплялась, но, естественно, увидеть этого на рисунках нельзя. На некоторых рисунках монгольские халаты показаны с широкими рукавами длиною до локтя, а под ними видны рукава нижней одежды. Такого покроя халаты для лета шили из хлопчатобумажной ткани, но по мере расширения империи, особенно в Персии и Китае, стали появляться шелковые и парчовые одежды. Но даже ношение таких изящных одежд отнюдь не придавало изящества самим монголам, о чем свидетельствуют персидские рукописи. Все путешественники упоминают о неряшестве и грязи монголов, многие описывают их обычай вытирать во время еды руки о халат или штаны. Многие подчеркивают и тяжелый запах, характерный для кочевников.

Широкие штаны монголы заправляли в узкие голенища сапог, которые шили без каблуков, но на толстой войлочной подошве. Голенища имели шнуровку.

Зимой монголы надевали войлочные валенки и один-два меховых тулупа. Вильгельм Рубрук утверждает, что внутренний тулуп они надевали мехом внутрь, а наружный - мехом наружу, защищаясь таким образом от ветра и снега. Мех монголы получали от своих западных и северных соседей и данников; верхняя меховая шуба богатого монгола могла быть сшита из лисьего, волчьего или обезьяньего меха. Бедняки носили тулупы из собачьих шкур или овчины. Монголы также могли носить меховые или кожаные штаны, причем богатые люди подбивали их шелком. Бедняки носили хлопчатобумажные штаны на шерсти, которая едва ли не сбивалась в войлок. После покорения Китая шелк получил большее распространение.

Монгольские военачальник и барабанщик, около 1240 г.

Монгольский военачальник отдает приказ своему тумену начать атаку русской армии. Военачальник сидит на чистокровной персидской лошади, конский убор - монгольского типа, но украшен персидской волосяной кистью. Вальтрап с округлыми углами в китайском стиле. До блеска отполированные пластинчатые доспехи изображены по описаниям Карпини и Робинсона. Шлем сборной конструкции реконструирован по тем же источникам; булава изображена по арабским миниатюрам. Барабанщик-наккара изображен по старой иллюстрации, приведенной в книге полковника Юла «Марко Поло»; видны длинные кисти, которыми украшены барабаны. Кольчуга барабанщика изображена по описанию патера Вильгельма Рубрука. Мы можем лишь предположить, что барабанщик носил кольчугу как знак своего высокого положения; именно он передавал всей армии команды военачальника.

Такая одежда помогала монголам вести войну с суровыми зимами; но еще больше воинов выручала невероятная выносливость. Марко Поло сообщает нам, что при необходимости монголы могли по десять дней обходиться без горячей пищи. В таких случаях они могли при необходимости подкреплять силы кровью своих лошадей, вскрывая им вену на шее и направляя струйку крови себе в рот. Обычный «неприкосновенный запас» монгола в период кампании состоял примерно из 4 килограммов выпаренного молока, двух литров кумыса (слабоалкогольного напитка из кобыльего молока) и нескольких кусков вяленого мяса, которые засовывали под седло. Каждое утро монгол разводил в 1–2 курдюках полфунта сухого молока и подвешивал курдюки к седлу; к середине дня от постоянной тряски на скаку эта смесь превращалась в некое подобие кефира.

Привычка монголов к кобыльему молоку позволяла им значительно повысить мобильность своих конных отрядов. Аппетит у монголов был отменным, и обычно точный Карпини сообщает, что монголы могли есть собак, волков, лисиц, коней, крыс, мышей, лишайники и даже послед кобылиц. Случаи каннибализма отмечают различные авторы, в том числе и Карпини, который рассказывает, как во время одной из осад у монголов кончился провиант, и они убили одного из каждого десятка, чтобы обеспечить остальных пропитанием. Если это правда, становится понятным, почему монголы так охотно брали на службу иноземцев. Но быть уверенным в наличии каннибализма у монголов нельзя: многие хронисты, без сомнения, могли таким образом просто выражать свое отвращение к захватчикам.

Другие характеристики монголов, однако, вызывают скорее уважение. Например, все они отличались великолепным зрением. Достоверные источники утверждают, что любой монгольский воин мог в открытой степи за четыре мили разглядеть человека, выглядывающего из-за куста или камня, а при чистом воздухе отличить человека от животного на расстоянии 18 миль! Кроме того, у монголов была отличная зрительная память, они великолепно разбирались в климате, особенностях растительности и легко разыскивали источники воды. Только пастух-кочевник мог обучиться всему этому. Мать начинала приучать ребенка к верховой езде в возрасте трех лет: его привязывали веревками к спине лошади. В четыре-пять лет мальчик уже получал свой первый лук и стрелы, и с этого времени он большую часть жизни проводил верхом, с луком в руках, воюя или охотясь. В походах, когда скорость передвижения становилась решающим фактором, монгол мог спать в седле, а поскольку у каждого воина было по четыре лошади для смены, монголы могли двигаться без перерыва целые сутки.

Монгольский лагерь, около 1220 г.

Типичный монгольский конный лучник в простом длинном халате. Обратите внимание, что халат запахивается слева направо. К седлу подвешено имущество воина. Колчан, как и способ «транспортировки» пленных, описан в летописях того времени. Мальчик на переднем плане одет так же, как взрослые. Он играет с детенышем косули - илликом. Женщины на заднем плане ставят юрту, накрывая ее выцветшей кошмой.

Монгольские лошади не уступали в выносливости своим хозяевам. Это были, и есть до сих пор, невысокие коренастые животные высотой 13–14 ладоней. Их плотная шерсть хорошо защищает от холода, они способны проделывать долгие переходы. Известен случай, когда монгол на единственной лошади преодолел за девять дней 600 миль (около 950 километров!), а с системой предусмотренных Чингисханом конных подстав целая армия в сентябре 1221 г. за два дня без остановок преодолела 130 миль - около 200 км. В 1241 г. армия Субэдея за три дня совершила 180-мильный переход, двигаясь по глубокому снегу.

Монгольские лошади могли щипать траву на ходу, питаться корнями и палой листвой, по свидетельству Матфея Парижского, эти «могучие кони» могли питаться даже древесиной. Лошади верно служили своим ездокам и были обучены мгновенно останавливаться, чтобы воин мог точнее прицелиться из лука. Прочное седло весило около 4 килограммов, имело высокие луки и смазывалось овечьим жиром, чтобы не намокало во время дождя. Стремена также были массивными, а стременные ремни - очень короткими .

Главным оружием монгола был составной (композитный) лук. Для монгольского лука натягивающее усилие составляло 70 килограмм (заметно больше, чем у простого английского лука), а эффективная дальность стрельбы доходила до 200–300 метров. Карпини сообщает, что монгольские воины имели два лука (вероятно, один длинный и один короткий) и два-три колчана, вмещавшие примерно 30 стрел каждый. Карпини говорит о двух типах стрел: легких с маленьким острым наконечником для дальней стрельбы и тяжелых с большим широким наконечником для близких целей. Наконечники стрел, говорит он, закалялись следующим образом: их раскаляли докрасна, а затем бросали в соленую воду; в результате наконечник становился настолько твердым, что мог пробивать доспехи. Тупой конец стрелы оперяли орлиными перьями.

Монгольский лагерь, 1210–1260 гг.

Конный охотник (справа) вместо шапки обвязал голову платком (такие головные уборы описаны Xoyэртoм в «Истории монголов»). Соколиная охота была и до наших дней остается популярным времяпрепровождением в Монголии. Сидящий рядом монгол изображен без головного убора, чтобы была видна его замысловатая прическа (подробно она описана в тексте). Большой котел и ширма (защищающая от ветра) описаны в «Истории Вен Чи» - источнике XII в., хранящемся в Музее изящных искусств Бостона. Обратите внимание на сворачивающуюся дверь юрты и на способ ношения шаровар, заправленных в голенища сапог.

Кроме луков применялось и другое оружие, в зависимости от того, принадлежал ли воин к легкой или к тяжелой коннице. Тяжелая конница пользовалась длинными пиками с крючьями для выдергивания противника из седла и могла пользоваться щитами. На некоторых рисунках монголы изображены с небольшими круглыми щитами, однако более достоверные источники утверждают, что щитами пользовались только в пешем строю. Большие кожаные или плетеные из лозы щиты применяли караульные, а крупные щиты, похожие па панцирь черепах, использовали при штурме крепостных стен. Тяжеловооруженные конники могли также действовать булавой. Мечи имели изогнутую форму, повторяя форму сабель тюрок-мусульман. Легковооруженные конники пользовались мечом, луком и иногда дротиками.

Все монголы в походе имели при себе легкий топорик, инструмент для заточки наконечников стрел (его пристегивали к колчану), аркан из конского волоса, моток веревки, шило, иглу и нитки, железный или сделанный из другого материала котелок и два бурдюка, о которых говорилось выше. Каждому десятку воинов полагалась палатка. Каждый воин держал при себе мешок с провиантом, и Карпини упоминает о большом кожаном бурдюке, в котором прятали от влаги одежду и имущество при переправе через реки. Карпини описывает, как применяли этот бурдюк. Его наполняли вещами и привязывали к нему седло, после чего сам бурдюк привязывался к конскому хвосту; всадник должен был плыть рядом с лошадью, управляя ею с помощью поводьев.

Военачальник монгольской тяжелой конницы, Китай, 1210–1276 гг.

Источником для реконструкции внешнего вида и вооружения представленных здесь монгольских воинов, готовящихся к нападению на китайский город, послужили в основном записи Рашид-ад-дина. Воин на переднем плане одет так, как это показывали иллюстраторы Рашид-ад-дина. Халат без рукавов позволяет увидеть оплечья пластинчатого доспеха, надетого под ним. Шлем персидского типа; широкий «отворот» у основания шлема часто показывают на упомянутых рисунках, но его назначение точно не известно. Некоторые считают, что это аналог отворотов традиционной монгольской шапки, другие доходят до уж совсем маловероятных объяснений. Хвост гепарда на колчане также показан на некоторых иллюстрациях того времени; возможно, им вытирали подобранные стрелы.

Конный монгол одет совсем в другом стиле, нежели его стоящий командир. На рисунках к Рашид-ад-дину художники постоянно подчеркивают, что под халатом или тулупом монголы не носили доспехов. Военачальник наблюдает за стрельбой из катапульты, описание которой приводится в тексте. Наша реконструкция основана на самых надежных, по возможности, источниках; скорее всего, это оружие приводилось в действие пленными, хотя это могло отчасти ограничивать и действие самой катапульты. Доктор Джозеф Нидхем (Times Library Supplement, 11 January 1980) считает, что знакомые европейцам требюшеты с противовесами представляют собой улучшенную арабами китайскую катапульту.

Большие юрты не разбирали, а перевозили на повозках вслед за движущимся войском. Па заднем плане показана установка юрт.

Сложно в деталях описать доспехи монголов, поскольку они были совершенно непривычны для оставивших описания очевидцев, а рисунки могут относиться к более позднему периоду. Упоминаются три вида доспехов: из кожи, металлических чешуй и кольчуг. Кожаные доспехи делали, скрепляя между собой детали так, чтобы они находили друг на друга, - таким образом добивались достаточной прочности при необходимой гибкости; кожу для внутреннего слоя доспсха вываривали, чтобы она стала мягкой. Чтобы придать доспехам водоотталкивающие свойства, их покрывали лаком, добытым из смолы. Некоторые авторы говорят, что такие доспехи защищали только грудь, другие полагают, что они закрывали и спину. Карпини описывал железные доспехи, причем оставил детальное описание технологии их изготовления. Они состояли из многочисленных тонких пластинок шириной с палец и длиной в ладонь с восемью отверстиями. Несколько пластинок соединялось кожаным шнурком, образуя панцирь. Фактически Карпини описывает пластинчатый (ламеллярный) доспех, широко распространенный на Востоке. Карпини отмечал, что пластинки так тщательно полировали, что в них можно было смотреться как в зеркало.

1 и 2. Воины корейских вспомогательных отрядов, около 1280 г.

Иллюстрации выполнены по рисункам из японского «Свитка о монгольском вторжении». Здесь изображены воины вспомогательного отряда монгольского войска в период неудачного вторжения в Японию. Корейцы носят стеганое защитное вооружение; оружие монгольского образца - лук, копья и мечи. Обратите внимание на плетеный из тростника прямоугольный щит с бамбуковым каркасом.

3. Японский самурай, около 1280 г.

Самурай также изображен по рисунку из «Свитка о монгольском вторжении»; здесь показано типичное японское вооружение того периода. Обратите внимание, что правое плечо самурая не защищено доспехам, чтобы легче было пользоваться луком, а свернутая в моток запасная тетива прикреплена к поясу слева.

Реконструкции тибетских пластинчатых (ламеллярных) доспехов, очень похожих на те, что носили монголы. (Арсенал Тауэра, Лондон)

Из таких пластинок составляли и полный доспех. Сохранились некоторые рисунки, сделанные в конце описываемого периода, а именно миниатюры из «Мировой истории» Рашид-ад-дина (написаны около 1306 г.) и из японского «Свитка о монгольском вторжении» (около 1292 г.). Хотя оба источника могут содержать определенные неточности, обусловленные специфическим взглядом на монголов их авторов, они неплохо согласуются в деталях и дают возможность воссоздать облик типичного монгольского воина, по крайней мере последнего периода - эпохи Хубилай-хана. Доспехи были длинными, ниже колен, но на некоторых картинах из-под доспехов видна одежда. Спереди панцирь оставался сплошным лишь до пояса, а ниже имел разрез, чтобы полы не мешали сидеть в седле. Рукава были короткими, едва не доставая до локтя, как у японских доспехов. На иллюстрациях Рашид-ад-дина многие монголы носят поверх доспехов декоративные сюрко из шелка. В японском свитке доспехи и сюрко почти такие же, главное отличие монголов на японском свитке заключается в их свирепом виде. Рашид-ад-дин дает очень стилизованные и чистые миниатюры!

Рашид-ад-дин изображает металлические шлемы с верхушкой, загнутой чуть назад. В японском свитке шлемы показаны с шаром на верхушке, увенчанным плюмажем, и с широким назатыльником, достигающим плеч и подбородка; на персидских миниатюрах назатыльники гораздо меньше.

Можно предположить, что доспехи у монголов появились не позднее европейской кампании; свидетельств относительно более раннего периода слишком мало. Без сомнения, монголы носили доспехи и раньше, но, скорее всего, это были более простые варианты.

Зимой поверх доспехов надевали меховые тулупы. Легкая конница могла вообще не иметь доспехов, а что касается конских доспехов, то в пользу их существования имеется примерно столько же свидетельств, сколько и против них. Это, опять же, может свидетельствовать просто о различиях тяжелой и легкой конницы. Карпини описывает пластинчатые кожаные конские доспехи, сделанные из пяти деталей: «…Одна деталь на одном боку лошади, и другая - на другом, и они соединены между собою от хвоста до головы и прикреплены к седлу, а спереди от седла - по бокам и также на шее; еще одна деталь закрывает верхнюю часть крупа, соединяясь с двумя боковыми, и в ней имеется отверстие, через которое пропускается хвост; грудь закрывает четвертая деталь. Все перечисленные детали свисают вниз и достигают колен или бабок. На лоб наложена железная пластина, связанная с боковыми пластинами по обе стороны шеи».

Отец Вильгельм (1254 г.) говорит о встрече с двумя монголами, носившими кольчуги. Монголы сказали ему, что получили кольчуги от аланов, которые, в свою очередь, принесли их от кубачинцев с Кавказа. Вильгельм также добавляет, что видел железные доспехи и железные шапки из Персии и что виденные им кожаные доспехи были неуклюжими. И он, и Винсент де Бовэ утверждают, что только важные воины носили доспехи; по свидетельству Винсента де Бовэ - только каждый десятый воин.

Примечания:

Это должно было очень удивлять европейцев: посадка тяжеловооруженного европейского рыцаря требовала очень длинных стремян. - Прим. науч. ред.

Непобедимая армия монголов

В XIII веке народы и страны Евразийского континента испытали ошеломляющий натиск победоносного монгольского воинства, сметающего все на своем пути. Армии противников монголов возглавлялись заслуженными и опытными полководцами, они воевали на своей земле, защищая свои семьи и народы от жестокого врага. Монголы же воевали вдали от своей родины, в незнакомой местности и непривычных климатических условиях, нередко уступая своим противникам в численности. Однако они нападали и побеждали, будучи уверенными в своей непобедимости…

На всем победоносном пути монгольским воинам противостояли войска разных стран и народов, среди которых были воинственные кочевые племена и народы, имевшие большой боевой опыт и хорошо вооруженные армии. Однако несокрушимый монгольский вихрь разметал их по северным и западным окраинам Великой степи, заставил покориться и встать под знаменами Чингис-хана и его потомков.

Не устояли и армии крупнейших государств Среднего и Дальнего Востока, обладавшие многократным численным превосходством и самым совершенным для своего времени вооружением, государств Западной Азии, Восточной и Центральной Европы. Японию спас от монгольского меча тайфун «Камикадзе» - «божественный ветер», разметавший монгольские суда на подступах к японским островам.

Монгольские полчища остановились только у границ Священной Римской империи - то ли из-за усталости и возросшего сопротивления, то ли из-за обострения внутренней борьбы за престол великого хана. А может быть, они приняли Адриатическое море за предел, до которого им завещал дойти Чингис-хан…

Очень скоро слава победоносного монгольского оружия стала опережать пределы достигнутых ими земель, оставшись надолго в памяти многих поколений разных народов Евразии.

Тактика «огня и удара»

Первоначально монгольских завоевателей считали выходцами из ада, орудием божьего промысла для наказания неразумного человечества. Первые суждения европейцев о монгольских воинах, основанные на слухах, не отличались полнотой и достоверностью. По описанию современника М. Пэриса, монголы «одеваются в бычьи шкуры, вооружены железными пластинами, малорослы, дородны, дюжи, сильны, непобедимы, с <…> спинами и грудями, покрытыми доспехами». Император Священной Римской империи Фридрих II утверждал, что монголы не знали иных одежд, кроме воловьих, ослиных и лошадиных шкур, и что у них не имелось никакого иного вооружения, кроме грубых, скверно сколоченных железных пластин (Каррутерс, 1914). Однако в то же время он отметил, что монголы «боеспособные стрелки» и могут стать еще опаснее после перевооружения «европейским оружием».

Более точная информация о вооружении и военном искусстве монгольских воинов содержится в сочинениях Д. Дель Плано Карпини и Г. Рубрука, бывших посланниками римского папы и французского короля ко двору монгольских ханов в середине XIII в. Внимание европейцев привлекли оружие и защитные доспехи, а также военная организация и тактические приемы ведения военных действий. Отдельные сведения о военном деле монголов есть и в книге венецианского купца М. Поло, служившего чиновником при дворе юаньского императора.

Наиболее полно события военной истории времени образования Монгольской империи освещены в монгольском «Сокровенном сказании» и китайской летописи династии Юань «Юань ши». Кроме того, есть арабские, персидские и древнерусские письменные источники.

По мнению выдающегося востоковеда Ю. Н. Рериха, монгольские воины были хорошо вооруженными всадниками с разнообразным набором оружия дистанционного, ближнего боя и средств защиты, а для монгольской конной тактики было характерно сочетание огня и удара. Он считал, что многое в военном искусстве монгольской конницы было настолько передовым и эффективным, что продолжало использоваться полководцами вплоть до начала XX в. (Худяков, 1985).

Судя по археологиче­ским находкам, основным оружием монголов в XIII-XIV вв. были луки и стрелы

В последние десятилетия археологи и специалисты по оружию стали активно изучать находки из монгольских памятников в Монголии и Забайкалье, а также изображения воинов на средневековых персидских, китайских и японских миниатюрах. При этом исследователи столкнулись с некоторым противоречием: в описаниях и на миниатюрах монгольские воины изображались хорошо вооруженными и оснащенными доспехами, в то время как в ходе раскопок археологических памятников удавалось обнаружить в основном лишь остатки луков и наконечники стрел. Другие виды оружия встречались очень редко.

Специалисты по истории оружия Древней Руси, находившие на разоренных городищах монгольские стрелы, считали, что монгольское войско состояло из легковооруженных конных лучников, которые были сильны «массированным применением лука и стрел» (Кирпичников, 1971). Согласно другому мнению, монгольское войско состояло из панцирных воинов, носивших практически «непробиваемые» доспехи из железных пластин или многослойной клееной кожи (Горелик, 1983).

Стрелы ливнем льются…

В степях Евразии, и прежде всего на «коренных землях» монголов в Монголии и Забайкалье, было найдено немало оружия, которым сражались воины непобедимой армии Чингис-хана и его полководцев. Судя по этим находкам, основным оружием монголов в XIII-XIV вв. действительно были луки и стрелы.

Монгольские стрелы обладали высокой скоростью полета, хотя и использовались для стрельбы на относительно короткие дистанции. В сочетании со скорострельными луками они позволяли вести массированную стрельбу, чтобы не дать противнику приблизиться и вступить в рукопашный бой. Стрел для такой стрельбы требовалось так много, что железных наконечников не хватало, поэтому монголы в Прибайкалье и Забайкалье использовали и костяные наконечники.

Умению метко стрелять из любого положения при езде верхом монголы учились с раннего детства - с двухлетнего возраста

По сообщению Плано Карпини, монгольские всадники всегда начинали бой с дистанции полета стрелы: они «ранят и убивают лошадей стрелами, а когда люди и лошади ослаблены, тогда они вступают в бой». По наблюдениям Марко Поло, монголы «стреляют вперед и назад даже тогда, когда их гонят. Стреляют метко, бьют и вражьих коней, и людей. Часто враг терпит поражение потому, что кони его бывают перебиты».

Образнее всех описал монгольскую тактику венгерский монах Юлиан: при «столкновении на войне стрелы у них, как говорят, не летят, а как бы ливнем льются». Поэтому, как считали современники, с монголами очень опасно начинать бой, ибо даже в небольших стычках с ними так много убитых и раненых, как у других народов в больших сражениях. Это является следствием их ловкости в стрельбе из лука, так как их стрелы пробивают почти все виды защитных средств и панцири. В сражениях в случае неудачи отступают они в организованном порядке; преследовать, однако, их очень опасно, так как они поворачивают назад и умеют стрелять во время бегства и ранят бойцов и лошадей.

Монгольские воины могли поражать цель на дистанции помимо стрел и дротиками - метательными копьями. В ближнем бою они атаковали противника копьями и пальмами - наконечниками с однолезвийным клинком, крепившимися к длинному древку. Последнее оружие было распространено среди воинов, служивших на северной периферии Монгольской империи, в Прибайкалье и Забайкалье.

В рукопашном бою монгольские всадники сражались мечами, палашами, саблями, боевыми топорами, булавами и кинжалами с одним или двумя лезвиями.

С другой стороны, детали защитного вооружения в монгольских памятниках встречаются очень редко. Это, возможно, объясняется тем, что многие панцири изготавливались из многослойной твердой кожи. Тем не менее, в монгольское время на вооружении у панцирных воинов появились металлические доспехи.

На средневековых миниатюрах монгольские воины изображены в панцирях ламеллярной (из нешироких вертикальных пластин) и ламинарной (из широких поперечных полос) конструкций, шлемах и со щитами. Вероятно, в процессе завоевания земледельческих стран монголы освоили и другие виды защитного вооружения.

Тяжеловооруженные воины защищали и своих боевых коней. Плано Карпини привел описание подобного защитного облачения, включавшего металлический налобник и кожаные детали, служившие для прикрытия шеи, груди, боков и крупа лошади.

По мере расширения империи монгольские власти стали организовывать широкомасштабное производство оружия и снаряжения в государственных мастерских, которым занимались мастера из покоренных народов. Армии чингисидов широко использовали оружие, традиционное для всего кочевого мира и стран Ближнего и Среднего Востока.

«Участвуя в ста сражениях, я всегда был впереди»

В монгольской армии времен правления Чингис-хана и его наследников было два основных рода войск: тяжеловооруженная и легкая конница. Их соотношение в составе армии, а также вооружение менялись в ходе многолетних непрерывных войн.

К тяжеловооруженной коннице относились самые отборные части монгольской армии, в том числе отряды ханской гвардии, сформированные из монгольских племен, доказавших свою преданность Чингис-хану. Однако большую часть войска составляли все же легковооруженные всадники, о большой роли последних свидетельствует сам характер военного искусства монголов, основанного на тактике массированного обстрела противника. Эти воины могли также атаковать противника лавой в ближнем бою, преследовать во время отступления и бегства (Немеров, 1987).

По мере расширения монгольского государства из подвластных племен и народов, привыкших к условиям пешего боя и крепостной войны, формировались вспомогательные отряды пехоты и осадные подразделения, на вооружении которых состояли вьючные и тяжелые осадные орудия.

Достижения оседлых народов (прежде всего китайцев) в области военной техники для осады и штурма крепостей монголы использовали для других целей, впервые применив камнеметные машины для ведения полевого боя. В качестве «артиллеристов» в монгольскую армию широко привлекались китайцы, чжурчжэни, уроженцы мусульманских стран Среднего Востока.

Монголы впервые в истории применили камнеметные машины для ведения полевого боя

В монгольском войске была также создана интендантская служба, специальные отряды, обеспечивающие прохождение войск и прокладку дорог. Особое внимание уделялось разведке и дезинформации противника.

Структура монгольской армии была традиционной для кочевников Центральной Азии. Согласно «азиат­ской десятичной системе» деления войска и народа, армия делилась на десятки, сотни, тысячи и тумены (десятитысячные отряды), а также на крылья и центр. Каждый боеспособный мужчина был приписан к определенному отряду и был обязан явиться к месту сбора по первому извещению в полном снаряжении, с запасом продуктов на несколько дней.

Во главе всей армии стоял хан, который был главой государства и верховным главнокомандующим вооруженными силами Монгольской империи. Однако многие важные дела, в том числе планы будущих войн, обсуждались и намечались на курултае - собрании военачальников, проходившем под председательством хана. В случае смерти последнего на курултае избирался и провозглашался новый хан из членов правящего «Золотого рода» Борджигинов, потомков Чингис-хана.

Важную роль в военных успехах монголов сыграл продуманный подбор командного состава. Хотя высшие должности в империи занимали сыновья Чингис-хана, командующими войсками назначались наиболее способные и опытные полководцы. Некоторые из них в прошлом воевали на стороне противников Чингис-хана, но затем перешли на сторону основателя империи, поверив в его непобедимость. Среди военачальников были представители разных племен, не только монголы, причем выходцы не только из знати, но и из рядовых кочевников.

Сам Чингис-хан нередко заявлял: «Я отношусь к моим воинам, как к братьям. Участвуя в ста сражениях, я всегда был впереди». Впрочем, в памяти современников гораздо больше сохранились жесточайшие меры наказания, которым он и его полководцы подвергали своих воинов для поддержания суровой воинской дисциплины. Воины каждого подразделения были связаны круговой порукой, отвечая жизнью за трусость и бегство с поля боя своих сослуживцев. Эти меры были не новы для кочевого мира, но во времена Чингис-хана соблюдались с особой неукоснительностью.

Убивали всех без всякой пощады

Прежде чем начать военные действия против той или иной страны, монгольские военачальники старались узнать о ней как можно больше, чтобы выявить слабости и внутренние противоречия государства и использовать их в своих интересах. Эту информацию собирали дипломаты, торговцы или шпионы. Подобная целенаправленная подготовка способствовала конечному успеху военной кампании.

Военные дейст­вия начинались, как правило, сразу по нескольким направлениям - «облавным способом», что не давало противнику опомниться и организовать единую оборону. Монгольские конные армии проникали далеко вглубь страны, разоряя все на своем пути, нарушая коммуникации, пути подхода войск и подвоза снаряжения. Противник нес большие потери еще до того, как армия вступала в решающее сражение.

Большую часть монгольского войска составляла легковооруженная конница, незаменимая для массированного обстрела противника

Чингис-хан убедил своих полководцев, что во время наступления нельзя останавливаться ради захвата добычи, утверждая, что после победы «добыча от нас не уйдет». Благодаря высокой мобильности авангард монгольского войска имел большое преимущество над врагами. Вслед за авангардом двигались главные силы, которые уничтожали и подавляли всякое сопротивление, оставляя в тылу монгольской армии только «дым и пепел». Их не могли задержать ни горы, ни реки - они научились легко форсировать водные преграды, используя для переправы надутые воздухом бурдюки.

Основу наступательной стратегии монголов составляло уничтожение живой силы противника. Перед началом большого сражения они собирали войска в мощный единый кулак, чтобы атаковать как можно большими силами. Главный тактический прием заключался в атаке противника в рассыпном строю и в его массированном обстреле, чтобы нанести как можно больший урон без больших потерь своих воинов. Причем первыми в атаку монгольские полководцы старались бросить отряды, сформированные из подвластных племен.

Монголы стремились решить исход боя именно на стадии обстрела. От наблюдателей не укрылось, что в ближний бой они вступают неохотно, так как в этом случае потери среди монгольских воинов были неизбежны. Если же противник держался стойко, его пытались спровоцировать на атаку притворным бегством. В случае отступления неприятеля монголы усиливали натиск и стремились уничтожить как можно больше вражеских воинов. Конный бой завершала таранная атака панцирной кавалерии, сметавшая все на своем пути. Противник преследовался до полного разгрома и уничтожения.

Войны монголы вели с большим ожесточением. Особенно жестоко истребляли тех, кто сопротивлялся наиболее стойко. Убивали всех, не разбирая старых и малых, красивых и безобразных, бедных и богатых, сопротивляющихся и покорных, без всякой пощады. Эти меры преследовали цель внушить страх населению завоеванной страны и подавить его волю к сопротивлению.

В основе наступательной стратегии монголов лежало полное уничтожение живой силы противника

Многие современники, испытавшие на себе военную силу монголов, а вслед за ними и некоторые историки нашего времени, именно в этой беспримерной жестокости видят основную причину военных успехов монгольских войск. Однако подобные меры не были изобретением Чингис-хана и его полководцев - акты массового террора были характерны для ведения войн многими кочевыми народами. Лишь масштабы этих войн были различны, поэтому жестокости, творимые Чингис-ханом и его преемниками, остались в истории и памяти многих народов.

Можно заключить, что основу военных успехов монгольских войск составили высокие боеспособность и профессионализм воинов, огромный боевой опыт и талант полководцев, железная воля и уверенность в своей победе самого Чингис-хана и его преемников, жесткая централизация военной организации и достаточно высокий для того времени уровень вооружения и оснащения армии. Не владея какими-либо новыми видами оружия или тактическими приемами ведения конного боя, монголы смогли довести до совершенства традиционное военное искусство кочевников и использовали его с максимальной эффективностью.

Стратегия войн в начальный период создания Монгольской империи также была обычной для всех кочевых государств. Своей первоочередной задачей - вполне традиционной для внешней политики любого кочевого государства Центральной Азии - Чингис-хан провозгласил объединение под своей властью «всех народов, живущих за войлочными стенами», т. е. кочевников. Однако затем Чингис-хан стал выдвигать все новые и новые задачи, стремясь покорить весь мир в известных ему пределах.

И цель эта во многом была достигнута. Монгольская империя смогла подчинить все кочевые племена степного пояса Евразии, завоевать многие оседло-земледельческие государства далеко за пределами кочевого мира, чего не удавалось сделать ни одному кочевому народу. Однако людские и организационные ресурсы империи были не беспредельны. Монгольская империя могла существовать лишь до той поры, пока ее войска продолжали воевать и одерживать победы на всех фронтах. Но по мере захвата все новых и новых земель наступательный порыв монгольских войск стал постепенно выдыхаться. Встретив упорное сопротивление в Восточной и Центральной Европе, на Ближнем Востоке и в Японии, монгольские ханы были вынуждены отказаться от реализации амбициозных планов мирового господства.

Чингисиды, управлявшие отдельными улусами некогда единой империи, со временем втянулись в междоусобные войны и растащили ее на отдельные куски, а затем и вовсе утратили военное и политическое могущество. Идея мирового господства Чингис-хана так и осталась неосуществленной мечтой.

Литература

1. Плано Карпини Д. История монголов; Рубрук Г. Путешествие в восточные страны; Книга Марко Поло. М., 1997.

2. Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие. Элиста, 1991.

3. Худяков Ю. С. Ю. Н. Рерих о военном искусстве и завоеваниях монголов // Рериховские чтения 1984 года. Новосибирск, 1985.

4. Худяков Ю. С. Вооружение центрально-азиатских кочевников в эпоху раннего и развитого средневековья. Новосибирск, 1991.

---